Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной
У холста, где Юдифь держала за волосы голову Олоферна и смотрела на неё с деловитостью мясника, уважительно молчали подростки. Скульптурная Артемида одной рукой доставала стрелу из колчана, а другой придерживала за рожки любимую лань.
Куда же делась Юлька?
— Чтоб тебя! — рассердилась Вера. Издалека Джоконда укоризненно смотрела из рамы, поджав губы. Вера смерила картину ответным взглядом. Никогда её не любила — и вообще, любить то, что нравится каждому, это как жить в Свердловске начала девяностых: привезли на Центральный рынок партию румынских кофточек с чёрными «огурцами», и весь город в них ходит, как в спецодежде.
Вот и с Джокондой так. Вера считала её славу преувеличенной. Она любила Дюрера, простодушного Конрада Витца[2], Венецию у Каналетто, любила Сарджента, Ренуара — и зрелого, и старого, с привязанной к руке кисточкой. У Ренуара всё такое мягкое, тёплое, текущее… Как будто объектив настраивается, не проявив картинку до конца. Повесьте напротив Джоконды портрет Жанны Самари — ещё неизвестно, кто кого.
Напротив Моны Лизы — «Свадьба в Кане Галилейской» Веронезе. Сто тридцать фигур, Иисус превращает воду в вино, но это чудо никого не волнует — нет, все смотрят на женщину в чёрном: сложила руки как ханжа…
За стеной, где висела «Джоконда», зал продолжался, и там у окна стояла Юлька. Рыдала в шейный платок, уже совершенно мокрый. Сопливые ниточки тянулись от него паутиной.
Верина летучая мышь дёрнулась внутри, как младенец: даже в зарёванном виде Юлька была красива. Поставь напротив «Жанны Самари» — неизвестно, кто кого.
— Да в чём дело-то? — спросила Вера.
— Не могу на неё смотреть!
— На кого? — не поняла Стенина.
— На Джоконду!
Копипаста подняла опухшее лицо, шмыгнула носом. На фоне французского окна она сама была будто портрет в раме. Синее платье, голубые портьеры — что-то в духе Вермеера.
— Я не могу, потому что она всё про меня знает! И всё прощает!
— Ну прямо как Христос, — рассердилась Вера.
Юлька вытерла нос платком, хотела высморкаться, но вспомнила — он шейный, шёлковый. Вера достала из сумки пачку салфеток.
— Спасибо! Но я не могу пока к ней вернуться. Она такая… беззащитная! Мне её жалко, почти как тебя, Верка!
И Юлька снова зарыдала, да так, что два берета, проходящие мимо, мужской и женский, сочувственно сказали «о-ля-ля».
Вера с трудом вывела рыдающую подругу из зала, закрывая своим телом опасный портрет.
В начале десятого класса к Ольге Бакулиной приехала старшая сестра из Москвы, взяла академический отпуск.
Сеструха — так звала её Бакулина — быстро объяснила младшей что почём. Ей, как опытной гадалке, хватило беглого взгляда на групповой снимок класса.
— Вот эта, — красный ноготок царапнул фото Веры Стениной, — выскочит замуж самой первой. Потом ты найдёшь кого-нибудь. А Юлька будет долго выбирать…
Но сеструха ошиблась. Первой замуж выскочила как раз-таки Бакулина — ещё на первом курсе юридического встретила мальчика из области и всего через год жила с ним в квартире на улице Куйбышева. Интересно, что на свадьбу не пригласили ни Веру, ни даже Юльку — и они довольно долго подозревали Бакулину в том, что та соврала им о замужестве. Что никакого мужа у неё на самом деле не было и нет.
Впрочем, какие-то следы его присутствия время от времени ощущались. Одно время Вера была так увлечена мыслью поймать Бакулину на вранье, что ходила к ней в гости на Куйбышева чуть ли не каждую неделю. Ольга не особенно радовалась. Сразу же торопливо уводила в кухню, где торчал, как древний курган в пустыне, пузатый холодильник «Орск». Времена стояли голодные, угощение не подразумевалось, а Вера Стенина всегда любила покушать. Однажды, ещё в школе, уничтожила в гостях у Копипасты шесть пирожков с картошкой. Но здесь на пироги рассчитывать не приходилось — Бакулина наливала голый чай, ставила пепельницу на стол и садилась напротив. Руки лодочкой, голова набок — аудиенция будет недолгой.
За мутно-стеклянной дверью кухни, кажется, мелькала чья-то тень, но вредная Бакулина не только не открывала дверь, но ещё и всовывала в щель кухонное полотенце — не дай бог распахнётся!
Вера Стенина уходила прочь с полным желудком горячей воды — и успевала заметить в прихожей лыжные ботинки мужского размера или газету «Советский спорт». Самого мужа так ни разу и не увидела. Это была тайна почище йети или кругов на полях, о которых вдруг начали много и взволнованно рассказывать по телевизору.
— И я его не видела, — подтверждала Юлька. — Или он красавец, и Ольга боится, что мы его отобьём, или жуткий урод, и она его стесняется.
Копипаста предложила подкараулить супругов у подъезда, но Вера не решилась. А потом Бакулина развелась со своим йети и уехала в Париж. Чем она там занималась, тоже оставалось тайной.
Юлька замуж и вправду не торопилась. На похороны Вити Парфянко, покончившего с собой по неизвестным причинам через год после выпускного, она пришла с таким мужчиной, что он произвёл на Веру даже более сильное впечатление, чем Витя в гробу. Как бы ужасно это ни звучало.
— Да ну его, — отмахнулась Юлька от Вериных восторгов и поздравлений. — Замуж зовёт. А я, Верка, вообще не хочу замуж, веришь?
Вера криво улыбнулась. Летучая мышь внутри тогда была ещё крошечной — даже нельзя было точно сказать, есть она или нет. А сейчас её, наверное, даже на узи можно увидеть — или на рентгене. Если попадётся опытный специалист.
— Верке и полагается верить, — вяло пошутила Стенина. Сама она к тому возрасту — им исполнилось по девятнадцать — страстно мечтала о замужестве. Представляла его в виде пушистого, мягкого халата, который лежал в приданом вместе с полсотней, как говорила мама, льняных простыней. Там были ещё и скатерти, вышитые гладью и ришелье, были постельные комплекты с кружевными оторочками и фестонами, ночные рубашки, кухонные и махровые полотенца, сервизы — кофейный с золотом, столовый с абстрактным узором. Были тяжёлые, как слесарный инструмент, ножи и вилки в коробочках с бархатными углублениями — когда Вера проводила по этому бархату пальцем, у неё сладко и вместе с тем противно сводило спину.
Мама припасла отрезы ткани с названиями, которые хотелось писать с большой буквы. Названия звучали как имена. Даже не имена, а настоящие дворянские фамилии. Виконт де Мадаполам. Шевалье Батист. Граф Крепдешин. Были там, впрочем, и простонародная фланель, и сатин, и лён, и ситец, и ткань с подозрительным названием «бязь». И ещё — собрания сочинений. Достоевский, Чехов, Лев Толстой в коричневых переплётах… Но всё же тех, кому доводилось свести знакомство с этим кладом, поражали именно простыни — своим непостижимым количеством.
