Татьяна Алферова - Из цикла «Неомифологический словарь»
Так что, скудное знание своей невесты — моя собственная, добровольно принятая проблема, но я рассуждал на эту тему в самом начале. Впрочем, знание тут ни при чем, и отвлекаться от сюжета не стоит.
Примерно на пятый день нашего знакомства мне пришла в голову апокрифическая мысль, что, может, эта женщина не лучше других, вернее, не отличается от других, но, собственно, почему бы мне не попробовать самому быть как другие мужчины. Не в смысле, что я ждал от брака роз и чернослива, но стало казаться, что моя милая дурочка не слишком испортит суконную обивку письменного стола, в отличие от, ныне покинувшей меня, ангорской кошки. А если начистоту, у нее оказались такие трогательные детские бровки домиком, что я забывал сердиться, когда находил в помойном ведре привычные домашние брюки с аккуратно выпоротой молнией.
Итак, послезавтра моя жизнь частично изменится. Но допускаю неточность, она изменилась месяц назад, поскольку в общежитии, куда направлялась, моя любовь не прожила ни часа. Как вручила мне свои чемоданы на улице: помочь донести до остановки, общежитие-то через дом от моего, так и не расставалась со мной. Везде хвостиком, и в магазин, и ко мне на работу, благо там можно появляться раз в неделю. Но сегодня я сурово заявил: — Все, рыбка моя, хочу использовать свой последний вольный денек на двести процентов. Никаких общих планов на завтра, уйду с утра и допоздна, занимай себя сама, привыкай к семейным тяготам, чтобы достойно дополнять хор замужних подруг. — Вздрогнули обиженные бровки-домики, но я зажал сердце в мозолистый мужской кулак и вышел вон.
На следующий день, стоило мне выйти из дому недрогнувшим шагом, как случай взялся за меня по крупному. Беда не приходит одна, сперва я, как в старом анекдоте, потерял зажигалку. А потом встретил Виталика. Мы не виделись пару лет и, вынужден сказать, не сокрушались о том чересчур надрывно. Мимоходом доносились слухи, что у него нелады с женой, месяц назад мне такое положение вещей в браке казалось абсолютно закономерным, сейчас я колебался в оценке, но Виталику обрадовался. Он выглядел черным и хрупким, как гвоздь под молотком, и я решил не посвящать его в особенности своей новейшей биографии.
– А не выпить ли нам по пиву для начала! — приступил я к размениванию последнего вольного денечка.
Друг согласился с трагической готовностью идущего на заклание агнца-переростка. — Но ко мне нельзя, — испуганно вспомнил он на ходу, — я жену убрал.
Я не задал ни одного бестактного вопроса, то есть, убил ли он ее просто, или замуровал в туалете. Я увлек его в нежно любимую мною прежде пивную, которая, как оказалось, за месяц не сдвинулась с места пересечения центральных переулков нашего микрорайона. Но напрасно я пытался поднять боевой дух за нашим столиком рассказами о спортивной, политической и музыкальной жизнях нашего города и области, даже краткий обзор последних достижений в отрасли пивоварения ничего не дал. Виталик заливал в себя «Балтику» | 4 как лимонад «Колокольчик», все скрупулезней трезвея и — ох! — предъявил прикуп: — Вова, я должен рассказать тебе о Нельке.
Я вздрогнул, ибо не люблю сокращения имен, раздражает меня такая манера, но, что поделаешь, друзей в беде приходится терпеть, глядишь, они нас завтра и в радости вынесут — на себе, как из боя.
– Нелька, — после некоторого усилия спросил я, ведь он столь навязчиво молил о бестактности, — та самая жена, которую ты убрал?
– Я подал на развод, сразу после этого поменял замки, поставил железную дверь и переехал к маме.
– Ну, ты даешь? А что бы попроще, почеловечней, со скандалом, швыряньем-набиваньем чемоданов, милыми супружескими сценками, полными задора и огня?
– Ты не понимаешь! Ты не знаешь женщин!
Тут я согласился с легким сердцем и чистой печенью.
– А хоть бы и знал, — ни к месту продолжил Виталя, — это была не женщина, а дьявол!
– Скорее, дьяволица, — уточнил я. — Почему, была? Ты что, все-таки?.. — мне показалось, что в данный час и в данном месте между двумя сильными духом парнями нет места скрытности и недомолвкам.
– Я не знаю, где она, боюсь идти на квартиру, хоть нас и развели. Без нее, заочно, она не пришла, а то бы я не выдержал. Еще не могу поверить в свою свободу.
Виталик заинтриговал меня. Женщина может быть утомительна, если обращать на нее много внимания, но его страх прямо-таки извергался Марианскими впадинами.
– Она заговаривала тебя насмерть рассказами о своем детстве? — спросил я не наобум, а хорошо поразмыслив, что было бы, начни я свою милую воспринимать серьезно и трагически. А Виталик с четвертого класса страдал каменными отложениями романтизма.
– Последние годы мы почти не разговаривали, — замешкавшись, отвечал друг, — да, и из дома она вечно норовила, особенно, по ночам.
– Сфинкс, а не женщина, — искренне восхитился я. — Не понимаю, чего же тебе недоставало? — и тут только сообразил, что по ночам, если и норовят, то не столько от, сколько к. Нельзя сказать, что отсутствие подобного опыта меня раздосадовало, нет опыта, ну, и ничего, ну, и без него проживем. Мне никак не удавалось настроиться на серьезную волну, седьмым валом вздымавшуюся над поредевшей челочкой товарища моих молодых забав.
– Допустим, я сплю, — начал Виталик, судорожно отглотнув сразу полбутылки не запатентованного трезвящего напитка.
– Допустим, действительно, — я очень покладистый собеседник, этого не отнимешь, но клянусь, на глазах моего мужественного визави проступила подозрительная влага:
– Прошу тебя, я, конечно, не мастер устного рассказа, но послушай!
Я скромно и с достоинством заткнулся, и даже — однова сдохнуть! — испытал неприятное чувство жжения в пищеводе — стыд, что ли?
– Я сплю ночью и вдруг просыпаюсь от сильной тревоги и понимаю, что это она — она! — вернулась. Все, больше не уснуть до утра, опять на работу не выспавшись, опять все будет из рук валиться. А почему? Потому — боюсь. Лежу и вслушиваюсь, как она ходит по квартире, шарит везде и что-то сухо потрескивает, и искры проскакивают, а меня темным жаром обдает, до судорог. Вещи пропадали в доме. — Он тяжело задышал, как жокей и лошадь, вместе взятые, после утомительного забега.
– Воровала, да? — Я пытался вернуть его к логическому способу ведения разговора, мне так уютней, знаете ли.
– Да, нет, — нелогично продолжал он, — хотя и это, наверное, тоже. Представляешь, посмотрит на стакан, и нет стакана, разбился.
Жизнь моего друга явно дала трещину, вместе с логикой: — Виталя, это мистика. Тебе спросонья, или с похмелья…
– Правду говорю, — он заторопился, — у нее несколько шкур было, как у змеи. Дома ничего не делала, не то, что обед, платья за собой не стирала. Только гулять горазда и не стыдилась ничего. Раз засек ее с мужиком, мужик — названье одно, совсем молоденький. В парадной с ним целовалась, сама смеется, а мальчишка ничего вокруг не видит, я почти рядом прошел.
Слушать подобные истории о неверности жен, пусть чужих — не сахар. Возмущенно поерзав на освежающем пластике гри-де-перлевого стула, я спросил: — И ты ничего им не сказал?
– Тебе говорят, боялся. Мальчишка тот из соседнего дома, его через неделю машина задавила. Потом еще двух, уже в нашем доме.
Я, что называется, попал в непонятное: — Что, тоже задавило?
– Нет, на зимней рыбалке утонули, вместе пошли, на льдине их унесло и все. А она с ними, того, встречалась.
Да это же «Балтика» |4 оказала на него свое благотворное воздействие, а я-то слушаю.
– Виталик, мало ли в жизни совпадений, терпел ты зря, это да. Разобрался бы с ней по-мужски, и порядок.
– Совпадения? Разобраться? Я к ней подойти не мог, сразу голова начинала болеть, руки-ноги свинцом наливались.
Он оказался безнадежен, оставалось одно:
– Друг, может, я не дело говорю, но ты к невропатологу не хочешь, часом зайти? Просто проконсультироваться. Работа у тебя нервная, да и расстройство сна… — я деликатно отлессировал предложение изрядным глотком бодрящей влаги.
– Невропатолог! У нее и психиатр был — приходил соседа из запоя вынимать, тут и познакомились с Нелькой. Знаешь, где тот психиатр? В желтом доме. Ты считаешь, что я сам сдвинулся. Нет, все она, я подглядел, как над моей постелью колдовала, спали-то мы давно врозь, уж лет пять на тот момент. Моя мать в принципе боялась с ней разговаривать, даже по телефону, иначе, чем «твоя гадюка» и не называла. С матерями дело ясное, тоже женщины, без этого нельзя.
– Вот мать тебя и настроила!
– Да? А у Нельки на работе? Нигде подолгу не задерживалась. Чуть немного поработает, там несчастье какое-нибудь случается, или с сотрудниками, или на производстве. У нее ни одной подруги нет. Сколько мы ни жили, ни одного ее родственника я не видел, даже на свадьбу никто не пришел.
– Ты, Виталя, журналист, потому… — я честно пытался в очередной раз перебить его воспаленное, как горло первоклассницы после сосульки, воображение.
