Уильям Бойд - Нутро любого человека
И однако ж, я понимаю, что это положение сохраняется уже больше года, и думаю о том, как я не прав, просто позволяя ему тянуться и дальше. Что-то вдруг переменится — что-то сломается или свернет в сторону — и пока этого не случилось, мне действительно следует самому сделать некий ход.
Пятница, 11 октября
Завтрак с Флемингом в „Савой Грилл“. Следует упомянуть о том, что я еще раз играл с ним в гольф в Хантеркумбе, — он вдруг позвонил и пригласил меня в четвертые игроки. Думаю, у него имелась какая-то задняя мысль. Работой биржевого маклера он недоволен, кроме того, ему любопытна моя писательская жизнь. Он спросил, интересуюсь ли я порнографией, я ответил, что не особенно. А у него целая коллекция, с гордостью сообщил он. Затем, по непонятной причине, словно бы для того, чтобы объяснить мое полное безразличие к эротике, я рассказал ему о Фрейе, квартире и о нашей тайной жизни по будням. Теперь я чувствую отвращение к себе за то, что так вот исповедался перед ним, я, собственно, и не знаю, почему я это сделал. Думаю, потому, что он один из тех людей — подчеркнуто мужской складки, завсегдатаев клубов, высокомерных и неколебимо, с виду, уверенных в себе, — которые вызывают в тебе желание произвести на них впечатление. Впечатление-то я произвел, да еще какое, но мне от этого только хуже. Боже мой, сказал он, у вас жена в деревне и любовница в городе. Я ответил, что отношусь к этому несколько иначе и, чтобы сменить тему, порекомендовал ему прочесть книгу Питера (действительно очень неплохую — я проглотил ее, не отрываясь, за два часа). Затем он спросил, не хочу ли я прийти этим вечером к нему, поиграть в бридж; я напомнил ему, что должен вернуться в Торп, к жене и ребенку. „Значит ваша девушка сегодня вечером не у дел, — он рассмеялся, показывая, что пошутил. — Быть может, ей захочется прийти вместо вас?“. Я улыбнулся: Фрейе Флеминг внушил бы лишь неприязнь. Никак не могу понять сущность его натуры. Человек он довольно статный — смуглый, худощавый, — но это стать из тех, что исчезает при ближайшем рассмотрении, и начинаешь замечать изъяны: слабый рот, скорбные глаза. Он любезен, широк и, по видимости, интересуется мной, — однако в нем нет ничего, что можно любить. Слишком избалован, слишком хорошие связи, слишком заласкан: все в жизни дается ему слишком легко.
[Ноябрь]
Фрейя — внезапно — попросила меня познакомиться с ее отцом. Для чего? — спросил я. Чтобы он тебя знал, ответила она. Зачем ему меня знать? Затем, что рано или поздно ты станешь его зятем. Я рассмеялся, однако Фрейя по-прежнему смотрела на меня этим ее неколебимым взглядом. Надо что-то делать.
1936
Вторник, 21 января
Прошлой ночью умер Король, а на той неделе — Киплинг[87]. Кажется, что вдруг ушла вся старая Англия, и я, по какой-то странной причине, испытываю смутный страх. Наверное, просто привыкаешь постепенно к тому, что эти старики где-то рядом, и ты всегда осознаешь их присутствие на заднем плане твоей жизни. А потом они умирают и в комнате становится чуть тише, и ты озираешься по сторонам в попытках понять, кто же ее покинул.
Странно думать о Принце, как о нашем Короле, — об этой тонкой фигуре на поле для гольфа.
Четверг, 27 февраля
Le trentième an de mon âge. Тридцать лет, Боже ты мой. Следовало бы провести этот день в Лондоне, с Фрейей, но Лотти приготовила мне сюрприз — бал в Эджфилде. Все устраивалось втайне и с великим искусством: приехал Бен с Сандрин и их ребенком, с юга прикатил Дик Ходж; Ангус и Салли, разумеется, мама, Элтред и Энид, множество местных. Питер с Тесс приехать не смогли, что и хорошо, поскольку мне и так было неловко из-за того, что Бен и Сандрин известно о Фрейе, я чувствовал себя неуютно, томился ощущением вины. Ладно, и что с того? Все это твоих рук дело, не так ли? Нельзя же знакомить Фрейю с друзьями, а после жаловаться, что тебе становится неудобно, когда они оказываются в одной комнате с твоей женой. Ты сам сделал выбор — вот и живи с ним — и перестань ныть.
Итак, тридцать лет и неизбежное чувство разочарования, вызванное тем, что я ничего толком не добился, точит меня, словно вирус. Изданы две книги, вот-вот выйдет третья, я приобрел определенную журналистскую репутацию. Я здоров, у меня достаточно денег, чтобы вести комфортабельную жизнь (дом в деревне, квартира в городе), я женат, у меня есть сын. И я люблю прекрасную женщину, которая в свой черед любит меня. И все же два обстоятельства грызут меня, поочередно. Во-первых, за последние годы не сделано никакой настоящей, добротной работы. В двадцать лет я ощущал в себе безграничную энергию, но использовать ее себе во благо не сумел. „Конвейер женщин“ был счастливой случайностью, а „Космополитов“ мне практически пришлось вытягивать из себя слово за словом. И во-вторых, все мое подлинное счастье зависит от Фрейи, но счастье это подпорчено, ему угрожает целый мир лжи и уловок, двуличия и измены, который его окружает. Это все равно, что повесить прекрасную картину в темной комнате. Какое расточительство, думаешь ты, — и зачем все это?
[Март]
Вышедшие на прошлой неделе „Космополиты“, встречены оглушительным молчанием. Я чувствую, что литературный мир призадумался, не понимая, как ему быть с этой книгой, — ему не удается соотнести автора „Конвейера женщин“ с любовным, далеко не научным исследованием полудюжины малоизвестных французских поэтов. Может, это розыгрыш? Кто такие Ларбо, Леве, Дьюдонне, Фарг? А я гадаю, не оказалось ли все пустой тратой времени — весь труд, который потребовался, чтобы породить на свет эту маленькую jeu d’esprit[88]… Нет, не оказалось. Я всегда понуждал себя делать то, что хочу, а не то, что, как мне кажется, должен. Ну вот, и соврал. Уоллас загодя продал „Спраймонту и Дру“ еще ненаписанное „Лето в Сен-Жан“ за 1000 фунтов — 500 при подписании договора, 500 при сдаче рукописи. Огромная сумма, пугающе большая, и я вдруг затревожился, а удастся ли мне сочинить этот роман? Ну и, разумеется, снова почувствовал себя богачом — даже пущим, чем когда-то. Лотти ничего об этой сделке не знает. Я спросил у Фрейи: что мы будем делать с таким количеством денег? А она ответила: почему бы не купить симпатичный маленький домик?
Вчера в „Куаглиноз“ столкнулся с Питером. С ним была молодая женщина, которую он представил как Энн Вайз. Когда она ненадолго отлучилась — попудрить носик, — я спросил, не об этом ли романе он мне говорил. О нет, сказал он, с тем романом покончено, это другая женщина. „Осторожно, злая собака!“ продана почти в 10 000 экземплярах. Он без малого закончил другую книгу „Ночной поезд в Париж“, и если она будет расходиться так же хорошо, Питер вполне сможет забросить журналистику. Сказал, что ему очень понравились „Космополиты“, он и не думал, что я столь тонок, — все напуганы изысканной ученостью книги, сказал Питер, и стыдятся признать, что в их знании культуры имелась такая брешь. Он до того мило расхваливал меня на все лады, что я с удовольствием посидел бы с ним подольше, но мне нужно было повидаться с Удо — да и подружка Питера должна была вот-вот вернуться. Думаю, если бы мы завтракали только вдвоем, я рассказал бы ему о Фрейе. Двое искушенных литераторов — старых друзей — какая гадость!
[В июле 1936-го испанские генералы подняли мятеж против законного, хоть и левого правительства Испании, и разразилась кровавая гражданская война, которая на поверхностный взгляд представляла собой классический конфликт между силами левых: Республиканцами — и правых: Роялистами. Левые — Народный Фронт — всегда отличались большей разъединенностью, чем их противники, поскольку состояли из разных партий (коммунисты, анархисты и трейд-юнионисты, если назвать только три из них), далеко не всегда сходящихся во взглядах. По мере продолжения войны и географического разделения Испании, в хрупкой коалиции левых стали проступать признаки слабости и напряженности. Фашисты — правые — получали, как было хорошо известно, военную помощь от диктатур Италии и нацистской Германии. Франция и Британия придерживались позиции невмешательства. Только Советский Союз и направлял помощь осажденным Республиканцам.
Многие идейные молодые европейцы вступили добровольцами, чтобы сражаться с фашизмом, в Интернациональную Бригаду, а дело Народного Фронта пользовалось почти всеобщей поддержкой писателей, художников и интеллектуалов.
Вскоре после начала войны Уоллас Дуглас подписал для ЛМС контракт с американским агентством печати „Дазенберри пресс сервис“, и это агентство поручило ему отправиться в Испанию, дабы разъяснять суть конфликта американским читателям. В итоге, он дважды ездил туда, чтобы освещать войну — один раз в ноябре 1936-го, другой в марте 1937-го).]
