Виталий Безруков - Есенин
— Лучше днем позже, — невозмутимо ответил Велинов. — Продолжай свои соображения.
— Ладно!.. Меня, Леша, особенно настораживает положение правой руки. Если труп висел, то рука должна быть вытянута вдоль туловища, ведь так?
— Я слушаю, Эд!.. Ты только не волнуйся, дело ведь давно минувших дней… преданья старины глубокой, так сказать.
— Не ерничай, Алексей! Не та ситуация! Или прекратим разговор.
— Прости, Эд. Не сердись! Ты ведь знаешь мой характер…
— Знаю! Иначе не обратился бы к тебе… Так вот, рука должна вытянуться вдоль туловища, а у Есенина она почему-то поднята вверх.
— Элементарно, Эд. Самоубийца, как только наступает удушье, инстинктивно начинает бороться за жизнь, предпринимает попытки вырваться из петли и поднимает руки вверх.
— Согласен. Но когда наступает смерть, руки падают вниз!
— Всегда?
— Всегда, Алексей! Всегда! В том-то и дело. Стало быть, трупное окоченение произошло в другом положении… А теперь глянь на второй снимок. Есенин лежит в гробу. Рядом стоят мать, сестры, жена Софья Толстая. Видишь, какие у всех лица… не скорбные, а испуганные. Сзади — первая жена Зинаида Райх уткнулась в грудь мужу Мейерхольду. И здесь все травмы видны на лице покойника… Значит, они действительно были? А?
— Откуда у тебя эти фотографии? — спросил Велинов, аккуратно складывая их обратно в конверт. — Их явно переснимали из зарубежного журнала. Я заметил по краям текст на английском языке.
— Глаз у тебя! Да, в наших изданиях таких фотографий я не видел… Мне их прислали на Петровку, давно. Судя по штемпелю, из Рязани… Когда-то я расследовал там крупное хищение…
— Ну и кто же их прислал? Для какой цели? — спросил Велинов, всматриваясь в спину человека, которого он приметил еще у могилы Есенина и который вот уже несколько раз прошел мимо их машины, каждый раз перекладывая портфель из руки в руку, и всякий раз он оказывался повернут в сторону машины Хлысталова.
«Наружка! — отметил про себя Велинов. — За мной вряд ли, стало быть, за Эдиком. Ай-яй-яй! Неужели наша контора заинтересовалась полковником Хлысталовым? Очевидно, делом, которое расследует этот «Дон Кихот в милицейских погонах»».
Чувство опасности, приобретенное Велиновым еще в бытность свою военным атташе в Вене, скомандовало ему: игра нешуточная, пора закругляться.
— Что, что ты говоришь? — переспросил он. — Прости, задумался, прослушал.
Хлысталов недоуменно посмотрел на друга.
— А мне казалось, что ты весь внимание. — Пожал плечами. — Аноним не сомневался, что я увижу на снимках признаки насильственной смерти и дам ход делу, а он сам так и останется неизвестным.
— Думаешь, боится? Чего? — И Велинов снова глянул в окошко.
— Вашего ведомства… В нашей стране всегда хозяйничала ваша контора. КГБ.
— ФСБ, — поправил Велинов. — И время сейчас другое… — Нащупав ручку на дверце, он начал крутить ее, поднимая стекло.
Хлысталов, заметив предосторожность Алексея, засмеялся:
— Ой ли! ЧК остается ЧК, под какой бы аббревиатурой она ни скрывалась. Аноним, видно, помнит, как любого сомневающегося в «светлом будущем» вы отправляли в пермские лагеря или в спецпсих-больницы.
— А ты не боишься, — лукаво сощурился на Хлысталова Алексей.
— А я не боюсь! — простодушно ответил Хлысталов. — Отец так завещал.
— Кто-нибудь видел эти фотографии?
— Да, я показывал их друзьям по работе… криминалистам, экспертам… Все они советуют одно — мне необходимо изучить материалы уголовного дела по факту убийства Есенина.
— Советы давать легко… От меня-то ты чего хочешь, Эд?
Хлысталов на мгновение замолчал, как бы подыскивая нужные слова.
— Ты мой самый близкий друг, Алексей! Ты чекист! Для тебя Есенин, как и для меня, на всю жизнь! — Чувствуя, что это не убеждает Велинова, добавил: — И слово «Россия» для тебя не звук пустой! Не так ли?
— Не дави на психику, Эд, — прервал его Велинов. — Все, что я могу для тебя сделать, — это сказать правду, а не советовать, как твои коллеги… Не перебивай!
Голос его стал жестким, официальным, словно говорил он для третьего лица, которое и подслушивало.
— Вести частное расследование такого масштаба в нашей стране — дело абсолютно бесперспективное. Даже тебе, с большими правами в части допуска к закрытым, секретным документам. А наша контора, как ты выразился, не позволит тебе даже прикоснуться к тайне гибели Есенина… Если она вообще существует. В чем я сильно сомневаюсь как профессионал внешней разведки. — И уж совсем жестко добавил:
— И хотя нас связывает многолетняя дружба, не надейся получить через меня хоть какую-нибудь информацию. Дружба дружбой, а служба службой!
И глаза Велинова стали свинцово-серыми. От его слов повеяло репрессиями сталинских времен, когда предавали друзей, доносили даже на родственников.
У Хлысталова вновь защемило сердце, он скрипнул зубами.
— Ты чего, Эдик? Обиделся?
— На правду не обижаюсь, генерал Велинов!
— Плюнь ты на все! Сейчас поедем в ресторан, обмоем мою звездочку генеральскую, а заодно и день рождения нашего великого поэта.
— Я за рулем, Леша, да и не пью я совсем.
— Как? Совсем ничего? — искренне удивился Велинов.
— Совсем ничего. Сердце, Леша… прости, не могу.
— Эх, друг называется! — протянул разочарованно Велинов. — А я-то думал, устроим праздник. — Грянул на часы: — Я в «Арагви» столик заказал. А? Поедем?
Хлысталов застегнул ворот рубашки и затянул галстук.
— Будешь расследовать?
— Буду, Леша.
— Ну докажешь ты, что не самоубийство было! — сорвался на крик Велинов. — Что «заказали» его! Опубликуешь результаты своего расследования, напишешь брошюрку, я даже допускаю, что ее напечатают при нынешней свободе слова экземпляров эдак тысяч в пять. Но кому это надо, Эдик?
— Мне надо! — ответил Хлысталов сквозь крепко сжатые зубы. — И Ему надо!
— Кому Ему? Есенину? Да ему все равно, что творится на земле. А тебе зачем? Зачем в твои годы с твоим здоровьем ты ввязался во все это… Карьерой рискуешь!!! Ведь могу турнуть «по собственному желанию» начальства.
— Какая карьера, Леша? Всю жизнь я сыскарь. Честный мент, вот и все. Да и ухожу я с Петровки. Сам ухожу. И это будет мое последнее расследование.
— Ну, видно, у каждого своя судьба, — сдался Велинов.
— Согласен… Знать, судьба, что мне прислали эти фотографии, а не тебе. В меня верят. От меня ждут. И я постараюсь. Постараюсь!
— Старайся, Эдик! Старайся! Потомки оценят твою самоотверженность. Но! — Приблизившись вплотную к уху Хлысталова, Велинов прошептал: — Эдик, погляди в окно. Вон стоит «дятел», «топтун». То ли тебя пасет, то ли меня, сейчас проверим. — Он открыл дверцу, кряхтя вылез из машины, протянул руку. — Ладно, поехал я… гости ждут! Помни, я твой друг, что бы ни случилось. До свидания. — Отдал честь, махнул рукой: — К пустой голове руку не прикладывают. — Шутливо запел: «Я люблю тебя, Россия, дорогая наш Русь!» Проходя мимо отвернувшегося человека с портфелем, сильно толкнул его плечом. Тот пошатнулся, выронил портфель и чуть было не упал. Велинов и ему шутливо отдал честь: «Извините, не нарочно! Честное слово! Голова закружилась». И пошел, не оборачиваясь, к своей машине.
