Эйтан Финкельштейн - Пастухи фараона
Итак, солдат во дворе не было. Электрический ток пробежал по телу и передался Александре Федоровне. Не сговариваясь, они разом повернулись в сторону ворот, приближаться к которым им было запрещено. Латыши, строгие, подтянутые, выстроились шеренгой. Романовы едва успели переглянуться, как охрана бросилась открывать ворота. Два автомобиля въехали во двор. Из первого вышел комендант и его помощник, из второго — комиссары. Главный — высокий широкоскулый блондин, тот, что привез их в этот дом прямо с поезда в последний день апреля, — одернул длинное кожаное пальто и в сопровождении свиты направился осматривать дом. Он то и дело обращался к коменданту, а тот, энергично жестикулируя, давал пояснения. Потом все подошли к едва заметной боковой двери, которой, похоже, никто не пользовался. Комендант достал ключ, с трудом отпер ее — и вся компания провалилась куда-то вовнутрь.
Николай Александрович и Александра Федоровна лихорадочно соображали, как теперь быть. Возвратиться в дом? В этом было что-то от постыдного бегства. Остаться? Но не приведет ли это к дурным последствиям?
Любопытство взяло вверх — Романовы чуть передвинулись к середине двора, остановились и сделали вид, будто о чем-то беседуют друг с другом. Александра Федоровна взяла в руки «Лейку», вытянула гармошку объектива.
Между тем комиссары начали по одному выходить из боковой двери. Они сгрудились у входа, достали папиросы, принялись закуривать. Последним появился главный начальник. Он тоже расстегнул пальто, вынул портсигар и наклонился, чтобы прикурить, но в этот момент заметил нацеленный на него объектив. Не разгибая спины, главный чертыхнулся, бросил папиросу, растоптал ее носком сапога и медленно выпрямился. Немного помешкав, видимо, соображая, как быть дальше, он повернулся к Романовым спиной и направился к машине. Остальные побросали папиросы и двинулись за ним.
Николай Александрович и Александра Федоровна остались одни, словно победители на поле боя. Закрывая объектив своей «Лейки», Александра Федоровна испытывала особое удовольствие — ей удалось заснять главного большевика!
— Nikki, do you get the feeling that their top bolshevik doesn't look Jewish? To me he looks so Russian!
— My dear, I'm not sure as I have never set eyes on any Jew but given that hers a Bolshevik can there be any doubt? And if were you, Alex, you would be more careful. One can't rule out that the Bolsheviks may know what a camera is used for.[80]
Александр Георгиевич Белобородов, бывший электромонтер и партийный агитатор, а ныне председатель исполкома Уральского Совета, в доме инженера Ипатьева бывал не раз. После Февраля семнадцатого здесь заседал Комитет общественной безопасности, в котором он представлял партию большевиков. Дом этот Белобородов запомнил и сам же предложил поместить сюда Романовых. Однако доподлинно внутреннего расположения комнат не знал и не был уверен, можно ли там провести операцию, о которой говорилось в особо секретной телеграмме из Москвы. Ясно, надо все осмотреть, а там уж решать — выполнять задание на месте или отвезти Романовых, куда было задумано.
Готовиться к этому дню начали сразу после того, как Уральский отряд привез Романовых в Екатеринбург. В исполкоме посоветовались и решили поручить ликвидацию царя бывшему каторжанину Петру Ермакову. Белобородов вызвал его, пожал руку: «На твою долю, товарищ Ермаков, выпало счастье расстрелять и схоронить Николая Кровавого. Так схоронить, чтоб никто и никогда трупа его не отыскал». Ермаков был родом с верх-исетского завода и для проведения операции выбрал знакомые места. Доложил в Исполком: «Все готово, не беспокойтесь, товарищи». Белобородов и не беспокоился.
Теперь все изменилось: Красная армия отступала, белочехи захватили Киштым, до Екатеринбурга им оставалась сотня верст. Да и в городе контра подняла голову; нельзя исключить, что кто-то уже следит за домом и при случае попытается освободить Романовых.
Так что перевозить царскую семью Белобородов побаивался и опасениями своими поделился с членами Совета. Комендант, «товарищ Юровский», согласился: «Опасно, по дороге всякое может случиться». Предложил провести операцию на месте: спускать Романовых поодиночке в подвал и там приводить приговор в исполнение. Войков и Толмачев возражали, считали, что Романовых все же следует вывезти в Верх-Исетск, расстрелять и на месте захоронить.
Осмотр дома продолжался недолго. Белобородов обошел его снаружи, спустился в подвальное помещение, отметил про себя, что места хоть и немного, но вполне достанет для всех Романовых. Предложение выводить их поодиночке казалось ему неправильным. Понравилось Белобородову и то, что из подвала вели две лестницы: одна на второй этаж, где жили Романовы, другая — во двор через боковой выход. Так, подумал Белобородов, спустить их можно прямо сверху, а вынести через другой выход во двор и неспешно, без шума и суеты, уложить в грузовик. Правда, подметил он, подвал неглубок, слуховое окно выходит наружу, выстрелы могут услышать с улицы.
Что ж, сейчас перекурим и все порешим, размышлял он, поднимаясь по ступенькам.
Белобородов вышел, отряхнул пальто, достал портсигар, но только потянулся к огоньку, как заметил наведенный на него объектив фотоаппарата. Невдалеке как ни в чем не бывало стояли Романовы. Он как-то глупо улыбался, она щелкала «Лейкой». В первую минуту Белобородов растерялся. Крикнуть охрану, отнять аппарат, выгнать Романовых со двора? Впрочем, решил он, теперь это уже не имеет смысла; развернулся и пошел в сторону машины.
Как только отъехали, Белобородов велел шоферу остановить. Остановилась и вторая машина. Белобородов был краток.
— Я думаю, исполнять надо на месте. Только вот что, товарищ… Юровский, поставьте машину перед домом. Когда будете исполнять, заведите мотор, пусть работает, пока все не кончится. Потом везите на верх-исетский завод. Сжечь — и в шахту. Возвращайтесь и немедленно приступайте к делу.
Вторая машина развернулась и с ревом тащилась в гору.
— Чай — это замечательно! — Потирая от удовольствия руки, Владимир Ильич опустился на диван и придвинул к себе большую фарфоровую чашку. Запах свежего чая, да еще с берлинским печеньем, всегда приводил его в хорошее расположение духа. — Ты знаешь, Наденька, в который раз убеждаюсь: наш Яков Свердлов — замечательный работник. Какая память, какая способность все понимать с полуслова, решения принимать быстро и правильно! И при этом никакого высокомерия, никакого чванства. Неоценимый работник!
— Знаю, Володенька, знаю. Только ты не спеши, пожалуйста, кипяток ведь.
— Так вот, — Ленину не терпелось поделиться с Надеждой Константиновной, — собрались мы сегодня с Яковом Михайловичем и Феликсом Эдмундовичем решать вопрос о Романове. Ты ведь знаешь, я всю жизнь мечтал устроить всенародный суд над этим тираном. Для того, собственно, мы так долго с ним и возились. А вот теперь обстановка вынуждает кончить с Романовым как можно быстрее — Колчак уже в ста верстах от Екатеринбурга. Белочехи вот-вот возьмут город. Если же бывший царь попадет в руки контрреволюции — беда!
Ленин отхлебнул горячего чая и принялся за печенье, одновременно перебирая в памяти подробности сегодняшнего разговора.
Да, по существу вопроса сошлись быстро — расстрелять! а вот по части исполнения возникли разногласия. Дзержинский потребовал, чтобы ликвидацию Романовых поручили ВЧК. Пришлось отстаивать тот тезис, что покончить с Николаем Кровавым должны сами рабочие. Непременно рабочие и только рабочие. Это вопрос архипринципиальный. Свердлов поддержал — уверил, что уральские рабочие с задачей справятся.
Дзержинский свое: «У меня другие сведения. Охранники из рабочих даже стрелять толком не умеют, дисциплины никакой, пьют, прогуливают. Комендант — человек слабохарактерный, провокационному поведению Романовой и выпадам бывшего царя против советской власти надлежащего отпора не дает. Настаиваю на проведении операции силами ВЧК».
Свердлов задумался и спросил: «А что, Феликс Эдмундович, товарищу Уншлихту вы бы доверили эту операцию?» — «Безусловно». — «Так, вот, — отвечает Свердлов, — есть в Екатеринбурге товарищ Яков Юровский. Массы его знают как старого партийца, депутата Совета Уральской области. А у товарища Уншлихта в эмиграции был псевдоним «Юровский»». Что, если мы товарища Уншлихта немного подгримируем, наклеим ему усы, волосы покрасим и отправим в Екатеринбург? С уральскими товарищами берусь все устроить». — «Он кто, этот уральский Юровский, рабочий?» — «Рабочий».
Что ж, придумано неплохо, втроем и согласились.
Живо пересказав Крупской утренний разговор, Ленин снова принялся за чай.
— Вот, Наденька, как надо решать вопросы!
— А скажи, Володенька, куда теперь семейство?
— То есть как — куда? — от неожиданности Ленин отодвинул чашку. — Ты что, не понимаешь, ликвидировать нужно Ро-ма-но-вых. Всех Романовых.
