Юлия Винер - Место для жизни Квартирные рассказы
Шайке арендовал оборудование, неотступно настаивала на расчете. Банк жестко требовал выплат за ипотечную ссуду под дом, угрожая в противном случае отнять его совсем. Стройку пришлось остановить, и едва удалось рассчитаться с рабочими. Деньги все уходили, а поступлений не предвиделось ниоткуда. Пришлось продать машину.
Долго все это продолжаться, разумеется, не могло, но заработок был необходим. Временно можно было поработать и на других. Шайке начал искать работу.
И тут оказалось, что все многочисленные умения Шайке, весь его опыт и сноровка – никому не нужны. Куда бы Шайке ни обращался, везде ему вежливо – а иногда и невежливо – давали понять, что он стар. Все, что он умеет делать, быстрее и за меньшую плату сделает молодой, для которого, впрочем, работы тоже нет.
Он, Шайке, стар! Шайке просто не мог понять, откуда они это взяли.
Из зеркала во время бритья на него глядело крепкое, загорелое лицо с твердым подбородком, с быстрыми глазами и густыми бровями. В бровях, правда, проглядывала седина, но это у него еще смолоду, а волосы, заплетенные в тугую косичку, совершенно черные. Брови жена ему подкрасила, однако и это не помогло. Никто не брал Шайке на работу.
Ему не хотелось обращаться за помощью к многочисленным своим знакомым, знавшим его как человека предприимчивого, удачливого и уверенного в себе. Однако пришлось. Но и здесь его ждала неудача, многие из них очутились в точно таком же положении, если не хуже, а те, кто держался, не увеличивали, а сокращали свои конторские штаты.
Шайке, сжав зубы, дал им понять, что готов пойти на любую физическую работу. А они, в свою очередь, дали ему понять, что для этого он – стар.
После полугода поисков Шайке уже не чувствовал себя ни молодым, ни сильным, а о красоте и думать забыл. Но работу он все-таки нашел.
Еврейская благотворительная организация из Америки устроила в квартале общество помощи одиноким старикам под названием “Твой квартал поддерживает тебя”. И благодаря связям в муниципалитете
Шайке взяли на должность с красивым титулом “отец квартала”. На деле это означало, что он должен был откликаться на любой стариковский звонок, чинить любую неполадку, в любое время дня и ночи бежать и выручать стариков из всяческих, настоящих и воображаемых, бед.
Засорилась раковина, протекает бачок в туалете, плохо работает телевизор, надо передвинуть диван, вбить гвоздь или даже ввернуть лампочку – все это входило в обязанности “отца”.
Никогда, даже тяжело работая на стройке в молодости, Шайке так не уставал. Стариковские просьбы были по большей части мелкие и нетрудные, но приходилось с утра до ночи бегать с улицы на улицу, из дома в дом, вверх и вниз по лестницам, таская с собой тяжелый ящик с инструментами. Главное же, старикам было скучно, и они непрерывно вызванивали его просто так, под любыми предлогами.
Особенно донимала его одна старуха, Хана, жившая со своей кошкой в старом доме в центре. Ишай, ты меня совсем забыл, говорила она басом в трубку, если он не звонил ей два-три дня. А у меня носок завалился за стиралку, мне не достать, приходи. И Шайке шел, нельзя было не пойти, склочные старики любили жаловаться начальству, а Шайке дорожил своим местом.
К тому времени, как Шайке добирался до Ханы, она успевала накрыть стол и даже сходить вниз, в кондитерскую, за свежими сладкими булочками. И, вытащив носок, Шайке никак не мог сразу уйти, должен был сесть, выпить кофе и побеседовать с разговорчивой Ханой.
– Скажи мне, Ишай, почему носки из стирки никогда не выходят парные?
Ты можешь мне это объяснить? У меня уже набралось девять непарных носков, а куда же деваются пары? Загадка природы!
Или:
– Как ты думаешь, Ишай, отчего моя кошка толстеет? Я ее, можно сказать, почти не кормлю, а она все толстеет и толстеет!
Зная, что Шайке некогда, что он вот-вот уйдет, она начинала говорить все быстрее и под конец, когда он стоял уже в дверях, торопливо выпаливала:
– И еще ножка у стула качается!
– Это ты мне специально на выход приберегла? – спрашивал раздосадованный Шайке.
– А чем мне еще тебя удержать? – виновато отвечала Хана. – Чем я еще удержу нашего районного папу, такого молодого и красивого…
Скажем по секрету, чтобы не повредить репутации Шайке, что нередко, видя на экране своего мобильного телефона, что звонит Хана, он не отвечал на звонок. И в тот день, когда произошел взрыв у входа в булочную-кондитерскую, тоже хотел не ответить, но вспомнил, что старуха живет как раз в том доме, и устыдился. Ничего с ней, конечно, не случилось, он уже знал, что в больницах его подопечных нет. Но от взрыва погибли двое обитателей дома – конечно, шок, надо успокоить.
– Ишай! – рыдала Хана в телефон. – Ишай! Ох, беда, беда, Ишай…
– Да, Хана, беда. Но уже ничего не поделаешь.
– Да как же не поделаешь, Ишай! Надо ее искать!
– Кого ж теперь искать, – успокаивал Шайке старуху, слегка свихнувшуюся от шока. Она, видимо, говорила о погибшей соседке. – Ее уже нет. А ты ее лично знала?
– Да ты что? Что значит – нет! Здесь она, где-то близко должна быть.
Надо только поискать, помоги, Ишай! Как я без нее?
Выяснилось, что имелась в виду вовсе не погибшая обитательница подвала, а кошка Ханы, выскочившая с перепугу в окно.
– Да ладно тебе, Хана, чего там искать! – засмеялся Шайке, поняв, что ничего серьезного нет. – Я тебе с любой помойки такого красавца принесу, только отмой да откорми!
Это надо же, думал с досадой Шайке, выключив телефон. Тут люди гибнут, а она – кошку искать! Так ей эта кошка важна. Да ясное дело, другого-то занятия в жизни нет, старуха ведь. И Шайке с удовольствием отметил, что самому ему до этого далеко. Вон сколько всяких дел, не оберешься.
Были, впрочем, и иного рода старики. Сдержанные, стеснявшиеся того, что утеряли свои привычные силы и вынуждены прибегать к посторонней помощи. Эти по пустякам никогда не звали. И именно потому, что они стеснялись и тем лишь подчеркивали, какие они старые и слабые, а он молодой и сильный, Шайке помогал им особенно охотно.
В общем и в целом надо признать, что докучливая и невыгодная эта работа оказалась не так плоха. Она неожиданно снова сделала Шайке таким, каким он привык быть всегда. Таким его видели его подопечные, и таким он видел себя сам – молодым, красивым и сильным. И удачливым? Что же, удача тоже еще придет.
ТЕРРИТОРИИ
В своей прежней жизни Элла никогда не знала чувства безопасности.
Это не был страх, Элла не была труслива. Ощущение ненадежности и неустойчивости всего, сопровождавшее ее с раннего детства, казалось ей неким обязательным условием существования, неотъемлемым качеством человеческого устройства, и она считала, что с этим живут все и всегда, только скрывают друг от друга, как скрывала и она. А жить с этим можно было. Можно было учиться, работать, общаться с людьми, добиваться чего-то, можно было влюбляться и, как считало большинство, производить на свет себе подобных.
И Элла довольно успешно все это, кроме последнего, делала. Но что бы она ни делала, где бы ни находилась, тонкий лед колебался у нее под ногами на каждом шагу, едва прикрывая темные, холодные воды, которые тяжело и безразлично перекатывались там, внизу. Поэтому она никогда не знала и настоящей, безоглядной радости и веселья, хотя при случае развлекалась вместе с другими.
С годами она обнаружила, что это не у всех так. У большинства людей такое чувство возникало лишь иногда, при серьезных бедах и потерях, в минуты душевного упадка или к старости. Большинство людей если боялись, то конкретных опасностей и смерти. С конкретными опасностями и бедами Элла так или иначе справлялась не хуже других, о смерти пока не думала. Самым страшным для нее была не опасность, а отсутствие безопасности.
В сознательном возрасте она стала пытаться понять, почему у нее это так и что с этим можно сделать. Не желая обременять своими проблемами других, она и профессию себе выбрала самую подходящую – психологию. Неточная эта наука дала ей кое-какое подспорье, но по-настоящему добраться до корней и причин все же не удавалось.
Влияние отца и матери, отношения с ними, обыкновенными людьми, порожденными и выращенными тогдашним режимом себе на потребу, ничего не объясняли. Живя, как и положено было тогда, в страхе перед этим режимом, который и был весь их мир, они, однако, никогда не сомневались в прочности и устойчивости этого режима и этого мира. Их тревоги и страхи всегда носили конкретный, сиюминутный характер, и если их не трогали – а трогали их редко, поскольку люди они были нетребовательные и без амбиций, – то они трудолюбиво и удовлетворенно брели по обозначенному маршруту.
Свою бездумную уверенность, что все, в общем-то, ничего, они пытались внушить Элле, когда, очень редко, замечали в ней что-то. Но это только раздражало ее, хотя она сдерживалась.
Правда, у этих образцово нормальных людей был все же один признак ненормальности, который они вынуждены были передать и дочери, – они были евреи. Но и это в том месте и в тогдашней ситуации мало приятное обстоятельство не меняло их позитивного общего подхода к жизни – они так к этому обстоятельству привыкли, что как бы даже его и не замечали.
