Юрий Буйда - Юрий Буйда
— Мне надо было уехать на две недели, — сказала она, глядя перед собой. — Я оставила ему еды и денег. Всего две недели. — Вздохнула. — Одной мне не справиться. Я просто не знала, к кому обратиться… — Встала, отшвырнула окурок и отперла дверь. — Только давай обойдемся без ахов и охов — просто помоги мне вернуть дом к жизни.
За две недели Иди превратил этот уютный дом в помойку. Всюду — на полу, на диване и креслах — валялись обрывки бумаги, в которую была завернута жареная килька. Иди много читал — страницы разбросанных книг хранили следы его жирных пальцев. Опрокинутый торшер. Сорванные с гардин шторы. Пятна блевотины на коврах. Перевернутые стулья. Хрустальные вазы, полные окурков. Битое стекло. Много рваной бумаги. Клейкие лужи на полу. Забитый унитаз. В кухне — эмалированное ведро, полное мочи и дерьма. Прожженные скатерти. Банка с засохшей черной икрой и окурком. Еще одно ведро с дерьмом за шторой в библиотеке. Батарея бутылок из-под “оболтуса”, портвейна и кагора. Ванна, до краев наполненная грязной посудой. Полотенца, испачканные кровью. И запах, запах…
— Он там. — Алина кивнула на дверь, ведущую в кабинет. — Весь в говне и в крови. Кажется, нос разбил. Пусть спит. Я сейчас переоденусь. Тебе тоже надо бы надеть что-нибудь… я сейчас…
Она поднялась в спальню.
Я подошел к радиоле, которая стояла на высокой массивной тумбочке, и принялся перебирать пластинки: Моцарт, Вебер, Стравинский, Битлз, какой-то Элтон Джон… Пластинки были импортные, и я знал, что каждая стоила сумасшедших денег — 80-100 рублей, а то и больше. Да и купить их можно было только из-под полы.
Алина спустилась по лестнице, протянула мне джинсы и рубашку. На ней был старенький халат, платок, чулки в резинку и тапочки на резиновой подошве. Пока я переодевался, она открыла бар, звякнула стеклом.
— С ума сойти, — пробормотала она. — Он ничего тут не тронул…
Джинсы оказались мне великоваты, а рубашка в самый раз.
Можно было приступать к делу.
Мы отодвинули к стенам тяжелую мебель, собрали бумажки и осколки, свернули ковер — я вынес его на застекленную веранду. После этого я занялся унитазом, а Алина — кухней.
Часа через полтора мне удалось прочистить сток. Я вылил в унитаз содержимое ведер и вымыл эти чертовы ведра. Алина с облегчением вздохнула: похоже, эти ведра смущали ее больше всего. Еще несколько часов ушло на то, чтобы привести в порядок кухню, прихожую, гостиную и библиотеку. Я вымыл ванну, а Алина перемыла тарелки, кастрюли, сковороды и бокалы. Мусор мы собрали в два старых наматрасника, которые я с трудом выволок во двор.
Мы работали без перерывов до утра под музыку этого самого Элтона Джона — Алина поставила The madman across the water, а потом пластинку с Crocodile rock. Я рассказывал ей о городке, где родился и вырос, а она — о мужьях. С первым она развелась, второй — известный писатель — умер от инфаркта: “Ему было шестьдесят восемь. Это его дом”. Я спросил о Снежном короле, который дал ей пощечину в ресторане “Чайка”. “Мой первый, — ответила она, смахивая с потного лба волосы. — Я его боюсь. Когда-нибудь он меня прикончит”.
Под утро мы повесили шторы в гостиной. Алина включила газовую печку, которая стояла в кухне, и дом начал понемногу оживать. Пахло хлоркой и синтетической лавандой. Я заменил лампочку в торшере. Алина сняла платок и без сил опустилась на широкий кожаный диван.
— Там коньяк, — сказала она. — В баре. Мы это заслужили.
Никогда прежде я не пробовал французского коньяка. На бордовой этикетке в синем окошке было написано Martell, а ниже — VSOP. Что это значит, я, конечно, не знал.
Я разлил напиток в массивные хрустальные стаканы — каждому по полстакана — и сел рядом с Алиной. Крепкие напитки полагалось пить залпом. Мы чокнулись, я выпил до дна. Алина следила за мной, чуть приоткрыв рот. Мотнула головой, зажмурилась и выпила залпом. Закурили. Она откинулась на кожаную подушку. Я не мог оторвать взгляда от дырки на ее чулке. Большая дырка на бедре, с внутренней стороны.
— От меня, наверное, пахнет свиньей, — сказала она. — Сил нет помыться.
— Как ты думаешь, он жив? — спросил я.
Несколько часов подряд мы гремели ведрами, совками, битым стеклом, спускали воду в туалете, довольно громко разговаривали, крутили пластинки, но Иди так и не очнулся. Он не подавал признаков жизни.
Алина пожала плечами.
— Взглянуть?
— Не надо, — лениво сказала она. — Сегодня я не хочу его видеть. Даже думать о нем не хочу.
— А потом?
— Налей еще.
Я налил, мы снова выпили до дна.
— Ты ведь тоже что-то пишешь, да? — спросила она, пыхнув дымом. — А тебе нравятся его стихи?
— Слишком броские. Я люблю Фета.
— А, ну да, тайный огонь…
— Ars es celare artem, — сказал я, не сводя глаз с дырки на чулке. — Искусство — это скрытое искусство. Это Драйден.
— Бог мой, Драйден. — Она улыбнулась. — Неужели ты читаешь Драйдена?
— Ты от него устала? — спросил я, кивая на дверь кабинета.
— Сегодня — да. — Она допила коньяк и закурила новую сигарету. — Я тут уезжала хоронить отца… мать прислала телеграмму, и я поехала… он был еще жив, когда я приехала… они всю жизнь собачились… жили плохо, очень плохо… вечно ссорились, ругались, хлопали дверями, били посуду… а перед смертью мать дала ему грудь…
Я вздрогнул.
— Грудь?
— Он уже почти ничего не соображал… задыхался… я стояла за дверью и видела, как мать вдруг вынула из рубашки грудь и дала ему…
Я молчал.
— Он вдруг очнулся, взял сосок губами, улыбнулся и умер… мать закрыла его глаза…
Я по-прежнему молчал — я был ошарашен.
— Ты, наверное, хочешь спросить про нас… про меня и Иди…
— Налить еще?
— Нет, я и так пьяная… — Она закинула руки за голову. — Он спит здесь, внизу, а я наверху. Иногда целуемся, но еще ни разу не спали вместе. Я боюсь…
Я ждал.
— Он такой слабый… думаю, у него еще не было женщины… и если у нас ничего не получится, для него это станет ударом… а я не хочу этого…
— Этого?
— Причинять ему боль…
— Чего же ты хочешь? — Я положил руку на ее бедро и склонился над нею. — И как долго это будет продолжаться?
— Не надо, — сказала она, но не шелохнулась.
— Алина… — Я поцеловал ее бедро, белевшее в дырке на чулке. — Алина…
— Не надо же! — Она несильно толкнула меня коленом.
— Алина… — Я торопливо расстегнул на ней халат. — Черт возьми, Алина…
— Господи, да что же ты делаешь! — Она увернулась от поцелуя. — Я не хочу! Не хочу!
Но я уже не мог остановиться, и вскоре она уже не могла остановиться, только лепетала что-то горячечным шепотом и вскрикивала, а потом мы скатились с дивана на пол…
Когда все закончилось, она приподнялась на локте и стала водить пальцем по моему животу. Я поцеловал ее — она ответила.
— Брось ты его на хер, брось, — прошептал я. — Я буду носить тебя за щекой…
— Господи, — пробормотала она, — сними же с меня все это… неужели тебе нравятся вонючие чулки… — Подняла ноги. — Да сними же… нет, не так… теперь будем делать по-моему…
Вскоре мы уснули. Проснувшись, снова занялись любовью. Она оказалась гораздо опытнее и изобретательнее меня, я пытался искупить свое невежество неутомимостью. Опять засыпали, просыпались, трахались… пили коньяк, спали, снова трахались…
Мы провели на диване весь день.
Когда я в очередной раз открыл глаза, Алина сидела на диване рядом, завернутая в плед, и курила.
— Опять вечер, — сказала она. — Десять.
— Мне позарез нужно в душ, — сказал я.
— Чур, я первая, — сказала она, поднимаясь и сбрасывая плед на пол.
Я взял ее сигарету, затянулся.
Через минуту она вернулась.
— Там кто-то есть. В ванной кто-то есть.
— Иди, — сказал я, вскакивая. — Вот черт, мы про него забыли.
Я быстро оделся и подошел к двери ванной. Прислушался, постучал.
— Иди! — крикнул я. — Эй, Иди!
За дверью раздалось нечленораздельное мычание. Я снова постучал.
— Он нас видел? — испуганным шепотом спросила Алина.
— Почем я знаю! Я спал. Иди!
— Может, выбить дверь?
С третьей попытки мне удалось высадить дверь. Иди лежал с закрытыми глазами в ванне, полной крови. На полу стояла початая бутылка вина. Рот Иди был выпачкан чем-то черным, нос распух, под глазами — синяки. Я подхватил его под мышки, вытащил в гостиную, перетянул чулком руку выше локтя. Он не реагировал на крики и пощечины.
Алина вызвала “скорую”. Почему-то мне запомнилось, что она сказала диспетчеру “скорой” не “самоубийство”, а “попытка самоубийства”.
Бригада “скорой” появилась через пять минут и увезла Иди.
На прощание врач сказал с усмешкой:
— Выживет, не переживайте. Он хотел вас только попугать. Такое часто случается. Выпил кагора, съел шоколадку, а уж потом полоснул бритвой по руке…
— Шоколадку? — не поняла Алина.
