Анатолий Гладилин - Южно-Курильские острова
По конвейеру идет уже разделанная сайра. Рыбу надо укладывать в банки. Если выловили крупную, то в банке умещается десять — двенадцать кусков. Если идет мелочь, то тогда пятнадцать — семнадцать. Это, конечно, не выгодно, так как мелкая рыба занимает больше времени.
От работниц требуется ловкость рук, привычка. Однообразие и скорость. Словом, конвейер. Вряд ли это та самая романтика, к которой Оля стремилась. Но зато уж действительно никаких посторонних мыслей.
Я подходил к Оле обычно очень веселый и задавал один и тот же вопрос:
— Что нового на фронте борьбы за добавки?
Эта фраза неизменно вызывала смех у Олиных соседок.
Я завоевал славу юмориста. Но Оле было не до веселья. С нормой выработки она не справлялась. Не хватало автоматизма движений.
— Ничего, — говорил я ей, — бери пример с красных косынок. Развивай дома кисти рук.
Так, значит, я ее успокаивал, помогал и руководил. И потом шел дальше. В моем цехе все больше появлялось красных косынок. Их надевали работницы, которые перевыполняли план.
Татарка Мануилова вообще добивалась ста восьмидесяти процентов. Не работница, а зверь. Я иногда стоял за ее спиной, присматривался. Нет, ничего особенного, никакой хитрости в ее работе не было. Просто чуть-чуть быстрее, чуть-чуть экономнее. Автоматизм, доведенный до грани фантастики. К таким результатам могла привести только долгая привычка. А Мануилова не первый год на консервных заводах.
Цех работал в три смены. В каждой смене по пятьдесят девушек. Сменами руководили мастера, и я не вмешивался в их взаимоотношения с работницами и скоро понял, что так и нужно. Все трое мастеров, пожилые женщины, лучше понимали девушек, лучше ладили с ними и, чувствуя свою самостоятельность, старались не подводить ни цех, ни себя, ни меня.
Я никогда не прогуливался по цеху с важным видом, не изображал из себя начальника, делал только то, что необходимо, и появлялся на заводе в любое время суток. Но тогда, когда это было надо.
И для работниц я был как бы последней инстанцией, и ко мне шли в крайних случаях, когда не могли договориться с мастерами.
Я не встревал в разные мелкие склоки между работницами, которые, увы, при таком количестве женщин были неизбежны. И поэтому угроза мастера: «Вот доложу о вас Солдатову» — почти всегда действовала.
Я вспоминал армию. Мы по-разному относились к своим взводным и ротным, и если нас наказывали или к нам придирались, то это, как нам казалось, исходило от старшины Сидорова или лейтенанта Кучерявого, а командир батальона, фигура для нас таинственная и несколько загадочная (опять же из-за редкого непосредственного общения), пользовался у солдат большим авторитетом и даже любовью.
Вплотную приходилось заниматься с бригадой слесарей, так как важно было обеспечить бесперебойную работу всех установок и конвейера, а поломки были частыми.
Но с ребятами я всю жизнь находил общий язык, и тут не было никакой сложности, а что касается механика Пелова (дяди Феди, как его все звали), то к нему я скоро привык.
Дядя Федя впадал в дикую панику даже от мелкого пустяка, когда соскакивала лента конвейера. Подозреваю, что это даже ему нравилось, то есть не сами неполадки, а возможность создать шум.
Он медленно протискивался сквозь толпу растерянных девушек и начинал:
— Я давно говорил, я предупреждал Солдатова, вот посмотрите, люди, какое нам оборудование поставляют. Конечно, лучшие машины за границу посылают, политика, а нам — брак, думают, мы, простые советские, и так скушаем.
Он был готов помитинговать и позвать мастера, меня, главного инженера, Каплера, и боюсь, не постеснялся бы пригласить и начальника управления и даже председателя совнархоза, если бы они находились поблизости.
— Это безобразие, — говорил он, — надо писать в центральную печать.
Тогда я тихо брал его за плечо и обещал, что как только исправим, то обязательно напишем коллективное послание в «Правду», лично главному редактору. И он сразу успокаивался и начинал работать, а кое-что он понимал, пожалуй, лучше, чем слесаря и чем я (опять же сказывался многолетний опыт).
Иногда в цехе происходили анекдотические случаи, в общем для меня неожиданные.
Работница Кротких долго просилась в другую смену. Свое желание она мотивировала весьма туманно и запутанно. Мастер ее не отпускала, и тогда Кротких устроила что-то вроде итальянской забастовки. Пришлось ее вызвать. Я долго пытался выяснить, чем вызвано ее желание. Объяснение, что, дескать, ей трудно в ночную смену, не годилось. У нас был скользящий график.
После получасовых хождений вокруг да около Кротких вдруг расплакалась. Оказалось, что у нее личные счеты с девушкой, что обычно стоит напротив ее у конвейера. Девушка на танцах отбила у Кротких моряка. «Смотрю на нее и думаю, как бы ей морду расцарапать. Какая уж тут производительность труда?»
Мне нечем было крыть. Пришлось перевести.
Или.
Мы долго говорили на сменных пятиминутках: «Девушки, мойте руки». Нас слушали внимательно, но я не замечал, чтоб у умывальника выстраивались очереди.
Однажды прихожу я в цех и вижу:
МОЛНИЯ САНИТАРНЫЙ КОНТРОЛЬНЫЙ ПОСТ ЦЕХА СООБЩАЕТ, ЧТО ПРИ ПРОВЕРКЕ ПОД МИКРОСКОПОМ НА РУКАХ ОБНАРУЖЕНО: У ГОЛОСУЕВОЙ — 19 548 МИКРОБОВ У СОБОЛЕВОЙ — 18 250 МИКРОБОВ У ПРИЯТКИНОЙ — 12 183 МИКРОБА У ДЛИКМАН — 10 977 МИКРОБОВ. ДЕВУШКИ! БОРИТЕСЬ ЗА ГИГИЕНУ ТРУДА! МОЙТЕ РУКИ!Я несколько обалдел. В первое мгновение подумал, что, может, действительно. Потом спросил у мастеров. Наша, говорят, идея. Кто же поверит, говорю я, с точностью до одного микроба? Мистика.
Лаврова на меня посмотрела с сожалением, как на малого ребенка. Не волнуйтесь, говорит, подействует.
И верно.
Вот некоторые подробности моей работы. Остальные в отчетах, показателях и ведомостях.
* * *Я хотел купить туалетного мыла и зашел в магазин. Обычно здесь были только женщины, которые выбирали у прилавка кофточки, подвязки и прочие более интимные части туалета. Но сегодня здесь сомкнутыми рядами стояли мужчины. Меня еще поразило, что все они были словно на одно лицо — небритые, возбужденные. В магазине висел плотный запах одеколона, как в дешевой парикмахерской, где считается шиком опрокинуть на клиента ушат «Тройного».
Я понял, что, наверно, очередной завоз парфюмерии, — и собрание всех алкоголиков острова по этому поводу. Я вышел. Меня окликнули.
Со ступенек магазина ко мне спускалась Оля. Что-то надо было срочно говорить, и я поделился своими мечтами о куске хорошего мыла.
— У меня есть, я могу вам одолжить, — сказала она. — Проводите меня, или принести вам завтра?
Мы пошли.
Разговор вели сугубо на производственные темы.
Навстречу нам попадались девушки, и со мной часто здоровались, я не оборачивался, но казалось, что нам смотрят вслед. У меня было ощущение, что за нами следят из окон. Странно? Не очень.
На Шикотане меня не покидало чувство, что за мной все время наблюдают пятьдесят пар глаз, внимательно, отмечая каждую мелочь.
И не потому, что мужчин в поселке меньше! И не потому, что Солдатов одинокий и холостой. А потому, что Солдатов еще начальник цеха.
Я где-то быстро понял, что каждый мой незначительный разговор с девушкой имеет особый подтекст. Об этом мне еще раньше намекал Каплер.
И я составил для себя правила поведения — может, и глупые, но которым следовал неукоснительно.
Если я с кем-нибудь из девушек заведу какую-нибудь интригу, рухнет мой авторитет.
А я начальник цеха. Для меня это стало главным.
Иногда, возвращаясь рано с работы в свою комнату (а мне дали маленькую комнату в доме для ИТР), я думал, что самое забавное — это вести жизнь аскета в поселке, попасть на который мечтают все моряки, истомленные однообразием корабельного быта.
До меня доходили разговоры о разных любопытных происшествиях. Молва, естественно, все преувеличивала, и, наверно, со стороны казалось, что на Шикотане только все и делают, что… а это было не так, но тем не менее случалось.
Я не чувствовал себя героем — наоборот, мне казалось, что я в смешном положении, и если говорить откровенно, иногда, в ночь под редкие свои выходные дни, я жалел, что я дал себя уговорить Каплеру и не работаю просто механиком. Это мелочи жизни, о которых не стоит даже распространяться, но которые все же существовали.
И недавно, так, между прочим, Каплер мне сказал, что ему нравится, как я работаю, и нравится мое поведение. Последнее можно было понять по-разному, но я уловил истинный смысл.
Итак, мы дошли до девятого общежития, и я сказал, что заходить я не хочу, и мне был выдан кусок мыла, и еще на крыльце я продолжал что-то травить, в основном все про показатели.
