Александр Соболевский - На перекрестии прицела
Стрельбе из боевой снайперской винтовки с оптическим прицелом училась сама, учила молодых курсантов снайперской школы, в основном уроженцев России. Стреляли по неподвижным и двигающимся мишеням…
Война в Афганистане для меня здесь, в Ташкенте, стала не только скупыми сообщениями в газетах, на радио и телевидении. Я видела на городских улицах раненых солдат. Стала отчетливей осознавать, что попала в военный круговорот как его свидетель. Приходилось мириться с мыслью, что оказалась на пороге войны, обязана выполнять условия контракта. Неизвестно, что еще готовит мне грядущий день.
Стажировка на курсах закончилась в декабре. В штабе воинской части, к которой я была прикомандирована, сообщили о переброске в Кабул. Там поступлю в распоряжение другой воинской части, в мотострелковый полк.
Холодным ветреным утром наш вертолет вылетел из Ташкента в Кабул. В нем вместе со мной летела группа офицеров. На меня посматривали с некоторым любопытством, разговаривали, пытались грубовато шутить. Смысл шуток сводился к тому, что красивая молодая блондинка рядом придает немало боевого духа.
В круглый иллюминатор «вертушки» виднелись горы, кое-где покрытые снегом, черные глубокие ущелья и расселины, горные перевалы, узкие петли дорог. По ним двигались, словно игрушечные, грузовики. В долинах, среди пустых полей и голых садов, пестрели в беспорядке глинобитные кишлаки, пасся скот: овцы, верблюды, козы. Мирные картины, не говорящие ничего о войне. В разговорах моих военных попутчиков часто слышалось название перевала Саланг.
Приземлилась «вертушка» на запасном аэродроме к северу от Кабула. Нас встречали два армейских «уазика» и бронемашина пехоты, в словесном военном обиходе — бээмпэ. Было понятно: встречавшие военные знали обо мне и об остальных пассажирах спецрейса.
Куда теперь забросит судьба? По выщербленному бетонному покрытию аэродрома белыми змейками мела поземка. Багровый закат догорал за горами. На душе неуютно. Беспокоила неизвестность. Какая-то черная провальная пустота. Чужое опасное пространство, в котором оказалась как будто независимо от себя. Хотя кругом были люди, их присутствие не воспринималось как соучастие в моей судьбе. Каждый, кто находился здесь, был сам по себе, отделен и отдален от всех чем-то невидимым, что можно только чувствовать. Каждый играл отведенную ему роль в «режиссерском» замысле, в затеянной кем-то большой и жестокой игре, ставкой в которой являлась человеческая жизнь, по циничным понятиям некоторых не стоящая ни гроша, как пустой лотерейный билет, купленный в надежде на мнимый выигрыш. Кто-то распорядился всем. Сохранялась лишь видимость какой-то самостоятельности, видимость участия в этой игре по своей воле, по своему хотению и желанию.
Кто распорядился моей судьбой? Кто?..
Колючий морозный ветер мёл снег по аэродромной бетонке, набивался в трещины и выщерблины. Мне подумалось, что и меня уносит моя судьба всё дальше и дальше от родины, как этот афганский ветер метет сухой снег и раздувает зловещее пламя багрового заката. Разве в судьбе каждого из нас нет фатального? В том, что я нахожусь здесь, стою под ветром на аэродромном поле, тоже есть фатальное. Разве могла я предвидеть, что в таком-то году, в таком-то месяце окажусь в Афганистане, о котором и представления не имела, окажусь со снайперской винтовкой, что придется привыкать к суровым будням войны, к ее жестокостям, страданиям и лишениям.
За время моего пребывания в Афганистане мне пришлось кое-что испытать, о чем вспоминать страшно. И я стараюсь не вспоминать. Но куда уйти от своей памяти? Она всегда в нас, в нашем сознании, пока мы живы. Для меня память Афгана — не только ночные засады в горах и разбомбленных кишлаках, когда холод леденит сквозь армейский казенный бушлат, а в темноте, спускаясь к жилью, воют шакалы, чуя свою добычу, когда в стёкла оптического прицела видишь лицо противника, а стрелка на часах отсчитывает ему, быть может, последние секунды его жизни. А может, и твоей… Когда слышишь свист пуль над головой и совсем рядом взрывы гранатомета и грохот камнепада.
Память Афгана — это и душевная боль. Эта боль — как незаживающая кровоточащая рана. Она ноет и не дает успокоиться и забыть увиденное и пережитое. Я знаю, что существует Афганский синдром… Он проявляется и в душевных расстройствах у тех, кто воевал в Афгане. У меня этот синдром проявлялся в чувстве страха. Я определенно не знаю, чего я боюсь. Это какое-то внутреннее беспокойство. Тревога. Чувство ответственности и вины.
В Афганской войне было слишком много лжи. Ложь порабощает человека. Превращает его в вещь, пригодную для использования. Я тоже была такой вещью.
Во лжи есть только одна единственно возможная правда — это правда лжи. Я не хочу такой правды. Я не хочу быть вещью. Я хочу настоящей правды. Я пытаюсь сама во всем разобраться, что бы мне ни говорили. Отделить зёрна истины от плевел лжи. Я хочу только правды. Хочу, чтобы люди не обманывали друг друга, не делали зла, не убивали. Я хочу, чтобы всё было устроено на земле по закону любви. Этого хотел и за это отдал жизнь Христос. Он заповедал нам Любовь. Он-то знал, чего хотел…
* * *Память возвращает меня в Афган. В составе небольшой разведгруппы я карабкаюсь по горной тропе к перевалу. По нашим оперативным данным, ночью через перевал в тыл к нам пройдет отряд моджахедов-диверсантов, переодетых в форму советских солдат. До места нам надо дойти засветло. Заминировать узкий участок дороги. Пока устанавливали мины, стемнело. Мы оборудовали огневые точки, стали ждать. Морозило. Черное ночное небо светлыми полосами чертили падающие метеориты. Они появлялись в небесной выси и, пожив в земной атмосфере короткое время, сгорали, не долетев до земли. Только светлая полоска в небе — вот и вся их загадочная, волнующая своей тайной жизнь. Кому и зачем она нужна? Чтобы зажечь чью-то мечту о межзвездных просторах, о полетах во времени и пространстве в необъятный мир Вселенной. В юности я смотрела на звездное небо и задавалась такими вопросами. Казалось, что видела себя среди звезд такой же светлой, мигающей точкой, зовущей и манящей, испытывающей связь и родство с другими горящими в небе звездами.
Ночь в засаде прошла в напряженном ожидании. Моджахеды не появились. Может быть, узнали о засаде от своих разведчиков, узнали о заминированном участке дороги к перевалу.
На обратном пути к месту расположения нашей воинской части разведгруппа сама попала в засаду душманов в небольшом кишлаке. Еще вчера, когда мы шли к перевалу, в кишлаке не было ни души. Завязалась ожесточенная перестрелка с обеих сторон. Вся разведгруппа укрылась за толстыми стенами пустого скотного двора. Отстреливались до вечера. «Духи» прекратили автоматный огонь только с наступлением ночи. Двое из разведчиков получили ранения от мины-ловушки в самом начале боя.
В темноте мы отошли огородами к речке, обогнули кишлак, сделали привал под каменистым берегом. Огня не разводили. Утолили голод холодной тушенкой. Чай в термосах оставался еще горячим. Из оставленного разведчиками кишлака не доносилось больше ни выстрела. Лишь где-то далеко, на самой окраине, лаяла собака с каким-то плачущим подвываньем. Всё оставалось спокойным, пока там, где нами была заминирована дорога, не прогремели взрывы. Грохот далеко разнесся в горах раскатистым эхом.
В расположение полка вернулись без потерь. К перевалу в засаду пошла другая разведгруппа. От нее и узнали, что на поставленных нами минах подорвались два грузовика с моджахедами.
Мне еще несколько раз приходилось принимать участие в боевых операциях по охране дороги через ущелье к перевалу. За контроль над этой дорогой к Салангу велись бои с переменным успехом. Движение советских воинских подразделений и боевой техники шло здесь в южном направлении. Молох войны продолжал перемалывать свои жертвы. На обочинах когда-то бетонированного шоссе виднелись обгорелые вверх колесами грузовики, бронетранспортеры с разорванными гусеницами. Кладбище металлолома. Повсюду воронки от авиабомб и фугасов. Дорогу не успевали ремонтировать. За нашими грузовиками с живой силой и бэтээрами вели охоту в горах афганские снайперы. «Духи» славились меткостью. Обезопасить от них продвижение войск являлось для нашего командования важной задачей. А между снайперами с обеих сторон велась своего рода дуэль. Кто кого выследит…
Сапёры вырыли для меня надежный блиндаж за выступом скалы над дорогой. Здесь можно было надежно укрыться от пуль, осколков гранат и минометного огня во время обстрела. Отсюда, из-за скалы, удобно просматривалась противоположная сторона ущелья, захваченная боевиками. Оттуда они вели огонь по проходившим колоннам.
На боевом задании я научилась сдерживать волнение, проявлять внутреннее спокойствие и выдержку. Подавлять в себе страх. Сознание опасности заставляет сосредоточиться, сконцентрировать волю. Главное для снайпера — не дать обнаружить себя. Не выдать своего присутствия прежде первого выстрела.
