Валерий Вотрин - Безоар
— Что там за надпись? — спросил он у Мурина, показывая куда-то вверх. Мурин посмотрел туда и увидел, что над воротами действительно красуется какая-то надпись. Буквы были ржавые, почти не различимые. «Слава труду!»
— было написано на воротах.
— «Каждому свое», — с любезным видом прочел ему Мурин. Яррет покосился на него и отчего-то взглянул на часы.
— Тепло, — произнес он.
Было не то слово. Они будто стояли под раскаленной металлической крышей, от которой исходил монотонный жар. Казалось, нет такой тени, где можно спрятаться. По спине скатывались струйки горячего пота, от которых хотелось ежиться. Особенно же жарко было смотреть на консультанта. Яррет в какую-то неуловимую секунду весь взмок, точно выкупался, откуда-то повторно был извлечен клетчатый платок, и им консультант безуспешно пытался спастись от влаги, обильно извергаемой его собственным телом. Блокнот в его руках тоже стал волглым и неопрятным, словно его постирали.
Одна лишь Лариса не принимала общего участия в жаре. На нее смотреть было прохладно. В своем простом белом платье она была словно дуновенье легкого ветерка. Она подступила к Яррету, взяла его за руку, повела к воротам. Мурин двинулся за ними. Он изнемогал. Даже кратковременного пребывания под солнцем хватало, чтобы макушку напекало до появления желтых кругов в глазах.
Все вместе прошли они в ворота и остановились, потому что вдруг стало очень холодно.
Они попали во двор мясокомбината.
Двор был узок и затенен. Глубоким извилистым ущельем врезался он в массив мясокомбината. Он был открыт, но высокие старые корпуса нависали над ним и не давали проникнуть сюда ни единому лучику солнца. Снаружи была жара, а здесь было студено: работали мощные холодильники, двери всех были раскрыты, рядом стояли машины, в машины грузили мороженые туши, они стукались друг о друга с мерзлым звуком. Было темно и пробирало до костей, как в очереди за утренним хлебом.
Налево, окаймленные проволочной сеткой и отмеченные дорожками из навоза и всякой пачкоти, зияли ворота, ведущие к загонам. Загоны, однако, почти всегда пустовали, особенно сейчас: летом скот забивали сразу же и сразу же развозили мясо по заказчикам. Мимо загонов, мимо больших стойл скот гнали на бойню, благо забойный цех находился в том же самом здании.
Повсюду был мусор. Мусора было горы. Их надо было обходить, ступая на цыпочках, чтобы не испачкать туфли. Где-то тут был и давешний баран — Мурин почувствовал его носом. С прошлого раза мусора даже поприбавилось, хотя это мог быть и обман зрения — обстановка весьма располагала. Эти величественные курганы были неотъемлемой частью комбината, поэтому Мурин предположил, что руководство в тот раз имело в виду другую грязь, не эту. Возможно, у руководства было какое-то свое специфическое определение грязи, и ту, другую грязь убрали. Однако за этой грязью было не заметить, убрали ли ту грязь или нет. Так или иначе, но Мурин ругался — про себя и изредка вслух.
Они двигались вглубь двора, огибая грузовики. Для верности их приходилось ощупывать руками. В темноте с ними сталкивались рабочие, перетаскивающие туши. Когда это происходило, рабочие ругались, и Мурин громко им отвечал — он был рад отвести душу. Яррет молчал — он воспринимал все как должное. Ларисы не ощущалось.
Наконец подошли к входу в административный корпус. Здесь было посветлее, так что можно было разглядеть, что у входа стоят три фигуры. У них были одинаковые громадные животы и одинаковые, не вяжущиеся с этими жизнерадостными животами темные скорбные лица. Они были неподвижны и одеты в черное. Они выглядели хозяевами этого ущелья, и Мурин поклонился им. Фигуры поклонились в ответ. Это были иранцы, поставщики по предполагаемому проекту.
Внутри административного здания было тоже темно и холодно. Только на втором этаже, куда они поднялись по лестнице, стало посветлее и потеплее. Лариса уже ждала их здесь. Наверное, ей был ведом короткий путь через двор. Они вошли в большую клеенчатую дверь с надписью: «Директор». В огромном, жарко натопленном кабинете навстречу им поднялся маленький, очень уродливый человек в дорогом, превосходно сшитом костюме. Человек приветливо ухмылялся. Прежде чем здороваться с каждым из них, он привычным движением проводил рукой по поле своего шикарного пиджака.
Человека звали Давлат и он был директором Фарзандского мясокомбината.
…Не то чтобы это были переговоры. Такое пышное обозначение, характерное, кстати, для помпезного слога консультантовых меморандумов (название не менее пышное для обычной докладной записки), как-то не приставало обыденным встречам с заводским руководством в одинаковых до затертости кабинетах, что в меморандумах именовалось «дискуссии с менеджментом». Такие дискуссии обыкновенно порождали взрыв очередного необузданного условиетворчества Яррета, его меморандумы от раза к разу становились все более протяженными, сообразно с протяженностью дискуссий, а пресловутый их слог — все более тяжеловесным, изобилующим изысканными архаизмами. Иногда эти дискуссии с менеджментом, ход которых был более или менее предсказуем, именовались даже «ассамблеями».
Так или иначе, но оканчивались эти ассамблеи всегда по-разному, и в этом Мурин видел их главную изюминку. Раз или два он присутствовал на подобных встречах. Особенно запомнилась ему та, что была в прошлый раз, после которой сразу же поехали на объект. За кредитом обратилась фабрика по изготовлению музыкальных инструментов в целях модернизации своего существующего производства. Яррет был настроен положительно, с довольным видом осматривался, показывал большой палец сонным рабочим, шутил, что для достижения рентабельности нужно поставить на поток производство органов, и тогда цены этой фабрике не будет. Потом ему вздумалось потрубить, он стал требовать трубу, ему принесли трубу, нет, побольше, я же не ребенок, ему принесли побольше, в армии я играл в духовом оркестре. Он решил показать класс, надул щеки, напрягся, побагровел, на лбу выступил пот, из трубы ни звука, вдруг издал хриплый вопль и повалился, крича, что у него красно в глазах, его отвезли в больницу, долго приводили в чувство. Оказалось, у него лопнул сосуд в глазу.
Так было тогда. В этот раз переговоры еще не начались, иранцы еще не успели рассесться и разложить бумаги, а Яррет с директором уже устремились к дверям. Выяснилось, что руководству удалось до приезда консультанта решить вопрос залога и предоставить новое обеспечение под кредит. Старый залог — а им было само здание комбината, — был отвергнут консультантом на том основании, что стоимость здания не могла покрыть сумму кредита. Руководству было наказано, чтобы оно либо изыскало новый предмет обеспечения, либо добивалось правительственной гарантии. Мурин боялся, что Давлат так и сделает, что он вступит в длительный и изнурительный процесс добывания гарантии: при знакомстве директор произвел на него впечатление человека непростого и настырного.
Однако руководство поступило по-другому. Оно изыскало новый предмет залога, который и был оценен экспертами банка. Их отзывы были самые положительные. Новое обеспечение было достаточно ликвидно и удовлетворяло все запросы банка. И теперь Яррет вместе с директором и всеми желающими ехали на кладбище, чтобы самим произвести осмотр нового залога. Кладбище этим новым залогом и было.
Мурин помнил, какой разгорелся скандал из-за этого залога. Вышестоящая организация, концерн «Мясомолпром», попыталась в своих документах выдать за кладбище скотомогильник, находящийся рядом с мясокомбинатом. Залог чуть не превратился таким образом в подлог, каковой и был с честью раскрыт специалистами банка, выехавшими на место. Теперь все вроде было улажено, и желание консультанта съездить на объект выглядело более чем нормально. Мурин решил поехать тоже.
Кладбище находилось в степи в нескольких километрах от города. Еще издали сквозь жаркое марево забрезжили белые купола мавзолеев и резные надгробия с полумесяцами. Здешняя земля не принадлежала комбинату, она вообще никому не принадлежала, как никому не принадлежала и сама степь. Хоронили здесь с давних времен, так как эту землю освящал прах двух шейхов и нескольких потомков пророка. Были здесь и более древние захоронения. По пути Яррет где-то раздобыл целый букет красных гвоздик, чтобы возложить его к подножию гробницы, про которую ему сказали, что она наиболее почитаемая. Возложив цветы, он некоторое время стоял, сохраняя на лице выражение серьезное и уважительное. Солнце палило его свекольную шею.
Роду Давлата принадлежал тут большой участок, на котором располагалось одиннадцать могил. Все это были захоронения старые, тут лежали деды и прадеды Давлата, люди, судя по надписям, солидные и уважаемые. Читать по-арабски Мурин не мог, но судил по длине каждой эпитафии. Коротко про уважаемого человека тут не напишут. Вид участка вызвал у консультанта понятный вопрос насчет того, как Давлату удалось склонить другие семьи, чьи предки захоронены на кладбище, к его новой роли. Тут выяснилось, что кладбище однажды уже выставлялось в виде залога. Правда, тогда кредит был погашен своевременно, а семьи даже заработали. Давлат опирался на принципы рыночной экономики, так как это созвучно нынешним временам, когда республика как раз переходит к рынку. А именно, чтобы завладеть компанией, нужно заполучить ее контрольный пакет. Самая середка кладбища принадлежит четырем семьям, самым уважаемым в области. На них пришлось бросить некоторые средства, немаленькие, по правде сказать, ну да это того стоило, а некоторые комиссии будут оплачены попозже …
