Ирина Солодченко - НЕЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР
Обзор книги Ирина Солодченко - НЕЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР
Ирина Солодченко
НЕЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР
Каждому врачу, который не потерял себя в вихре нашего сложного времени,
каждому врачу, который считает, что он предоставляет медицинскую помощь, а не медицинские услуги,
каждому врачу, который считает, что кроме зарплаты он имеет право лишь на благодарность (даже материальную) от исцеленного им пациента,
а также памяти хирурга, который продлил жизнь 40 тысячам больным, но не сохранил себя и умер в
операционной в возрасте 52 летПОСВЯЩАЮ
(перевод с украинского автором)
Ваши мысли будут выть, как голодные собаки.
И каждую строчку вы будете писать собственной
кровью, а это единственная краска,
которая никогда не теряет блеска.
Валерьян ПодмогильныйЧасть первая. Катастрофа.
1.
Ноябрьское утро мрачно заглянуло сквозь огромные тусклые окна просторной палаты реанимации и интенсивной терапии старой районной больницы. Заглянуло и пугливо отшатнулось. В палате снова воцарились сумерки… В скором времени комната высветлилась настолько, что можно было разглядеть древние стены, обклеенные тонкими в мелкий цветочек обоями, кое-где настолько разорванными, что через них виднелась сероватая штукатурка. На выбеленном потолке кое-где проступали лимонные пятна, а из-под ядовито-зеленой краски, наложенной на трубы и батареи чьей-то неумелой рукой, расползалась ржавчина. Пол „экстремальной” комнаты застилал стертый, пахнущий хлоркой линолеум. Весь в порезах и в расплывчатых бурых пятнах, пол был, впрочем, безупречно чистым.
В углу палаты притулилась железная кровать с ржавыми перилами, на которой простиралось абсолютно голое безжизненное тело, еще вчера так исправно служившее женщине лет сорока пяти-пятидесяти. Ее бледно-серое лицо резко контрастировало с окружающей средой. Присмотревшись можно было представить, что при жизни женщина не была писаной красавицей: великоватый нос, тонкие губы, немного выпуклые глаза… Тем не менее, остатки недешевой косметики, стильная стрижка с разноцветными прядями и едва слышимые духи, которые не забили даже тошнотворные запахи государственной больницы, свидетельствовали о том, что оказалась она на этой убогой кровати совершенно случайно.
Три человека – медсестра, дежурные врач и хирург – украдкой поглядывали на освещенную неприветливым утром покойницу, но каждый рассуждал о своем. Медсестра Валя, подвижная курносая толстушка, внимательно изучала маникюр умершей. Сама она уже давно не следила за маникюрной модой, считая, что медицинского работника украшают опрятные и коротко стриженые ногти. «Надо не забыть сказать дочке», – думала Валя, – что сейчас в моде ногти недлинные и круглые, а лопаточкой уже не носят»… Офтальмолог Дюдяев (дежуривший этой ночью по больнице) представлял собой невыразительную личность с постным лицом и прилизанными пепельными редкими волосами. “Жалко, что главврач Семенова так и не решилась на лапароскопию», – подумал он. Но глянув искоса на молодого хирурга, в который раз заколебался… Хирургу, высокому и скуластому симпатичному парню, было не до маникюра и не до сомнений. Он единственный среди коллег смотрел на труп с неподдельным ужасом лишь потому, что еще не привык к летальным исходам, к которым он имел непосредственное отношение. Правда, за три месяца работы в этой районной больнице два человека уже умерли во время его дежурства, но то было совсем другое дело. Первый раз привезли из дальнего села шестидесятипятилетнюю учительницу с инфарктом, и пока родственники искали машину, чтобы ее сюда доставить, прошло часов десять. Не удивительно, что учительница отдала концы в приемном покое. И еще как-то мужик (не из местных, а с тех, кто к арендаторам нанимаются) отравился гербицидами. Впрочем, за телом его так никто и не явился, и хоронили горемыку за государственный счет.
Но то бабка с бомжом, а здесь – холеные руки, маникюр, огромные золотые сережки, яркие пряди волос… Все тело этой женщины как бы удивлялось, каким образом оно оказалось на этой жалкой кровати?
Неожиданно медсестра Валя вскрикнула:
– Форточка! Кто открыл форточку? И когда?
Молодой хирург медленно перевел свои выразительные карие глаза на окно и только сейчас ощутил дыхание сырого воздуха. Он удивленно пожал плечами… Какое это теперь имеет значение? Той, что сейчас лежит распростершись на кровати, воспаление легких не угрожает…
– Я открыл, – искренне сознался парень.
– Когда?
– Минут двадцать назад…
– Теперь на себя пеняйте, – покачала головой медсестра, подошла к стеклянному шкафу с лекарством и начала там что-то перебирать.
Тем временем Дюдяев уселся за облупленный деревянный столик писать посмертный эпикриз. События прошлой ночи мелькали в его голове, как кадры из кинофильма, но сейчас он думал об опытном хирурге их районной больницы Кирпе, так несвоевременно поехавшем в Турцию по путевке фармацевтической фирмы. А теперь неизвестно, чем вся эта история закончится: дамочка наверняка пришла из такого мира, где за ошибки по головке не гладят.
«И какого черта она лазила по нашему району, да еще ночью?”- недовольно размышлял Дюдяев, быстро заполняя лист бумаги каляками-маляками, которые в быту еще называют «почерком врача». Он поднял голову и спросил Валю, все еще возившуюся у стеклянного шкафа:
– Кто ее сюда привез?
– Парень какой-то… Ехал Калиновкой, смотрит – машина врезалась в дуб на развилке.
– И где тот парень?
– Та сразу и чкурнул!… Говорит: у меня жена в городе рожает, а я здесь вожусь неизвестно с кем. Хотел не останавливаться, а потом решил, что это ему испытание с небес, и если он бросит ее на произвол судьбы, то еще жена его не родит как следует…
Знал Дюдяев эту Калиновку… И дуб знаменитый на развилке – тоже знал. Не один веночек на том дубе висит, а теперь еще один прибавится…
– Родственникам сообщили?
– Бог его знает… мобильник в ее сумке они не нашли…
– Кто это „они”? Разве тот парень был не один?
– Охранник с базара ему помогал, а потом и милиция подъехала…
Дюдяев дописал посмертный эпикриз и посмотрел на квадратные настенные часы. Время двигалось медленно… Утомленными глазами он обвел приевшийся интерьер: несколько железных кроватей, стеклянный шкаф с лекарствами и допотопные пластмассовые махины грязных серо-коричневых цветов. Опутанные трубками и разноцветными проводами, эти одоробла были, вероятно, предназначены спасать человеческие жизни. На подоконнике возвышался светло-зеленый столетник, воткнутый в старую облезлую эмалированную кастрюлю с сухой потрескавшейся землей. А рядом – нежная полузасохшая лилия доживала свой век в коричневом горшке.
Офтальмолог вышел к фойе, уселся в твердое кресло и в который раз за эту ночь задумался. Руки его чесались вскрыть тело немедленно, но это – работа патологоанатома, который появится только в девять часов. Услышав на улице шорох, он вскочил, подбежал к окну и под голыми ветками разлогих дряхлых деревьев, на которых еще кое-где трепыхались мокрые красно-желтые листья, увидел милицейскую машину, рядом с которой беседовали знакомый ему капитан милиции и какой-то рослый седоватый мужчина в джинсах и кожаной куртке. «Родственник, – догадался дежурный врач. – „Держите пенсне, Киса, сейчас начнется!».
Пока капитан с незнакомцем подымались на второй этаж, Дюдяев метнулся в свой кабинет, лихорадочно набрал домашний номер главврача и спросил можно ли везти тело на вскрытие. Выдержав небольшую паузу, Семенова, наконец, распорядилась: «Звони Смидовичу – пусть бегом бежит».
2.
Сквозь сон он услышал мелодию Морриконе из кинофильма «Профессионал» и по мотиву догадался, кто его беспокоит. Поднял голову, щелкой слипшегося глаза посмотрел на будильник, стоявший рядом на шкафчике, и снова бухнулся на подушку.
И чего ей надо в шесть утра? К черту… Перевел телефон на беззвучный режим, затолкал его подальше под подушку и собрался еще немного подремать.
Комнатка, в которой лежал мужчина, была меблирована в спартанском стиле. Некрашеные стол со шкафчиком, книжки на расшатанной этажерке, топчан, грубый стул с высокой спинкой, на которой небрежно висела поношенная одежка – вот и вся примитивная обстановка. Однако отсюда было удобно контролировать жизнь двухэтажной дачи. В спальню наверх он подымался только тогда, когда приезжала жена, да и то с полночи сматывался в свое насиженное логово, которое сосед Марек насмешливо называл «будкой прораба».
