Ирина Солодченко - НЕЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР
Олег слушал капитана и ничего не понимал. То, что Марина позволяла себе за рулем малость алкоголя – в это поверить не трудно. Но, чтобы она поехала куда-то ночью одна-одинешенька?… Нет, такого просто не могло быть, потому что быть не могло. И точка. За последнее время она так привыкла, чтобы с ней панькались, носились…
Остальную часть дороги ехали молча. Олег сидел ошарашенный и не верил в реальность происходящего…
3.
«Тук-тук, откройте,
Это я, ваше горе.
Нарисованное море
Глубоко, до дна не достать,
Ни отстать, ни восстать,
Ни пролистать”
Сергей Бабкин .Вовек веков смерть близких сваливается внезапно. Всегда кажется, что с твоими родственниками никогда ничего не случится. Это где-то умирают дети, сестры, братья, жены и матери, а у тебя только бабушка с дедушкой ушли из жизни, да и то: бабушка – естественным путем, а дедушка еще до твоего рождения. Поплакали, вспомнили бабушкину нелегкую жизнь и ходим на гробки как и положено. Имеем законное место на кладбище, а в поминальные дни – не сироты какие.
Но когда умирают молодые и полные сил – это всегда катастрофа, даже если человек перед этим длительное время болел. Родня привыкает к припадкам, приступам, которые не сегодня так завтра прекращаются, и человек снова живой, снова он с ними. Наличие в семье алкоголика или наркомана – это ежедневное ожидание чего-то ужасного, но минуют года, а горе семьи после каждого запоя или ломки снова выкарабкивается. Сын Владимира Высоцкого рассказывал, что хотя его семья всегда была настороже, тем не менее, смерть отца была для них как гром среди ясного неба. Так уж устроен этот мир, что люди всегда надеются на лучшее даже тогда, когда для этого нет никаких оснований.
Но самое страшное – это когда человек не болел, бегал себе, тренировал мышцы, алкоголя и не нюхал, питался только овощами с фруктами, и вдруг…. Нет его. Это – катаклизм. Конец света. Несмотря на то, что каждый, кто садится в современное транспортное средство, может чувствовать себя живым лишь наполовину. Это похоже на сон… Каждый вечер мы засыпаем и как будто умираем. Сознание выключается, но мы почему-то уверены, что утром непременно проснемся, то есть родимся снова. Кто-то не просыпается, но мы не обращаем на них внимания, потому что таких – единицы. Что-то подобное испытывают и люди, которые садятся в автомобили. Теоретически они допускают возможность аварии и вечером снисходительно слушают о неудачниках в новостях или по «Магнолии-ТВ». Есть даже гордецы, считающие, что находятся под Божьей опекой. То есть, того горемыку, который погиб в аварии, просто никто не опекал, поскольку он Богу не больно-то и нужен был на Земле. А вот меня Всевышний бережет. Например, вчера я чуть не столкнулся с грузовиком, но какая-то неведомая сила вывернула мой руль, и сейчас я тут сижу перед вами и рассказываю об этом случае. И еще, продолжает такой самонадеянный, когда-то моя мама бежала к трамвайной остановке, но не успевала. Кондукторша уже готовилась закрывать дверь, и мама помахала ей рукой в смысле: «Спешу, подождите!». А кондукторша – хоп! – и прикрыла дверцу прямо у мамы перед носом. Через минуту тормоза того трамвая отказали, и теперь мама моя – жива-живехонька, а кондукторша – на кладбище. Потому что, ангел хранил мою маму, а не ту кондукторшу.
И вот ЭТО случается с нами… И мы мгновенно понимаем, что мы – такие же как все. Но на этот раз беда пришла в наш дом. А ТОТ, на который мы так самоуверенно полагались, не закрыл перед нами или нашими близкими трамвайные дверцы, а даже легонько подтолкнул: «Заходи, please».
Вот тогда люди и задумываются… Хоть ненадолго, но задумываются. Становятся такими маленькими-маленькими и уже ни к кому не апеллируют. Молчат небеса, и они помалкивают. Начинают соображать, что все это была фигня – и мама с трамваем, и он перед грузовиком тогда случайно вырулил. Потом идут со своими вопросами и за утешением в церковь.
… Как-то в мае решила автор этого, извините, романа убежать на свой день рождения из ненавистного города, чтобы побродить просторами сельской местности. И натолкнулись мы на одну церковь XVIII столетия. Церковь была пустая, все двери закрыты, кроме тех, которые вели на колокольню. Узкими сумрачными каменными ступеньками залезли мы на верхушку, застеленную скользкими от птичьего помета гнилыми досками… Долго смотрели на мир глазами колокольни и увидели золотые купола. Пошли туда…. Табличка на церкви информировала: «Основана 12 мая 1947 года». Это был день моего рождения. Совпадение? Конечно. Случайность? Да. Церковь была обмазана кизяком и выбелена, как бабушкин дом из далекого детства. Чистенькая и очень приятная церквушка. И бабушка такая, настоящая сельская бабушка в белом платочке с голубыми цветочками, отворила нам дверь храма… Мы поставили свечки, постояли, помолились, а потом сели на широкую лаву, застеленную цветастым рядном, разговорились с бабушкой и спросили, много ли у них прихожан. Для центральной Украины вопрос – отнюдь не лишенный смысла. И та ответила: «Нет, немного.. Люди ходят в церковь только тогда, когда какая беда с ними случится … Тогда и свечки ставят, и службы заказывают».
Ни восстать, ни перелистать… Жизнь пошла кувырком. И оказывается, что тот мир, который ты так заботливо обустраивал – не что другое как замок на песке. И здесь предусмотрел, а там соломки подстелил, а все зря. Катастрофа… И произошло это именно с тобой. Не с кондукторшей, которая будто не имела ангела-хранителя, не с кем-то там, в экране телевизора, а именно с тобой… Потому что никакой ты не особенный… И никого твое горе не касается, кроме тебя и тех, кого оно касается тоже. И никакие утешения тебе не помогут. Потому что ты – один из тех, с которыми каждую минуту, каждую секунду может произойти что-то ужасное.
4.
Смидович хлебал свой утренний чай, когда тоненько зателенькал старый телефонный аппарат. Патологоанатом внимательно выслушал встревоженного Дюдяева и не спеша положил трубку на рычаг. Что за срочность? Такого еще не было, сколько он работает в этой больнице. И какой дурак назначил этого офтальмолога дежурным врачом? Известно какой. Главврач Семенова… Матери об этом лучше не говорить. Мама -- медсестра старой советской формации и заведет старую песню о том, что в ее времена дежурными назначались только лишь высококвалифицированные специалисты с большим опытом практической и организационной работы. А к Дюдяеву все это не имело никакого отношения. «Он же не сможет корректно вести себя в экстренных случаях, – скажет мама, – и будет всем звонить по телефону и спрашивать, что ему делать. А пока он там будет названивать, кто-то и помрет».
Тысячу и один раз Смидович прослушал мамины сокрушения о дурной славе их районной больницы. Как и все пенсионеры, которые проработали всю жизнь на одном месте, она любила рассказывать, как на работу когда-то не шла, а летела, а коллектив больницы представлял собой одну семью. Упоминая бывшего заведующего Жаборовского, мама неизменно утирала слезу. При нем считалось за счастье лечиться именно здесь, ведь цель каждой медсестры, врача и санитарки была одна – поставить больного на ноги. А как они надеялись работать в просторных корпусах с новым оборудованием! И мечта уже почти воплотилась: в 1982 году заложили строительство нового четырехэтажного корпуса, высадили немало саженцев, декоративных кустов, роз… Деревья рассаживали как медицинский персонал, так и больные, потому что за Жаборовским все были готовы в огонь и воду…
Дальнейшую историю Смидович знал и без мамы. В начале девяностых финансирование прекратилось. На недостроенный корпус и близлежащую почти в 2,5 гектара землю накинули глаз предприимчивые дельцы из какой-то донецкой фирмы, приватизировали за бесценок, огородились зеленым забором, а деревья вырубали… Так больница потеряла и новый корпус, и часть своего земельного участка.
Смидович был невысоким и худощавым мужчиной. Густые рыжеватые волосы беспорядочно прикрывали его высокий лоб с двумя глубокими длинными бороздами – привычка хмуриться, за которую его мама еще в детстве ругала. Когда-то он работал терапевтом в городской поликлинике, куда пришел сразу после интернатуры. Со временем женился, родилась дочурка… Тем не менее, с медициной у молодого врача как-то не заладилось. Не умел он ни вытягивать из пациентов деньги для нужд больницы, ни вылечивать их за три дня. С чем обычно ходят к терапевту? Кашель-насморк или внутри что-то болит. Больного надо тщательно обследовать, а у того денег нет. По этой причине лечил Смидович почти что наугад, а с антибиотиками вконец запутался. Никогда он не разделял укоренившейся мысли коллег о том, что продолжительность курса лечения антибиотиками должна длиться 10-14 дней. Придет какая-нибудь пациентка и жалуется: «Пью ампицилин семь дней, а он мне не помогает». Смидович изменяет схему лечения, а та – к главврачу: «Я уже потратилась на это лекарство, а он мне другое прописал!». Также не назначал он никаких пробиотиков иностранного производства от дисбактериоза (якобы побочного эффекта антибиотиков), так как считал, что все эти йогурты – выдумка западных фармацевтических фирм. Пациенты снова гурьбой к руководству: «Вот моей соседке хороший дохтор Н. приписал йогурт, а этот не назначает. Наверное, хочет испортить мой желудок!». Коллеги крутили возле виска: «Тебе что, тяжело назначить?».
