Мария Метлицкая - Обычная женщина, обычный мужчина (сборник)
– Да нет, не в этом дело! – махнул он рукой. – Понимаешь, – тут он задумался, – ну, «страстно желать» – это я понимаю. Но хотя бы… соскучиться, что ли. Ну нет меня неделю – командировка, скажем. И захотеть вернуться домой. Обнять ее просто, прижать к себе. Сесть поужинать и поболтать – не только о дочкиных отметках и о ценах на мясо, а просто за жизнь, понимаешь?
– Ну-уу! – протянул лучший друг. – Этого требовать от них просто нельзя. Нереально просто. Счас, размечтался, будет она с тобой говорить о жизни. Точнее, о глобальных человеческих проблемах. О том, что мучает тебя. У нее, блин, свои глобальные проблемы: Васькины отметки, то же мясо, акции в продуктовом и шмоточном. И ей кажется – вот уверяю тебя, – что важнее ее проблем нет ничего! А все твои измышления… Ну, это вообще бред собачий и полная хрень. Все оттого, что тебе нефига делать.
– Мне? – он задохнулся от возмущения. – Это мне-то нечего делать? Я, между прочим, работаю! И обеспечиваю – весьма неплохо, заметь, – семью. И тряпки они метут вагонами, и на курорты ездят. И не на оптовых рынках ошиваются, а в достаточно приличных магазинах. И домработница к ней приходит раз в неделю. И Ваську она возит по танцам и языкам на машине. А не в общественном транспорте потеет!
– Ну, ты у нас прям герой! Просто нет таких Бэтмэнов на всем белом свете. Только один ты – великий и ужасный. И еще – замечательный. А вот скажи, – тут Димон хитро прищурился, – а если бы без всего этого, ну, без того, что ты тут перечислял, она бы, ну, женщина такого уровня, таких внешних данных, такая жена, хозяйка и мать, жила бы с тобой? Положа руку на сердце?
Лев молчал.
– Вот, вот в чем вопрос, – оживился Димон. – И тут же ответ – какой, ты понимаешь. Так что ты не герой, уж прости. А обычный среднестатистический мужичок. И тебе, кстати, повезло ничуть не меньше, чем ей. Ее заслуги я уже перечислил.
Долго молчали. А потом он спросил:
– А как же любовь, Димон? И все тот же банальный секс?
Димон тяжело вздохнул.
– Любовь, Левка, понятие… растяжимое. Не хватает – поищи на стороне. И с любовницей, кстати, ну, если она не дура, можно с удовольствием потереть «за жизнь». И она будет делать вид, что все это ей жутко интересно. Ну, все твои жалкие бредни по поводу несовершенства, недовольства, все твои неразрешимые вопросы, короче, весь твой кризис среднего, блин, возраста ее будет «глубоко» волновать. Вроде бы. И еще – так, на всякий случай, – посмотрю я на тебя лет этак через пять, ну, если ты с этой теткой продержишься. Будешь ли ты так же страстно срывать с нее одежды и заваливать в ванной.
– Я про любовь, Дим, – напомнил он.
– Так и я про нее же! – удивился Димон. – Сначала волненье, потом наслажденье, потом… – ну, в песне, помнишь?
– Циник, – ответил он.
– А ты – дурень, – спокойно отпарировал друг, – и неизвестно, что хуже. Точнее – известно.
* * *Она спала на его плече. И пахли медовым шампунем ее волосы, и почему-то мандарином – кожа. И дыхание ее было таким спокойным и теплым, что он думал только одно: ничего… ничего ему больше не надо, кроме этой тихо спящей женщины рядом. Точка. А все остальное – все слова, все размышления, все «за» и «против» – было такой ничтожной глупостью, что просто смешно. Смешно, потому что счастье. Вот все это – просто счастье.
И чего тут размышлять? Хотя бы эти сорок минут.
Он осторожно погладил ее плечо. Она чуть дернулась, поджала губы, втянула носом воздух и… открыла один глаз. Его всегда это смешило.
– А второй? – спросил он.
– Второй еще поспит. Минуты три, – тихо и чуть хрипло ответила она, – можно?
Он кивнул – пусть поспит! Можно.
Она облегченно вздохнула и закрыла второй.
Он выпростал руку из-под ее шеи и пошел на кухню. Странно, что эта полупустая, ободранная чужая квартира, с нищим и хромым комодом шестидесятых годов, с обвисшими и выгоревшими шторами, с трехрожковой пластиковой люстрой и грохочущим холодильником «Ангара», казалась ему милее и теплее его собственных трехкомнатных хором в новом доме – кухня пятнадцать метров, два санузла, спальня на заказ из Италии (ждали почти год) с дизайнерской плиткой и тангенционным паркетом – разумеется, дуб, – с плазмой во всю стену и черно-белым ковром из перуанской коровы; его небедный, со вкусом и тщательно обставленный дом был ему ЧУЖИМ. Просто чужим – как бывает чужим временное пристанище.
В которое, кстати, ему совсем не хочется возвращаться. Или он немного, совсем слегка, лукавит?
Он допил остатки остывшего чая, выкурил сигарету и посмотрел на часы.
– Пора, – вздохнул он, – вот теперь уже точно пора. Открывайся, глаз левый и глаз правый! Просыпайся, детка! Нас ждут великие дела.
Такая вот ужасающе глупая ирония. Такой вот сарказм.
Такая вот жизнь, милая.
Обычно Лев подвозил ее до соседней улицы. Ехали молча – только Линина рука лежала на его колене, и он иногда прикрывал ее своей ладонью.
Машина остановилась. Они крепко обнялись и замерли. Прошло минут десять. Или пять? Или полчаса?
Нет, все-таки десять или около того. Точно подал сигнал биологический будильник – они отпрянули друг от друга и посмотрели друг другу в глаза.
– Завтра, в одиннадцать? – спросила она.
– Как всегда.
В одиннадцать был их первый созвон. Потом в три, в шесть – когда он выходил из офиса и садился в машину. И самый последний – тайный, тихий, звонок на вибрации – из ванной в двенадцать.
Просто чтобы сказать «спокойной ночи». Или на крайний случай эсэмэс: «Лю. Це, ску».
Она мотнула головой, стряхивая оцепенение, улыбнулась краешком губ и чмокнула его в нос.
– Все. Пока. До завтра.
Вышла из машины и наклонилась в открытое окно – чтобы еще раз сказать «люблю» одними губами.
Лев, кашлянув от волнения, хрипло спросил:
– Как мы будем жить дальше, любимая?
Лина пожала плечом.
– Так же. Хорошо и весело. Счастливо, короче. Пока, Лев, царь зверей! – И бросилась наутек, чтобы он не услышал рыданий, которые уже готовы были вырваться из ее горла. Нет, не из горла и не из груди – из самого-самого сердца.
Лев посмотрел ей вслед и рванул с места.
Хорошо и весело – это про них. Именно так – особенно весело. Ведь так весело ждать четверга или пятницы, шести часов вечера – в четверг отпроситься на час, в пятницу короткий день, – ждать этих трех часов всю долгую, бесконечно долгую неделю, чтобы в четверг или в пятницу подъехать к этому облупленному дому, зайти в этот пропахший кошатиной подъезд, подняться на шестой этаж в квартиру Пелагеи Сергеевны, вредной и жадной квартирной хозяйки, портящей жизнь собственной дочери, бьющейся на двух работах, съехав к ней и сдавая свою «кватерку» за двадцать пять тысяч – на книжку, только на книжку ты мне, милок, переводи. А то эти… Все отберут, сволочи.
