Леонид Фролов - Фонарик
— Слушаю вас! Что вы молчите?
— Я сейчас буду говорить. Вы записывайте, — сказал Вовка, облизывая ссохшиеся губы.
— А что вы будете говорить? — насмешливо поинтересовалась женщина.
— Про Митькину маму.
— Мальчик, здесь не детский сад, — строго сказала женщина.
Вовка насупленно затих. Молчала и женщина.
На линии что-то пощелкивало и гудело.
— Тетенька, — решился Вовка. — Я немного наговорю, только на три рубля.
На том конце провода повесили трубку. Частые гудки оглушили Вовку. Он постоял расстроенно и тоже повесил трубку.
Хоть бы спросила о чем-нибудь, а то и разговаривать не стала. Наверно, Вовка неправильно что-то сказал. Ну, конечно, неправильно! Надо было фамилию сразу назвать, про Микулину, мол, Надежду Матвеевну, а также и про других доярок колхоза имени Жданова. А он: «Про Митькину маму…» Эх, тюха-пантюха… Придумал тоже…
Митька подпрыгивал на улице под окном, льнул лбом к стеклу. Вот ведь и не поверит еще, не звонил, скажет, струсил.
Не попробовать ли еще разок? Эх, была не была…
И когда Митькино лицо снова оказалось на уровне нижнего переплета рамы, Вовка снял трубку.
— Пятый.
Ну, с телефонисткой-то проще, а вот как быть с той…
— Редакцию.
И опять усталый голос ответил Вовке:
— Слушаю вас. Антипова.
Вовка как с обрыва прыгнул.
— Тетенька, — начал он срывающимся голосом. — Я же про передовую доярку, про Микулину Надежду Матвеевну… Ей премию председатель колхоза выдал… Я и цифры все знаю про нее…
— Мальчик, не мешайте работать, — сказала сердитая женщина. — Смотри узнаю, откуда звонишь, и милицию вызову.
У Вовки волосы взмокли. Он метнулся от телефона к окну и в ту же секунду оказался на улице.
— Ну как? — спросил Митька.
— Как, как? Давай-ка побыстрее отсюда!..
В переулке, отдышавшись, Митька снова спросил:
— Да что такое случилось?
— «Что, что?» Она милицию грозится послать.
— Кто «она»?
— Ну, эта… Из редакции… с которой я разговаривал.
— А мы окно-то в учительской закрыли? — спросил Митька.
— Не знаю, — упавшим голосом проговорил Вовка. — Не помню.
«Почему так? — мучительно раздумывал он. Всего ничего было — фонарик подобрал. И началось. И завертелось. Как же теперь-то быть? Ведь рано или поздно узнают люди, что «жучок» у Васи-сельповского. Прижмут его, прохиндея. А у него не заржавеет, и скажет: «Знать ничего не знаю. Мне Воронин продал. Аркадий Ильич свидетель…»
Что делать теперь?..»
