Владимир Топорков - Грани (Заметки о деревенских людях)
И сторож пришёл к управляющему отделением, попросил:
– На ферме хочу работать! Пошлите скотником…
Послали. И по сей день работает, и работает хорошо, старательно. Правду говорят: слово ранит, слово лечит. Надёжное лекарство избрал Иван Фёдорович!
Музыка – потом
Деревенский люд не терпит людей несостоятельных на слово, необязательных, отбывающих службу на работе вроде подёнщика. Знал я одного председателя сельсовета. Он многое забывал, и людские просьбы часто оставались гласом вопиющего в пустыне. И вот произошёл один случай…
Умер старейший депутат. Родственники покойного позвонили председателю, попросили:
– Вы уж, Михаил Михайлович, похлопочите насчёт музыки…
Председатель слушал рассеянно, от вопроса, как назойливой мухи отмахнулся:
– Вы хороните, а музыку мы потом пришлём…
Сказал машинально, а люди запомнили. И когда надо было высмеять порок чёрствости, вспоминали:
– Вы хороните, а музыка – потом… – и хохотали всласть.
А председатель тот больше года на работе не удержался.
Ушёл по собственному желанию. Не выдержал едких шуток про музыку. Вот уж поистине: говори, да не проговаривайся!
«Я-то причём…»
Колхозный бригадир, молодой, высокий, с пышной чёрной шевелюрой, а под клетчатым пиджаком – двумя буграми могучие плечи, и сам – точно из металла литой, какой-то цельный, что ли. Первые годы работал старательно, что называется, каждое слово на лету ловил.
Но вот потихоньку пришло уважение, слава, и стало у парня расти самомнение, научился ходить грудь колесом, и на каждое возражение – готовый ответ:
– Онучи хозяина не учат…
Поначалу колхозники делали вид, что не замечают этой метаморфозы, посмеивались, дескать, парень, как молодое вино, перебродит и успокоится, всё на своё место встанет. Главное – дело знает и за дело болеет, а что немного нос задирает – так, может быть, от молодости, от силы, что пиджак на плечах топорщит.
Ошиблись люди. Бригадир, свою незаменимость почувствовав, начал в рюмку заглядывать. Теперь на любой деревенской пирушке он первый гость, стакан как бы смущённо поднимает с присказкой своей:
– Я-то причём? – намекая, что он гость незваный, но опрокидывает лихо, а потом сидит важно, по-хозяйски.
И вот уже сил больше не стало терпеть бригадира. Освободили. Неделю он покуражился, а потом пришёл в правление просить трактор. Дали К-700, могучую машину, подстать Ивану. И колхозники заулыбались:
– Всё правильно. Теперь наш Иван «причём», в точку, что называется, угодил. А то работал бы бригадиром и всё время был бы «не причём».
Вот и ярмарка!
Лишний раз убедился я, вспомнив эту историю, как велик в гневе русский человек, и как быстро отходит он, не пряча в глубины души зло. Такое только великому по плечу.
В послевоенной деревне телега главным видом транспорта была. На ней – и в поле, и на базар. Одним словом, вещь незаменимая в крестьянском быту. И вот в одно воскресное утро на колхозном дворе ни одной повозки не оказалось. Мужики, собравшись на базар, терзали колхозного конюха:
– Где?
Тот недоумённо пожимал плечами, говорил, не скрывая раздражения:
– Вчера вечером все на месте были. А утром пришёл, точно черти на метло подняли – ни одной телеги на месте.
Повозки нашли часа через полтора, на выгоне за деревней, составленные в один рядок. Они, точно в цыганском таборе, стояли с высоко поднятыми оглоблями. Стали известны и злоумышленники, сделавшие это – деревенская молодёжь хохмы ради на себе перетащила сюда телеги.
И мужики зашумели, чью-то мать вспомнили, и чем дальше – тем больше!
– Ноги бы им, иродам, повыкрутить! Давай-ка, мужики, сейчас поднимем этих шалопаев да принародно всыпем по тому месту, откуда ноги растут, пусть знают, что за хулиганство бывает…
И, наверное, так бы и сделали – больно круто закипела у мужиков злоба, но в это время пришёл на выгон Фёдор Крапивин, маленький, сухонький, поглядел на телеги прищуренным взглядом и обратился:
– Мужики, вот и ярмарка!
Редкий смешок прошёл в толпе, а потом и хохот раскатистый, как гром, накрыл выгон. Хохотали мужики до упаду, Фёдора по плечу кулаком били…
– Ну и молодец ты, чертяка! Точно определил…
Мужики в телеги впряглись, к конюшне их приволокли.
На этом вся история и кончилась. Только иногда вспоминали слова Фёдора и снова хохотали. О намерении проучить молодёжь не вспоминал никто.
Холодец из овечьих ушей
Работал я в строительной бригаде. Человек двенадцать мужиков – мы возводили коровник. Объект был позарез нужный, скоро осень, а коров ставить некуда, и председатель нас поторапливал, как мог, через день приезжал на стройку, ходил, вздыхал, качал головой. Работали мы быстро, без перекуров, и он не мог не замечать этого. Но и холода надвигались стремительно, уже грачиные перелётные стаи кружились над нашим объектом, расчерчивая небо, первые снежинки порхали в стылом воздухе.
– Вот что, ребята, – наконец заговорил председатель, – давайте и в воскресенье поработаем. Как считаете, пойдёт?
Кто-то недовольно закряхтел – время осени, и дома забот много, но ребята помоложе крикнули: «Пойдёт!» – и те, кто хотел возразить, молча согласились. А председатель с улыбкой продолжил:
– Ну и хорошо. Теперь за мной, стало быть, баран.
В воскресенье мы работали, как заводные, а к вечеру приехал председатель, из кабины «газика» выволок живого барана, крикнул:
– Принимай сувенир, ребята!
Через полчаса здесь же на стройке полыхал костёр, в большом казане булькала баранина. И бутылка водки, выставленная щедрым председателем, ох как кстати оказалась, и только один Костюха Ершов кряхтел и недовольно морщился.
Надо было знать хорошо этого человека! Про таких людей говорят, что у них «не рассветает». Вечно был чем-то недоволен Константин, и даже по поводу председательского радушия он недовольно поводил плечами. К тому же был Ершов страшно жадным человеком.
Его-то и решили мы всей бригадой проучить на следующий день.
В обед, вроде неожиданно, заговорил наш бригадир Сергей Борисович Наумов:
– А что, ребята, с бараньими ушами делать будем?
– Какими ушами? – переспросили строители.
– Да барана мы вчера ели, так? А уши, голова остались? Что ж, добру пропадать?
Константин насторожился, но в разговор пока не вступал, а бригадир продолжал:
– Надо одного человека отрядить, чтоб он холодец сварил. Пойдёшь ты, Иван…
Иван Зуев замотал головой, дескать, не неволь, бригадир, не моё это дело. Точно таким образом и другие отказались. Наконец, очередь дошла до Константина, и тот, не чувствуя подвоха, затараторил:
– Правильно, правильно, Сергей Борисович! Как за стол садиться, так все мастера, а как готовить, – так дядя.
И он ушёл на нашу квартиру в деревне с торжественным видом.
Вернулся он через два часа, насупленный, мрачный, молча на подмостки взобрался, взялся за мастерок. Мы поглядывали на Константина, отводили лица в сторонку, улыбались.
Наконец Наумов спросил:
– Что-то ты, Константин, про холодец помалкиваешь?
Константин с досады отбросил мастерок, рассерженно поглядел на бригадира:
– Значит, шутки из меня разыгрываете, да? Я-то, чёрт безмозглый, не допёр сразу – из двух ушей да головы немного студня наваришь. Хорошо, хозяйка наша, Карповна, разъяснила…
Ребята хохотали до слёз. А Константин, точно от холода, передёргивал плечами, смотрел затравленным зверем.
– Жадность, она никого до добра не доводила, – сказал бригадир, отсмеявшись. – Понял, Константин?
И тот смущённо закивал головою.
Товарищ Ветродуев
Он – большой любитель выступать, выступать по любому поводу, кажется, попроси его выступить по космическому ориентированию, и он, не задумываясь, начнёт молоть такое, что, как говорят, уши завянут. В деревне помнят, как на одном из собраний, когда ему, собственно, и говорить было нечего, он произнёс плановую фразу:
– Не важно, что важно, важно, что не важно, вот что важно…
Приехал новый директор совхоза. И вот – первое собрание в отделении. Наш земляк не удержался, минут пятнадцать поучал:
– Дисциплину надо повышать, товарищ директор.
Сам-то он великий бездельник, работает учётчиком, и даже с этими немудрёными обязанностями справляется с трудом, прогуливает. Поэтому рабочие слова его о дисциплине встречают с улыбкой.
Выступает директор. Конечно, ему трудно ещё знать, новому человеку в хозяйстве, каждого рабочего, так сказать, кто на чём замешан. Поэтому он начинает:
– Тут правильно говорили – дисциплины нам не хватает. Вот выступал товарищ… – директор остановился, поглядел на учётчика.
– Ветродуев! – подсказал кто-то из зала, хотя фамилия учётчика была Потапов.
