Татьяна Толстая - Двое (рассказы, эссе, интервью)
Учителя истории никто не слушал. Это был худой старик, обсыпанный пеплом. «Старейший педагог города», — говорили про него учителя. Он входил в класс с указкой и уходил с ней — всегда держался за нее двумя руками. Он держал ее горизонтально, в опущенных вниз прямых руках. Меня томила эта указка, я представляла себе, что историк и ночью спит с ней — он лежит на спине, держа указку поверх одеяла, поперек кровати. Когда он говорил «Габсбурги», то на первую парту летели брызги из его рта. В начале урока он обычно предупреждал тихим голосом: «Двойки буду ставить беспощадно…» Его не боялись, да и он никого не спрашивал — не связывался.
У многих девочек были сестры в старших классах, и встреча с космическими пришельцами оказалась роковой: ревность, ссоры закадычных подруг, слезы — вот что принесла мужская школа, переступив порог женской. А сколько страстей бушевало на школьных вечерах…
— Веденеев два раза танцевал с Васильевой, а у ней прыщи! И туфли на ней — мои, у меня на вечер выпросила.
— Видела? Гинзбург и Семенова выходили на школьный двор на целый час, а потом вернулись как ни в чем не бывало. Обнаглели.
— А Петрова проревела весь вечер дома — нечего надеть. В доме ни одной пары капроновых чулок. Она матери кричала: «Будь ты проклята!»
И все десятиклассницы — толстые и спортивные, та, у которой было только одно, коричневое школьное платье, и та, королева с тремя кофточками, — все мечтали о любви. Люба, сестра моей подруги, была в выпускном классе, когда школы объединили. Когда она возвращалась домой со школьного вечера, одноклассник взял ее под руку. «Я уже развратная или еще нет?» — стучало в Любиной голове.
Когда подошел трамвай и Люба уже стояла на подножке, ее поцеловали. «Развратница», — огорчилась Люба. Две недели спустя мама увидела, что дочка меряет сантиметром талию — проверяет, растет ли живот. Таблетки для самоубийства уже ждали, спрятанные в надежном месте.
Так школа готовила нас к жизни — кидала в бурное море, ни слова ни сказав про омуты и рифы. С берега педагоги напутствовали: «Строго следите за собой! Плывите туда, где труднее. Высоко несите знамя и, при этом, шире шаг!.. И ближе, ближе к народу…» Скоро стало трудно различать крики учителей, только ветер шевелил их седые волосы — течение несло нас в жизнь.
1993 год
Коммунистка
Ефиму Эткинду
С тетей Валей я познакомилась, когда, она уже вышла на пенсию, но еще ходила на службу — на общественных началах. Никак не могла расстаться. Утром влезала в набитый трамвай и так, сдавленная, пилила на другой конец города, чтобы прийти к началу работы — нет, раньше всех — и делать бесплатно то, что делала всю жизнь: с комсомольским задором трудиться (чем труднее, тем веселей), радоваться успехам товарищей, если критиковать, так в глаза.
Мне казалось, что тети-Валины добродетели могли существовать только в брошюрах о «новом человеке», придуманном тоскливыми дураками из дома политпросвещения.
Но вот она, тетя Валя — живет прямо по методичке для курса «Научный коммунизм», а всеми любима. Слывет, правда, в лаборатории чудачкой.
Меня так и тянуло совратить несгибаемого большевика, припереть старуху к стене.
— Тетя Валя, как вы относитесь к Сталину?
— Ну, что можно сказать. Определенные ошибки, конечно, были. Но, объективно, он много сделал положительного. Смотри сама: коллективизация раз, индустриализация — два. А победа над Германией? Все это Сталину в актив.
— Тетя Валя! Этот палач погубил миллионы! В сталинских тюрьмах пытали людей!
— Согласна. Пытки — минус. Но не забывай, что именно партия покончила с культом личности, партия же и восстановила ленинские нормы.
Больше пяти минут политбесед с тетей Валей я не выдерживала и, чтобы не сорваться, сбивала коммунистку с курса:
— Как вы капусту квасите? Мне ваш засол понравился.
— Записывай. Купить белый непорченный кочан…
Тетя Валя была непотопляема. Все человеческие драмы привычно сводила к одному:
— Работаем плохо. Руководитель завода (института, колхоза) потерял связь с коллективом. Полпятого, а его и след простыл. В послевоенные годы директора ночевали на работе! Не забывай, Лена, и о крестовом походе США против коммунизма.
— Тетя Валя! Чем вы чистите кафель?
Химик-технолог, она бралась написать диплом или диссертацию на любую тему: по античной философии, по норвежским диалектам, о роли партии по мобилизации кого-нибудь…
— Вот я мужу курсовые помогала писать, а ведь никогда до этого фюзеляжами не занималась. Построила соседке диплом по-научному — в результате диплом с отличием! А тема, между прочим, для меня была новая: методика рассказывания сказок детям из неполной семьи. Любая работа выполнима, если наметить — цель, план работы, сроки и ответственного.
Вечером, лежа в постели, я думала о тете Вале, хотела понять ее живую душу. Неужели не притворяется? Неужели верит тому, что мелет?
Тетя Валя выпадала из всех социальных ниш. Ее отец был царским генералом. В революцию пошел в носильщики и сразу надорвался. Оба брата тети Вали были посажены перед самой войной. Один за то, что был священником, второй — просто так, за компанию. Расстреляли обоих, надо сказать, без проволочек. По-большевистски.
— Вот ваших братьев ваша любимая власть уничтожила. И ничего?
— Ну, Леночка, мы же не знаем, с кем они были связаны. Оба были молодые, их легко было сбить с толку. Вспомни: страна кишела врагами.
Тетя Валя жила в маленькой однокомнатной квартире, получила ее как ветеран войны. Кухня была такая тесная, что как в нее ни входи — грудью ли вперед или боком — все равно ударишься бедром о газовую плиту или повалишь что-нибудь. Или откуда-то посыплется антоновка. Коридора в квартире не было. Открывая входную дверь, человек утыкался в тети-Валино черное пальто. Это пальто не оставляло никакой надежды на личную жизнь, но высоко ценилось хозяйкой: теплое, немаркое — век прослужит. Тут же, под пальто, на низкой табуретке стоял телефон. Тетя Валя была упряма и не позволяла сделать жизнь удобной.
— Пусть телефон стоит где стоит. И хорошо, что неудобно, — меньше болтаешь по пустякам. А дело не делается.
Над тахтой висела фотография — они с мужем на берегу моря. Она кокетливая, с зонтиком, он — добродушный крепыш в мятых, как у всех до войны, брюках. Мужа тетя Валя очень любила, ради него и жила. Их дочка, родившаяся в самый сатанинский блокадный холод, умерла трех дней от роду, прямо в больнице. Тете Вале сказали тогда: «Иди домой. Тут тебя никто держать не будет». И она пошла, поползла на другой конец города, без доченьки, в ледяную комнату. Муж Коля в это время был на фронте, служил в войсках НКВД — в заградотряде.
