Олег Рой. - Амальгама счастья
— Оставь эти мысли, Даша. Ты все еще живешь и мыслишь земными мерками — ты, которую допустили в святая святых, избранница судьбы, владелица тайн… Оставь это. Поднимись, откажись от прежних решений. Разве ты, художница, не видишь перед собой настоящих красок? Разве море, и небо, и земля, на которой ты сейчас стоишь, не живее во сто крат всех тех людей, на мнение которых ты пытаешься опереться? И разве ты, побывав здесь, не поняла, что нет смерти — есть другая жизнь?… Нет конца — естьвечное продолжение; нет разлуки — есть ожидание; нет горя — естьнедомыслие; нет потери — есть вечность. Зачем ты пытаешься поставить точку там, где возможно лишь многоточие?…
Девушка отвела в сторону его руки и прямо, в упор, взглянула в его потемневшие глаза. Она хотела разобраться, почувствовать, вникнуть… Да-да, с облегчением подумала она, это не было ссорой, мы просто пытались понять друг друга! И, сказав себе это, Даша вдруг ощутила мгновенную резкую боль в сердце. Разве не так же когда-то уговаривала она себя в моменты бурного выяснения отношений с Игорем — это не ссора, мы просто пытаемся друг друга понять?…
Но теперь все было иначе. Они стояли на каменистой дороге друг перед другом, разделенные невидимой чертой противоречий и непонимания, но их взаимное притяжение было так велико, что пространство между ними казалось насыщенным грозовым электричеством. Она протянула и положила руки на плечи Марио и замерла. Борясь с собой, она то удерживала его на расстоянии, то притягивала к себе, отталкивала и стремилась к нему душой и телом. А он мягко, не пытаясь сопротивляться ее движениям, оставаясь неподвижным, снова заговорил:
— Ничего нельзя изменить, Даша. Ничего от нас не зависит. Мы будем встречаться здесь столько раз, сколько позволит отведенный нам срок, и я буду с тобой столько времени, сколько смогу и сколько отмерит судьба. Так сказал бы я тебе там, на земле, где ни разу не смог поцеловать тебя и где нам не дано было услышать друг друга по-настоящему. Мы расстанемся. Я дождусь тебя на нашем берегу, и сколько бы времени мне ни пришлось ждать — это будет всего лишь мгновение…
— А я? а мне?… — не удержавшись, перебила его Даша. — А как же я? Что делать мне? И что мне за дело до твоей прекрасной вечности, если там я буду вспоминать о тебе, а здесь не смогу даже обнять тебя?… Одиночество, вечное одиночество — вот что такое твоя вечность!
И, опустившись на теплые пыльные камни, она заплакала. Трудным и неприятным был весь этот разговор. Зеленая поляна с цветущей липой, чернильное море, дышащее свежестью, голубая прохлада ручья — где вы, отчего покинули Дашу?… Только каменистая желтая дорога, только горечь непонимания и поражения, только привкус близкой разлуки на губах — вот что оставалось ей, и, не желая мириться с этим, она плакала, опустив голову и обхватив колени руками, а Марио сидел рядом и крутил в пальцах тонкий полевой цветок, ломая и растирая в зеленую кашицу его листья.
— Мне не убедить тебя сейчас, — вдруг безнадежно сказал он, и Даша подняла голову, услышав в его голосе отзвуки потаенной боли. — Я мог бы возразить тебе, что ты и я здесь — одно и что, когда я говорил «буду ждать тебя», это все равно что сказать «ты тоже будешь ждать встречи со мной»… И вечность у нас — одна на двоих, и срок, который отмерен каждому, — это лишь половинка того времени, которое течет в нашей общей с тобой жизни. Но мне не объяснить тебе этого. А тебе, наверное, не понять… Пока еще не понять.
Он поднялся и помог подняться Даше, и они вновь посмотрели друг на друга. И девушка с внезапно просветлевшим лицом вдруг проговорила так тихо, что ей самой показалось, будто она только подумала это:
— Выбор всегда остается — не правда ли? Я ведь всегда смогу стать с вами вровень… и понять все, что ты пытался мне сейчас объяснить. Для этого нужно лишь…
Но Марио покачал головой:
— Не настаивай на собственном выборе, не спорь, carissima!.. Разве ты не чувствуешь, как легко тебе будет сделать ошибку? Чуть поторопишься или чуть запоздаешь — имы можем никогда больше не встретиться с тобой. Слишком опасны игры со временем, с судьбой, с жизнью и смертью. — Голос его стал умоляющим, и он закончил с явным усилием: — Не торопись, прошу тебя. Пусть все идет своим чередом.
И Даша кивнула покорно и ласково. Если он так хочет… И тут же спросила, словно испугавшись проиграть из-за своей покорности:
— Но ты не оставишь меня? Обещай…
— Обещаю, — сказал он серьезно. Ей показалось, что усталость покидает ее, и легче становится дышать, и дорога мягкою пылью обнимает ее ступни и ложится перед нею бесконечной лентой, уводящей их в ту самую вечность, в которую верил Марио и которой должна была теперь довериться Даша.
Они снова шли по этой дороге, изредка перекидываясь какими-то словами, которые уже почти не имели значения и лишь заменяли им молчание, временами становившееся нестерпимым. Даша вымолвила: «Я хотела рассказать тебе, почему мне так плохо там, в Зазеркалье…» — и осеклась было, поняв, что впервые назвала Зазеркальем истинный, реальный, живой мир. Граница стала наконец прозрачной, и все смешалось, и ее мир стал единым, а жизнь перестала делиться на половинки. Мужчина же, идущий рядом с нею, будто не заметив ее внезапной паузы, тихо ответил: «Не нужно. Я все знаю о тебе. Я верю, что ты справишься…» Потом она говорила что-то еще, а он откликался все так же тихо, и мало-помалу слова стали вовсе не нужны, и молчание стало естественным, как их дыхание, которое слилось и растаяло в утренней дымке. Так впервые для Даши два «я» стали простым и единственно возможным «мы», и она удивилась, почему это никогда и ни с кем не удавалось ей раньше — в прежней, другой ее жизни, которая казалась ей всегда такой сложной, а теперь вдруг представилась элементарным набором событий. И, бросив взгляд на того, кто не решил ни одной ее загадки, но щедро одарил своими, новыми, на фоне которых все прочие показались банальной арифметикой, она взяла его ладонь и потерлась о нее щекой. Так, рука об руку, они и шагали по каменистой дороге, пока она не кончилась, оборвавшись разом у их ног, словно куплет короткой и нежной песенки. Снова щедро светило солнце, заливая меловые холмы, и деревья, и все вокруг теплыми оттенками меди и охры; снова пели птицы; и как тогда, в самый первый раз, доносились до Даши смех, разговоры и мелодичное позвякивание посуды — оттуда, с широкой террасы, к которой вели знакомые девушке мраморные ступени и где опять собирались пить чай. Марио стоял рядом с ней, крепко сжимая ее руку, но глаза его смотрели в сторону, а лицо было грустным и немного напряженным. Мало-помалу его ладонь бессильно разжалась и упала вниз, а Даша, уже предчувствуя, что произойдет дальше, не испугалась, как прежде, а покорно отпустила его пальцы. Странная улыбка тронула губы мужчины, он кивнул — но не ей, а в сторону, словно бы всему миру сразу, и, скользнув по девушке переставшим видеть взглядом, прошел мимо.
Дашино сердце болезненно сжалось, но она не придала этому значения — сердечная боль стала привычной. А если ты к тому же знаешь, что тебя ждет… И, отвернувшись, чтобы не видеть отстраненного от нее Марио, она стала медленно подниматься по ступеням, ожидая его возвращения. «Ждать, ждать…» — тупо стучали молоточки в ее голове. Что же еще остается? Только ждать, и верить, и знать, что рано или поздно все возвращаются к Дому. Разве это не главное, чему научил ее Марио?…
А там, на террасе, все звенела посуда, и близко-близко к верхней ступени подошла женщина, которую Даша знала и любила. Плотно закутавшись в тяжелую шаль из шелка, напряженно вглядываясь вниз, где двигалась маленькая фигурка, Вера Николаевна отрывисто позвала:
— Лена, Лена!.. Что это там?
Мама Лена, поднявшись из-за стола, подошла к балюстраде. Чашка осталась в ее руке, и Даша прекрасно могла разглядеть на ней каждую голубую незабудку — эта старинная, любимая ее воспитательницей чашечка давным-давно разбилась, почти сразу же после смерти мамы Лены, и теперь девушка подумала, что, наверное, та попросту забрала ее с собой. Солнечный луч, пройдя сквозь белоснежный фарфор, ударил в глаза женщинам веселым огненным зайчиком, и мама Лена провела ладонью по лицу, тихо отозвавшись:
— Я ничего не вижу.
— Я тоже не вижу, — чуть раздраженно сказала бабушка. — Но мне кажется… Ты не узнаешь, не слышишь?
Та, улыбнувшись, покачала головой и, взяв Веру Николаевну за руку, примирительно шепнула:
— Это будет еще не скоро, Верочка. И дай-то бог, чтобы не скоро… Ведь и ты не хотела бы иного, правда же?
