Олег Рой. - Амальгама счастья
Словно не замечая ее молчания, Плотников задумчиво, уже разговаривая практически сам с собой, протянул:
— Ну разумеется, это будет непросто… Мать позаботилась о защите завещания. Но если поможет Андре…
Дашин мозг, который, казалось, вот-вот лопнет от разламывающей, дикой боли, невольно отреагировал на незнакомое имя, и она вопросительно подняла на дядю измученные, запавшие глаза. Тот снова поморщился:
— Не притворяйся же, детка (Даша вздрогнула, услышав из его уст уничижительно-ласкательное прозвище, которым до сих пор позволял себе называть ее только Игорь, — и эти два человека окончательно слились в ее усталом сознании в одного врага, ведущего на нее охоту). Не хочешь же ты сказать, что ты, глава и управительница богатейшего Фонда, не знаешь имени собственного адвоката? Так вот, у меня тоже есть для тебя сюрприз — хотя, конечно, он слабоват по сравнению со всеми теми подарочками, которые преподнесла мне ты…
Сергей Петрович улыбнулся — впервые за все время их встречи, быстро набрал на мобильном телефоне несколько цифр и вполголоса произнес в трубку пару слов по-французски. Даша не расслышала, не поняла, о чем шла речь, хотя она знала язык практически в совершенстве, сейчас она не могла вникать в разговор. Девушка вся была поглощена одним-единственным желанием, ей нужно было только одно: уйти отсюда. Все, что угодно, только прочь от всего!
Кажется, дядя говорил еще что-то, все время нервно оглядываясь по сторонам, но Даша уже позволила себе не слушать. Все было кончено — так не все ли равно, какая фраза будет последней?… пусть он делает что хочет. Пусть они все делают что хотят. Она готова была подписать любые бумаги, хотя толком даже не поняла, о чем конкретно, о каком отступном и каких правах идет речь. Кажется, Сергей Петрович хочет сам управлять Фондом?… Но она не просила у бабушки никаких привилегий, никакого наследства… Ах, бабушка, бабушка, что же ты наделала?! Зачем?!
Она, как слепая, ничего не видя из-за мутных слез на ресницах, нашарила сумку на мягком бархатном диванчике рядом с собой и неловко стала вылезать из-за стола. Ни грации, ни легкости, ни присущего ей природного изящества не было теперь в этой женщине; только слабость, прибитость и безмерная усталость, гнущая ее к земле, как тяжелый, переполненный горем, а не зерном, колос…
Вдруг мягкая грассирующая речь раздалась совсем близко, и она неосознанно, машинально включилась в чудесную легкость французского языка. Эта легкость, непринужденность и слов, и тона говорившего, после всех обвинений и грязи, вылитых ей на голову за последние полчаса, была для нее как глоток воды во время засухи, как дарованная приговоренному к позорной казни отсрочка…
— Добрый день, мадемуазель Смольникова. Я счастлив познакомиться с вами лично.
Кто-то уже брал ее повисшую, как плеть, руку, подносил к губам; звучали еще какие-то европейские формулы вежливости, а Даша растерянно переводила взгляд с дяди на высокого импозантного мужчину, в котором все — и речь, и костюм, и манеры, и осанка — выдавало подлинного европейца. Видя, что она не в силах произнести ни слова, Сергей Петрович удивленно приподнял брови, но все же счел необходимым пояснить:
— Это мсье Андре Жийон, старинный и верный друг нашей семьи. Его адвокатская контора давным-давно представляет наши интересы за рубежом, особенно в Швейцарии. И ты должна бы знать, что именно у него в руках хранились все оригиналы документов, оставленных матерью на твое имя…
Плотников на секунду замешкался, подыскивая, видимо, комментарий, приличествующий случаю и годный для ушей иностранца, и эта пауза дала возможность мсье Жийону молниеносно вмешаться в разговор, не перебивая собеседника и не высказывая неучтивости.
— Я не мог вырваться в Москву раньше; вы понимаете — дела… Хотя, конечно же, мне очень хотелось проститься с Верой… — Даша уловила в его голосе, под привычной французской учтивостью, нотку невыдуманного сожаления, искренней теплоты — и сама поразилась, какую истовую благодарность почувствовала за это к незнакомому иностранцу. А он уже продолжал: — Вы понимаете, я надеялся, что вы сами свяжетесь с нами немедленно. Но, думал я, может быть, горе…
Он слегка запнулся, нахмурился, бросил взгляд на Плотникова, который ответил ему преувеличенно спокойным кивком головы, и вновь повернулся к Даше.
— Откровенно говоря, я и сейчас вряд ли смог бы прилететь в вашу прекрасную страну — уже послезавтра я должен быть в Париже, мы готовим там юридическое обеспечение крупной и важной сделки, и эти последние дни я планировал посвятить окончательной подготовке документов. Но когда вчера вечером мне позвонил мсье Плотников, — Сергей Петрович вновь кивнул, выразительно глядя на Дашу, — и попросил о предоставлении информации, которая уже не является тайной, а также о… о немедленной помощи… Я не смог ему отказать.
Они все еще стояли рядом, глядя друг на друга, и, поскольку девушка по-прежнему не говорила ни слова, мужчины явно начали нервничать — один меньше, другой больше, но оба чутьем понимали нескладность и какую-то неправильность происходящего. Вновь произошел быстрый обмен взглядами, и мсье Жийон, нервничая с каждой минутой все сильнее, поправляя дорогие красивые очки, предложил:
— Быть может, мы присядем, господа?
Плотников первым последовал этому приглашению. Вслед за ним за столик присела и Даша, но глаза ее оставались отсутствующими, а губы — все так же крепко сжатыми. Француз беспомощно посмотрел на Сергея Петровича, и тот взял инициативу в свои руки.
— Еще вчера я объяснил нашему уважаемому другу, что у нашей семьи… гм… могут быть свои взгляды на решение Веры Николаевны по поводу управления этим замечательным Фондом. О, конечно же, — с иезуитской улыбкой поправился он, — мы ни в коем случае не подвергаем сомнению и не оспариваем последнюю волю матери. Но нам думается, что при ближайшем рассмотрении в оставленных ею документах могут возникнуть неясности. Или, скажем лучше, отдельные не совсем ясные места…
Дядя облизнул губы и посмотрел в упор сначала на племянницу, а затем на адвоката. Тот хранил безупречное, чуть-чуть насмешливое молчание, и Даша внезапно подумала, что напрасно дядя так уж уверен в полной лояльности «старинного и верного друга семьи». Если бы ей действительно захотелось бороться, драться, судиться, отстаивать свои интересы, то еще неизвестно, кому бы стал помогать, на чью сторону встал бы мсье Жийон. Тем более что в глазах его, неотрывно устремленных на девушку, помимо профессионального любопытства и изящного цинизма, так свойственного всем адвокатам, знатокам человеческой природы, появились за последние минуты еще и странная грусть, легкое сочувствие и даже задумчивая нежность.
— Позвольте мне расставить все точки над «I». — Вмешательство француза, похоже, было для дяди несколько неожиданным, но возразить он не мог. — Я понял, мадемуазель Смольникова, что у вас есть деловое предложение к вашему дяде, которое представляется ему весьма интересным. Я со своей стороны, если вы поручите мне заниматься этим делом, мог бы взять на себя изучение прецедентов в этой области и обеспечение правовой базы — если это, конечно, окажется возможным после тщательного изучения последних распоряжений вашей бабушки — для передачи Фонда в руки прямых наследников. Разумеется, пока это могут быть лишь предварительные консультации, но в целом…
Она внезапно подняла голову. Внимательно посмотрела на собеседников, мысленно собрала всю свою волю в кулак и наконец сформулировала для себя то, что ей сейчас было нужно: не вступать вообще ни в какие переговоры. Не просить, не объяснять, не спорить. Не унижаться. Ничему не верить. Ничего, ничему, ни с кем… Просто уйти.
— Благодарю вас, господин Жийон. — Голос Даши, впервые услышанный адвокатом, прозвучал за столиком так неожиданно, чисто и звонко, что мужчины невольно снова переглянулись. — Я не готова пока обсуждать этот, без сомнения, весьма серьезный вопрос. Но я сообщу вам, когда приму решение… Я могу попросить вашу визитную карточку?
Ей казалось, что она слышит свой голос откуда-то издалека, со стороны, и, мельком удивившись тому, как гладко и правильно она еще способна строить фразы, приняв из рук изумленного француза карточку, она быстро закончила:
— Мне хотелось бы отметить, что Сергей Петрович, к сожалению, получил не совсем точную информацию — и к тому же из вторых рук. Мне жаль, что все произошло совсем иначе, нежели хотелось мне… и бабушке Вере Николаевне.
Девушке еще хватило сил и присутствия духа добавить на прощание несколько вежливых фраз; потом она поднялась из-за стола, показывая, что встреча окончена. Посмотрев заплаканными, но очень ясными прозрачно-зеленоватыми глазами на ошарашенного, раздраженно кусающего губы дядю и улыбающегося одними кончиками губ адвоката, она быстрыми шагами вышла из бара, получила из рук угодливо-вежливого служителя шубу и спокойно направилась к дверям отеля. Но, едва лишь оказавшись вне поля зрения своих недавних собеседников, девушка начала машинально ускорять шаги и вскоре уже бежала по ярко освещенной улице — в темноту, в переулки, в круговерть мелкой московской поземки. Сердце отчаянно билось в ее груди, в глазах то вскипали, то уходили внутрь, в самую душу, злые, постыдные слезы, голова кружилась и болела, и Даше казалось, что этому бегу, этому несчастью, этой ненависти в ее жизни не будет конца и она навсегда обречена бежать по невнятной ночной пороше непонятно куда, непонятно зачем, к тем, кто не ждет и не любит ее, бежать, оставляя за спиной надежды, иллюзии и поверженные грезы.
