Пол Теру - 22 рассказа
— Ирма, — говорю я ей как-то в пятницу, а она замахала руками, вся скривилась.
— Не называй меня так. Меня зовут Сиу.
— Ну тогда я индеец Тупое Бревно.
В ту ночь мне пришлось спать на диване в гостиной. Это уже не хиханьки. Но дальше стало еще круче. «Ох, какой же ты нечуткий!» Она Сиу, и точка. Они там все как-то переименовались. Она себе новую именную бумагу заказала. Говорит, что наши праздники ей безразличны. Можете себе представить? Я как ездил в командировки, так и езжу, но теперь, когда я возвращаюсь, собственную жену не узнаю.
Маленькая земля
Я прожил с женой двадцать два года. Поселились мы на наветренной стороне острова Оаху на Гавайях. Детей у нас не было. Впервые я приехал на Гавайи молодым агентом по продажам — консультировал людей, которые хотели открыть франшизы Jiffy Lube[3], но, выполнив задание, решил: остаюсь. Тоже открыл франшизу, понял, что здесь-то и хочу жить, и вызвал к себе Дайану, мою школьную подругу. Она вечно жаловалась, что Гавайи — это просто кошмар: крысы, тараканы, люди говорят вроде бы по-английски, но звучит по-иностранному, еда никуда не годная, сплошные заторы — и так далее, и тому подобное. Пожалуй, в этом вся суть моего рассказа.
А вот я был совершенно счастлив. И в лепешку бы разбился, чтобы осчастливить Дайану. Я едва замечал ее придирки, хотя на Гавайях мы оказались исключительно по моей милости, как она выражалась. Я жил, как в блаженном тумане, ну и что такого? На Большую Землю, как принято говорить, меня никогда не тянуло. Наоборот, я на своей Маленькой Земле помешался.
Как-то в дождь мы ехали через горы Пейли, а прямо за туннелем притаился инспектор с радаром. Останавливает меня. Съезжаю на обочину, достаю права и документы на машину.
Инспектор был настоящий «моук»[4], рост — 180 с лишним, вес — кило 90 с большим гаком, руки как окорока. Но держался он очень учтиво, профессионально. Чего спорить — скорость я наверняка превысил. Я рассмеялся и согласился с ним. Он начал выписывать квитанцию.
И тут раздался ужасный, глухой визг вроде звука клаксона — или рева разъяренного зверя. Инспектор уронил ручку. Но мне этот голос был не в новинку.
— Билли! Скажи ему, мы подаем в суд! Послушай меня, Билли!
Инспектор попятился на шаг и заглянул внутрь машины, увидел одутловатое лиловое лицо Дайаны, надутые от гнева вены на ее шее, слюну на ее губах.
— Это ваша жена? — произнес он с отвращением и жалостью.
Я кивнул, едва не добавив: «А в чем проблема?» Он порвал квитанцию.
— Я тебе жизнь портить не стану. У тебя и так бед хватает, братишка.
Через несколько месяцев мы стали жить раздельно, а через год развелись. Теперь Дайана на Большой Земле.
Водитель автобуса
Дело было на свадьбе моей старшей дочери. Праздновали с размахом, три дня. Она вышла за милейшего человека, преуспевающего подрядчика из Орегона, — Брайан его зовут. Тейлор сказала: «Я хочу свадьбу на широкую ногу. Замуж выходишь только раз». Я прикусила язык, чтобы не сболтнуть лишнего.
Праздник с размахом состоялся в пансионате на Гавайях. Всех гостей постоянно куда-то возили на автобусах: на ленч, на репетицию церемонии, на ужин, на экскурсии и так далее: то садишься в фургон или микроавтобус, то опять вылезаешь, вокруг всегда полно народу. У нас всех были программы на три страницы. Праздник, который всегда с тобой!
Я поехала на Гавайи с Тимом, моим вторым мужем. В первый день в банкетном зале пансионата давали коктейль, на котором надо было присутствовать обязательно. Фургон стоял на положенном месте, у ворот, но водителя нигде не было видно. Я стала бродить туда-сюда, разыскивая его.
К фургону подошел какой-то затрапезно одетый мужчина и остановился у передней дверцы со стороны пассажира.
Меня разозлило, что он опоздал и даже не извиняется. Я спросила: «Это вы водитель?»
Он покачал головой, а через секунду, по-видимому, раздумал садиться в фургон. Тут я взбесилась всерьез: я не сомневалась, что это и есть водитель. В общем, я что-то брякнула — жаль, не могу припомнить, что. Он развернулся и ушел. Я еще немного подождала… и тут до меня дошло. Этот мужчина, этот затрапезно одетый незнакомец, с которым я разговаривала, — мой бывший муж, отец Тейлор, с которым я счастливо прожила шестнадцать лет, пока он не ушел к одной молоденькой, а та, как мне говорили, теперь его бросила — сыта по горло его пьянством. Оглянувшись, я его нигде не увидела. Потом мы повстречались и поздоровались друг с другом, но беседа не клеилась. О том, как я обозналась, мы вообще не говорили — и, по-моему, из этого все ясно.
Черные трассы
Я жила в Коннектикуте и была несчастлива с мужем — типичная скучающая домохозяйка. Потом пошла учиться на рентгенолога: рентгенодиагностика, томография компьютерная, томография магнитно-резонансная. Двухгодичный курс. Получила диплом техника, бросила мужа и переехала сюда, в Мэн. Для рентгенологов работы всегда хватает, а график неплохой. Мэн я выбрала, потому что тут бывает зима.
Всю зиму я катаюсь на лыжах. Только в прошлую не каталась — лечилась. В плече у меня пять болтов и неизлечимый разрыв сухожилий — в сырую погоду сустав прямо криком кричит. Я сломала обе руки, ключицу и левую лодыжку. Мне требуется протезирование обоих колен. Это занятная процедура. Короче говоря, они делают разрезы сбоку, потрошат твои ноги, вставляют железки и выдают какой-то документ, чтобы тебя свободно пускали через металлоискатель в аэропорту.
С лодыжкой вышло посложнее. Я сама посмотрела свои томографические снимки и выбрала протезирование. Короче говоря, мне вставили лодыжку от покойника: мою, ломаную, удалили, донорскую, вставили. Но она мне маловата. Бывают боли. Возможно, придется переделывать.
Ненавижу кататься на лыжах по ровному месту. А вот мой бывший обожал. Как мне было противно от него слышать: «О, погляди-ка — красная ель, это название такое!», или «О, погляди-ка — розовогрудый дубонос», или «О, какое бревнышко — давай присядем, съедим по булочке». Катание на ровном месте — это, будем называть вещи своими именами, для педиков.
Он не понимал, что боль — это наслаждение, если прилагать ее к нужной точке. Мне ничего не надо, кроме черных трасс, черных трасс с утра до ночи[5]. Я хочу лететь на лыжах прямо вниз по черным трассам, чтобы ноги потряхивало и из глаз текли ручьем слезы и замерзали на щеках. И чтобы из носа текли сопли и прилипали к морде, и все лицо горело от мороза. На черных трассах у меня просто дух перехватывает, а ни один мужчина в моей жизни не в силах этого понять. В том числе поэтому я своего мужа отставила. Я вообще всех бойфрендов отставила, и, короче говоря, живем мы вдвоем — я и моя собака.
Настоящая передышка
Мама и Грейс, скажем так, не очень-то ладили. Поэтому именно я — я старшая дочь и не замужем — стала присматривать за мамой, когда ее здоровье пошатнулось.
Это был кошмар. Она могла заблудиться в магазине, забывала выключить духовку, утратила чувство времени. Я уговорила ее больше не садиться за руль, и, разумеется, теперь водить машину пришлось мне. Вверх-вниз по горкам, ужас. Я написала Грейс, что переезжаю к маме. Большой особняк на Польк-стрит мама унаследовала от своих родителей она блуждала в нем, как в лесу. Грейс правильно поняла мое решение и написала, что теперь у нее от сердца отлегло. Она жила в монастыре в Миннесоте с тех самых пор, как приняла постриг правда, иногда надолго уезжала в Неваду или Флориду — работала в больницах и «занималась душеврачевательной деятельностью» в индейских резервациях. Она редко подавала о себе вести, но мама иногда посылала ей деньги. Суровый устав ее монашеского ордена не позволял Грейс навещать нас в Сан-Франциско. «Оно и к лучшему», — говорила мама.
В конце концов мама так сильно сдала, что вообще не могла без меня обходиться. Я ушла с работы — я была секретаршей, — потеряла пенсионный план и медицинскую страховку. Стала при маме круглосуточной сиделкой. Я сообщила Грейс о переменах в мамином состоянии, упомянула, сколько у нас проблем. Грейс написала в ответ, что молится за нас, и дотошно расспросила о подробностях, так как все болезни и недомогания следовало конкретно описать в молитвах или «ходатайствах перед Всевышним», как она выразилась.
Так прошло три года. И вдруг Грейс мне позвонила и сказала: «А не отдохнуть ли тебе несколько месяцев? Настоятельница сделала мне послабление — в виде исключения разрешила немного поухаживать за мамой. Для меня это будет передышка. А ты сможешь устроить себе настоящую передышку. Съезди, например, в Европу».
Мама не очень-то обрадовалась, но она понимала: мои силы на исходе. Грейс прилетела в Сан-Франциско. Встреча была трогательная. Я едва узнала Грейс — не потому, что она постарела, хотя и это тоже. Но она так хорошо была одета, и вид у нее был цветущий. Она даже упомянула, что я какая-то усталая, и очевидно, отдых мне не повредит.
