Натан Дубовицкий - Ультранормальность. Гештальт-роман
– Мы знаем, что он ехал в этом автобусе. Свидетели дали номер. Где он вышел? – произнес полноватый.
– Нет, не помню, – упорствовала Зина.
Тот, что в кожаной куртке, прошел вглубь салона и, вернувшись ко второму ряду сидений, указал на места рядом с теми, где сидели две женщины с чемоданами.
– Тут он ехал? – уточнил высокий.
Водитель отрицательно покачал головой.
– Когда уже поедем?! – крикнул кто-то с дальних мест.
Народ уже начал собираться и покидать автобус.
Высокий прошел дальше, Зина направилась следом за ним.
– Здесь?
– Нет, тут высокий молодой человек сидел. спал. Блондин, совсем не похож.
– А там?
– Там старушка какая-то. Я ее пожалела, даже денег не взяла. С моей матерью одного возраста.
– А на тех местах, над колесами?
– Мать с ребенком. уставшая.
– И в конце никого?
– Да в конце бомжи какие-то вроде были. не помню.
Смутно в голове у Зинаиды всплыло что-то вроде того, будто бомжи были не во множественном числе, да и вроде бы не такой уж и бомж, но она благоразумно промолчала, так как не смогла поверить, будто не запомнила пассажира – с ее-то профессиональной памятью на лица!
– Точно не видели? – уточнил снова полный человек.
– Мамой клянусь, не было его! – повторил водитель, интенсивно кивая головой.
Вся Тверская площадь представляла собой один большой палаточный лагерь. Однотипные квадратики палаток, растворенные в людской массе, сверху покрасили золотой краской. Золото – концептуальный цвет протеста. Он виднелся нынче повсюду: на транспарантах, настенных граффити «Воротилов – наш президент», на телеэкранах и листовках. Словно насмешкой при этом звучали слова оппозиционеров о том, будто страна нищая, и народу в ней живется еще хуже, чем до Дракона.
Федор неторопливо прошелся вокруг лагеря по периметру, насколько это позволял нескончаемый людской поток, движущийся по Тверской площади и помимо протестующих. На одном из входов в лагерь он замешкался, и группа оппозиционеров, раскрашенных в золоте, втолкнула его за периметр, оттеснив к одной из палаток и небольшой импровизированной сцене из алкогольной тары с настилом. На сцене стоял человек в пальто, явно не из числа протестующих.
– Так, вы, слева, не околачиваемся, – выкрикнул он группе молодых протестующих, – мы не сможем дать людям свободу и нормальную конституцию, если все будут такими индивидуалистами!
Чем-то организатор удивительно походил на Гошу из КПЦ, что приходил к нему с «младоцентрятами» на дом. Только повыше и меньше подзаборных манер.
– Подходим, подходим!
Стрельцов хотел было развернуться и направиться к выходу, как ворвавшаяся на территорию лагеря вторая порция оппозиционеров подтолкнула его еще ближе к сцене и к организатору.
Люди рангом пониже подтащили три коробки, до верху набитые желтыми куртками, на которых красовались проклеенные золотом лозунги вроде «Воротилов не гей, все геи сидят в Кремле» и «Game over». Они принялись ходить между оппозиционными группами и раздавать куртки, указывая, кто и где будет находиться, что есть и что говорить, пока носят эти куртки.
Один из подручных лет тридцати пяти прошел мимо Стрельцова, словно его не заметив, а потом через несколько секунд вернулся, пристально вгляделся в его лицо и протянул куртку с лозунгом «Мы долго молчали!».
– Черт, и где набирают такую серость! – возмутился он прямо в лицо Федору. – Раньше в оппозиции были настоящие бойцы, каждый десятерых стоил.
Стрельцов молча взял куртку.
Исполнитель явно ждал какой-то реакции на свою колкость, но когда не дождался, изрядно повеселел и показал рукой в направлении севера.
– Ты будешь приписан к седьмой палатке. Будешь там жить. Днем у нас протесты, но это не по моей части, это как организаторы скажут. А с вечера до утра чтобы находился на территории лагеря. Мы – участники голодовки, и требуем, чтобы власть ушла сама. Но сама она не уйдет. А если уйдет, то не скоро. Поэтому обживайся, утепляйся, знакомься с людьми. Вещи первой необходимости и еду на два ближайших дня найдешь в палатке.
– Голодовка? – уточнила девушка, стоящая за плечом у Стрельцова. – Но нас в штабе не предупреждали, что будет голодовка.
– Все согласовано с вашим председателем! – успокоил ее исполнитель, вручив куртку не по размеру с лозунгом «Game over». – Вещи первой необходимости и еду найдешь в палатке. вы приписаны к девятой. Помните, когда власть несменяема, она невменяема.
Он скрылся со своими куртками в толпе так же быстро, как и проявился из нее. И вот уже очередная волна протестующих хлынула в проход и спутала все, словно напор воды. Подхваченный людским течением, Стрельцов оказался в другом конце лагеря с курткой в руках. Ни девушки-оппозиционерки, ни организатора, ни одного знакомого лица в округе. Ничто так не отображало логику его нового действия.
Он надел куртку, примерив чужой знак, и направился к ближайшему костру.
Ребята, что сидели вокруг огня, едва ли походили на тех отморозков, что избили Стрельцова в подворотне. Чем-то они казались ему родственными: такие же студенты, смутно представляющие как жить после того, как закончат вуз, и плохо ориентирующиеся в современной политике. Так же как и Федор, они чувствовали, что с их страной что-то не так. И они выражали эти свои наблюдения и опасения открыто, жаря на костре корки хлеба.
Федор присел рядом на ржавую бочку. Сейчас никого не волновало, что протестующие жгут костры в черте города. И уж точно никого не беспокоило, что мусор не вывозится. Медленно разрастающийся экономический кризис, словно подогнанный под выборы, принимал лавинообразный ход. Если еще три месяца назад скорый уход Дракона всего лишь поколебал «голубые фишки», а из магазинов пропали любимые котлеты, то теперь общий разлад системы управления приводил к печальным последствиям. И Федор понимал причину всего происходящего, а девочки и мальчики, греющие руки в языках пламени, нет.
– Ничего, вот сбросим Дракона, жизнь наладится, – продолжал один из оппозиционеров. – Настанет в стране свобода, честные выборы и экономика тоже наладится.
– Да нет, надо конституцию переписать! – возразила девушка напротив. – Если конституция останется в таком вид, мы никогда не войдем в круг развитых и демократических стран, потому что конституция у нас – это рудимент советской. Вот уже прошло тридцать три года, а мы все никак не попрощаемся с совком!
– Да, совок это детище Сатаны! – поддержал ее сидящий рядом парень с большим серебряным крестом на груди.
– Ну, я не знаю, сатаны ли или там бога, но только всеобщая смена власти поможет нам установить в стране обязательные демократические процедуры, – продолжал первый. – А процедуры это самое главное. Потому что если нет процедур, то элита не может рекрутироваться, а если она не может рекрутироваться, значит, она начинает чувствовать себя безнаказанно и совершать должностные преступления. А в нашем случае нужна не только смена власти, но и люстрации. Это чтобы продажная элита была окончательно отстранена от управления страной, а их место заняли новые, способные кадры.
– Да! Да! Это то, о чем я и говорю! – поддержал его парень с крестом. – Чтобы спасти страну от происков Сатаны, нам необходима новая сильная власть, которая защищает истинно православные ценности от греха и юродства. И чтобы эта новая власть в духе византийской симфонии поддерживала русское народное самосознание, и оказало отпор враждебному духу западному, чуждом у нам культурному коду!
– Точно! Конечно! – Сидящие вокруг в знак поддержки закачали головами.
Тот, что говорил о либеральных ценностях в самом начале, едва ли его понял, но тоже в знак согласия кивнул. А может это был уже другой он? Тоже притаившийся там, внутри его черепушки? Такое часто бывает, что одной половиной мозга мы верим в демократические ценности, а другой его половиной, не узнавая себя, защищаем нечто другое, плохо сочетающееся, а то и вовсе конфликтующее с ранее сказанным.
– Что-то не похожее, что вы об одном и том же говорите. – произнес Федор, нарушая идиллию всеобщего согласия. – Один о русском национализме, другой о свободе и демократии.
– А ты еще кто такой? – выпалила девушка напротив.
В словах ее прозвучало некоторое отчаяние, словно кольцо, по которому кружила ее простая одномерная мысль, неожиданно разомкнулось, вынуждая думать своей головой, а не по уже заложенной схеме. А думать даже физиологически больно, да и это всегда затраты энергии. Она же до сих пор находилась в энергосберегающем режиме.
– Я? – переспросил Стрельцов, смутно представляя, какой знак на себя надеть. – Ну. Я так, студент. недовольный.
– Иди отсюда, недовольный, – несколько мрачно произнес парень с крестом.
Сообразив, что все эти потоки мыслей, изливаемые у костра не более чем ритуал, призванный ощутить некоторое единство людей с разными взглядами, а вовсе не осмысленная беседа о судьбах страны, Федор улыбнулся и вышел за пределы их круга. Несогласные оказались на редкость нетерпимы к несогласию с ними.
