Она - Славицка Милена
Что касается моего тела, духа и души, то завещаю их сжечь, сложить в бумажный пакет и принести в театр на Эбби-стрит в Дублине, а во время антракта высыпать в туалете в унитаз… Силия запнулась, забыв, что там дальше, письмо она выучила давно, столько времени прошло, тут память ненадолго к ней вернулась …и исполнять все это без церемоний и траурных речей… и после этого померкла окончательно. Силия закусила большой палец и надеялась, как всегда, что боль утихнет и пройдет, как прошли многие другие вещи в ее жизни, но боль от этого письма не утихнет никогда.
Обо всем этом Мерфи, конечно, должен был знать. Нужно сказать, что Мерфи был двуликим, он был Янус. О двуликом Янусе Силии довелось узнать у одного астролога, к которому она пришла за консультацией по поводу своего возлюбленного еще в самом начале их знакомства (да-да, она была дальновидна). Именно у астролога она увидела изображение Януса и сразу догадалась о скрытых сторонах личности Мерфи, так что с гороскопом сверяться нужды уже не было, и так было понятно, что у такого человека (как Мерфи) было два лица: по одному с каждой стороны головы. Поначалу Силии это казалось практичным, и к Мерфи в образе Януса она относилась хорошо. Только позже она поняла, что означает такое двуличие.
И вот сейчас под простыней перед внутренним взором ей предстал Мерфи в образе Януса. Его лицо спереди (если смотреть со стороны Силии) улыбалось ласково и приветливо. Сквозь решетку светлых ресниц лицо смотрело прямо перед собой в пространство, видимое лишь ему одному. Этот Мерфи вглядывался в пустоту своего одиночества и наслаждался его бесцветной благодатью. Мерфи с таким лицом хотел пронести Силию над всеми щербатыми шариками ее детства, этот Мерфи хотел уберечь ее от падения, этот Мерфи любил Силию. Но у него было и другое лицо, отвернутое от Силии (если опять же смотреть с ее стороны), и Мерфи с этим задним лицом сейчас без устали раскачивался в кресле-качалке из настоящего тикового дерева. Мерфи с задним лицом не имел ни малейшего желания связывать свою жизнь с Силией, да и вообще с кем-то бы то ни было. Как ни странно, как раз тот, другой Мерфи и предложил сейчас Силии сесть к нему в кресло. Это и вправду было удивительно, потому что Мерфи не только никогда не предлагал ей покачаться, он вообще не выносил ее присутствия рядом, когда он раскачивался в этом кресле, погружаясь в свое одиночество, где не было мира и покоя, а царило мучительное и гибельное безмолвие зыбучих песков.
Прямо здесь, в приюте св. Марии Магдалены Силия уселась рядом с Мерфи в его кресло-качалку. Они оттолкнулись от пола босыми ногами и, запрокинув головы, скользнули взглядом по облупленной штукатурке, потом нагнулись вперед — увидели ободранный линолеум, они оттолкнулись снова и принялись раскачиваться без остановки. Сидя под простыней, Силия качалась взад-вперед и громко декламировала:
Силия нечаянно повернула голову и увидела то, другое лицо Мерфи. Она увидела, как лицо это кривится, то удлиняясь, то сокращаясь, как оно багровеет, как оно горит, словно в огне. Тот, другой Мерфи принялся неистово раскачивать и трясти эту несчастную качалку, от чего она заходила ходуном взад-вперед, как перепуганная деревянная лошадка, как колыбель, которую вместо того, чтобы нежно покачивать, пинают, и она мечется с бешеной скоростью. Силия увидела, что у Мерфи пошла носом кровь. Она хотела встать, но кресло оказалось слишком узкое. Наконец Силия догадалась, что она не привязана, что ремни удерживают одного только Мерфи, а сама она может запросто вырваться из этой безумной гонки, но в панике запуталась в ремнях и закричала.
Прибежала сестра милосердия. Высвободила Силию, запутавшуюся в простыне, задрала на ней мятую рубашку и вколола ей галоперидол. Силия затрясла головой, словно копилкой, и мигом провалилась в глубокий сон. Сестра на всякий случай переодела Силию в рубашку-распашонку с завязками на спине, чтобы легче было колоть уколы в ягодицу, если ночью снова потребуется успокоительное.
На другой день утром Силия опять не стала вставать и одеваться и не пошла вместе со всеми на завтрак. Ей удалось убедить О’Рурк, что завязки на распашонке ей затянули так, что невозможно пошевелиться. Только к полудню Силия выбралась из кровати. На цыпочках (Силия почти всегда ходила на цыпочках) она просеменила к столу. Подопечным, которые по уважительным причинам не могли спуститься вниз в столовую на первом этаже здания, разрешалось обедать в палате. Специально для этих целей стол был покрыт пластиком (чтобы его ненароком не запачкали), а на пластиковой скатерти лежал латунный звоночек, цепочкой прикованный к ножке стола (сестрам милосердия было хорошо известно, какой образ жизни вели здешние обитательницы прежде, и монашкам не хотелось рыться в их постелях, отыскивая звоночки). Сегодня Силия была как раз той подопечной, которая могла обедать в палате. Она обрадовалась, что теперь может звонить, что теперь она может требовать, пусть все, и О’Рурк в том числе, это услышат, и она изо всех сил принялась трясти звоночком, чтобы ей принесли еду в палату. Однако по уставу немощным подопечным дозволялось звонить, а не устраивать переполох на всю округу. Но Силии было все равно, и она продолжала трезвонить на всю богадельню.
К счастью, прибежала новенькая монашка, иначе за такое поведение Силия схлопотала бы оплеуху. Новенькая принесла овсяную кашу, подсела к Силии и принялась терпеливо кормить ее с ложки клейкой кашей. Силия задрала распашонку выше колен, вытянула обе ноги перед собой и внимательно их рассматривала. Она поджимала и разгибала пальцы ног, вытягивала ступни и тянула носочки, снова сгибала ступни и снова разгибала пальцы, словно малое дитя, которому скучно и нечем себя занять. Ее ноги, усыпанные оранжевыми болячками, напомнили ей лапы голубей, которых она видела в детстве на карнизах низких горбатых домиков в тех кварталах Дублина, где жила городская беднота. Здесь в богадельне голубей она нигде не видела, а только слышала их приглушенное воркование, когда они прохаживались сверху по крыше. Силия сидела, рассматривала свои ноги и мирно глотала кашу. Она водила указательным пальцем по пластиковой скатерти и время от времени, ухватившись за край стола, точь-в-точь как тогда Мерфи за острие черной ограды, сжимала и разжимала пальцы.
В сердце (душе, сознании, высшей нервной системе) Силии постепенно наступало прозрение. Это правильно, говорила она себе, что мужчины совершают самоубийства. Это правильно, что их пепел высыпают в туалетах или развеивают в казино, барах, пивных, гаражах, бараках, казармах и всюду, где они склонны играть со своими жизнями. Как правильно и то, размышляла она дальше, что женщины медленно умирают в богадельнях, хосписах, приютах и психушках, потому что всю жизнь они выставляют себя напоказ, а закончить свои дни им хочется в тишине и покое. Это открытие, такое, казалось бы, простое и очевидное, поразило Силию до крайности и ввергло ее в состояние аффекта прямо во время обеда, так что ей снова потребовалась успокоительная инъекция (ах, как же милосердна медицинская терминология). Три дня Силия не могла подняться с кровати. А на четвертый день она снова завтракала в палате. На этот раз ее кормила главная сестра милосердия и следила за каждым ее движением. После завтрака, как только сестра ушла, Силия в своей распашонке на цыпочках просеменила до окна, прорезанного в крыше. Она подставила стул, влезла на него, снова поднялась на цыпочки и стала попеременно поднимать свои босые в крапинках ножки, одну, другую, тянула носочек — балерина, да и только! Потом распахнула окно в крыше (строго запрещено!), вытянула шею, высунула подбородок и посмотрела вниз в сад.
Приют св. Марии Магдалены был окружен просторным садом, где подопечные трудились каждый день после полудня. Сегодня они сгребали выжженную солнцем траву. Пот струился по их спинам, скапливался в складках сухой кожи, привлекая комаров, которые тучами роились вокруг, а подопечные поминутно отмахивались от них граблями. Силии казалось, что они отбивают мячики для гольфа. Наблюдать за всем этим ей быстро опротивело, и она засмотрелась вдаль, до самого горизонта. Было жарко, но ветрено. По небу неслись облака, превращаясь в неуклюжих слоников, жирафов, лопоухих песиков. Силия увидела двух бумажных змеев. Настоящая змеиная упряжка, решила она. Змеи то выныривали на свет, то опять исчезали в облаках, подергивая своими хвостами, украшенными гофрированными ленточками. Силии чудилось, что змеи то бьются друг с другом, то льнут друг к другу в страстных объятьях. Потом она заметила какого-то парня. Он тоже следил за змеиной упряжкой, наблюдая, как змеи уносятся в небо, как ныряют в бездонную пропасть и опять взлетают вверх. Наверное, это его змеи, они от него улетели, догадалась Силия. Вдруг змеи начали резко снижаться. Они падали на землю стремительно. Парень так и стоял, застыв в удивлении. А когда змеи упали и разбились и от них остались лишь щепки, палки и клочки бумаги, он не на шутку испугался. И от отчаяния, что прибежал слишком поздно, он опустил голову. От отчаяния, что не смог предотвратить беду, он расплакался. Так и стоял, беспомощно сжимая и разжимая кулаки. А на Силию наверху в окне он даже не взглянул. И она ему рукой не помахала.
