Ё. Хэмми - Теплая вода под красным мостом
Женщина тоже пригубила стакан с водой. Снова раздалось звяканье трущихся друг о друга льдинок. Теперь и у меня и у женщины рты были свежими и прохладными.
Саэко вонзила вилку в свою часть белого язычка. Белый язычок повис в воздухе. Настоящий, розовый язык вытянулся ему навстречу и встретился с ложным, белым.
Белое плотно легло на розовое. Розовое вобрало в себя белое и втянуло внутрь.
— Ой! Какой холодный! Но приятно… Я отрастила ещё один язык!.. Ну а ты — что же?.. — с набитым ртом невнятно пробормотала Саэко. Я едва разобрал её.
Когда она говорила, её отяжелевший, двойной язык тяжело двигался вверх-вниз. Он словно манил меня. Я со смешком положил на язык кусочек краденого.
А затем так же невнятно пробормотал:
— Действительно холодит. Но жжет ужасно! Так щиплет.
— Это вкус пеперончино. Он в самом деле острый. Но овечье молоко такое вкусное! Испей овечьего молока! Из овечьих сосков!
— Они пахнут тухлятиной!
— Ничего не поделаешь: такой сорт.
Овечье молоко тает под нашими языками. Вкрапленные в сырную массу красные зернышки жгучего перца раздражают язык; сладковатое овечье молоко смягчает жжение, однако пропитывает рот тухловатым запахом… Вот так мы дурачились с этим сыром, чинно восседая на циновках. Потом Саэко вдруг спросила:
— А ты видел? Видел, что со мной было?
Рот у неё был набит сыром, так что я даже толком не понял, о чём это она. Но всё-таки, с трудом ворочая тяжелым языком, ответил, мол, да, видел, видел. Только не понял, что это было. Та подробность не воспринималась как одно из звеньев связавшей нас цепи. Ну, вода. А что это было?
— Видел, как ты украла сыр. А потом воду. Лужу воды на полу. Откуда она там взялась?
Саэко повторила слово «вода» как-то немного в нос. При этом так сильно наклонила голову вбок, что я испугался, что её длинная шея сейчас переломится.
— Прошу тебя, не говори никому. Про воду. Никому не говори. Мне стыдно.
Во время этой невнятной тирады, тело женщины словно опадало. Сначала она попыталась дотянуться до меня прямо со своего места, но стоявший между нами маленький столик мешал, тогда она встала, обошла столик и приблизилась ко мне. Её губы оказались рядом с моими. Связывающее нас нечто стремительно набрало ускорение. Я всё ещё сидел в чинной позе, а её рот, наполненный теми же запахами и вкусами, что и мой, приблизился вплотную; вследствие этого один запах наложился на другой, а острый овечий сыр, недавно разделённый на две части, теперь снова воссоединился, обретя однородность и растворившись в наших слившихся ртах. В горло стекало тухловатое овечье молоко, неся вместе с собой кусочки кедровых орехов, слегка обдиравшие слизистую.
Саэко тихо склонилась надо мной. Я слегка захлебнулся тёплым овечьим молоком и закашлялся. В такт моим движениям тело Саэко, сидевшей у меня на коленях, задвигалось вверх-вниз, легко-легко, как пуховое одеяло. И у меня, и у неё вокруг губ ещё белели разводы от сыра, мы дожевывали остатки. Сидя на мне верхом, Саэко вдруг выпрямила спину и глубоко вздохнула. Следом за ней вздохнул я. Слегка приподняв и изогнув шею, я увидел в зеркале яркое отражение голой задницы Саэко.
Закрывавшая окно белая кружевная занавеска висела неподвижно, через неё, за сушилкой для белья, можно было смутно рассмотреть серебристо-серое небо. Если встать, даже через занавеску можно, наверное, увидеть, как простирающаяся под небосводом морская гладь блестит бесчисленными серебристыми чешуйками, которые испускают столь яркий свет, что стирается линия горизонта между небом и морем. На противоположной стене, за спиной Саэко, было окно, из него открывался вид на реку Кигосигава и красный горбатый мост. Но её большое ухо мешало обзору.
Я поднял руку и слегка загнул ухо. Над той частью Кигосигавы, что виднелась в оконном проёме, простирался небосвод. Ниже помещались охватывающие мои бедра согнутые голые колени женщины, упиравшиеся в циновку на полу; они держали нависающий надо мной торс Саэко и от натуги сделались ярко-красными. Я стал гладить её колени ладонями, одновременно наблюдая за тем, как меняется цвет её глаз — в зависимости от цвета моря — они становились то карими, то тёмно-синими.
В пояснице появилась непонятная вялость, как бывает после поясных ванн, ощущение какой-то, что ли, бестелесности. Нос уловил запах воды. Тут я, естественно, подумал об окнах, одно из которых было обращено к реке, а другое — к морю. Получалось, что два теплых синих потока — один со стороны реки, а другой — с моря — поднимаются вверх по деревянным панелям стены, сливаясь друге другом, как два рукава, проникают в эту комнату на втором этаже и заполняют её, всё больше и больше. Прохладная вода заливала циновку, просачивалась под меня, постепенно покрывала зад Саэко; когда вода совсем остывала, её сменяла новая, более тёплая; затем, наигравшись с нами, эти потоки возвращались в реку и море. Такие отрывочные картины мелькали в моём сознании.
Для меня это было не вполне приличное ощущение, казалось, я принимаю ванну, постелив в бадью для купания шёлковое одеяло. И всё это происходит в разгар акции по привлечению к сотрудничеству новых клиентов. В это время мой шеф и внештатные сотрудницы, обливаясь горячим потом, обходят дома и пытаются убедить людей подписать соглашения.
Вскоре послышался звук, похожий на лёгкий всплеск воды. Казалось, всякий раз, когда Саэко поднималась и опускалась на мне, между нашими чреслами пробегал ручеёк, журчание его напомнило мне какие-то знакомые звуки. Я закрыл глаза, и мне привиделась такая картина. Эта картина была написана красками двух цветов — зелёного и светло-синего: по огромной бескрайней долине протекает маленькая речушка. Светло-синяя часть потока становится всё шире, отделяется от картины и разбухает у меня на глазах.
Бёдра и колени Саэко крепко сдавливали моё тело. Открыв глаза, я увидел, что женщина смотрит на меня сияющим взглядом. Выражение у неё было точно такое, как во время кражи сыра в магазине. Слегка прикрыв рот, она прошептала:
— Там, внизу, внизу… Бабуля.
Значит внизу, на первом этаже, кто-то был. Я кивнул Саэко в ответ, — и тут вода зажурчала так громко, как будто у меня из ушей вдруг забил мощный фонтан. Одновременно я почувствовал, что мои чресла омывает сильная струя. Однако всё это не повергло меня в состояние шока: во всяком случае, я не оттолкнул и тем более не сбросил женщину с себя. Я чувствовал, что постепенно прибывающая вода в какой-то момент достигнет своего апогея — и иссякнет. К тому же, вода не была холодной: она была такой же теплой, как мое тело. Я не испытывал ни изумления, ни испуга; более того, лёжа на спине, я почувствовал невероятное возбуждение — от всех этих звуков и давления воды. Несколько раз журчание прерывалось, и несколько раз меня омывала теплая и мощная струя; у меня даже в глазах потемнело. Голова пошла кругом. Тепловатая вода заполняла собой весь мир, всё его уголочки.
Когда водный поток ослаб, а затем и вовсе прекратился, кружевная занавеска на обращенном к морю окне заколебалась; я почувствовал на лице лёгкое дуновение ветерка. Остатки воды, которые не полностью впитались в циновки, подтекли мне под спину и остудили кожу, а потом тоже неожиданно исчезли. У меня между ногами всё заледенело и сморщилось.
Лирическое отступление
Вы, читатель, возможно, скажете, что такая дурацкая история вряд ли могла произойти в реальной жизни. Ведь то, что я рассказываю, равносильно тому, как если бы со страниц открытой перед вами книги вдруг забил фонтан воды и залил вам очки.
Мне не остаётся ничего другого, как по возможности невозмутимо написать: бывает и такое, бывает! И ограничиться этим. Должен заметить, что считаю бессмысленным вступать в диспуты на данную тему и убеждать вас в правдивости моих слов.
В мире есть множество вещей и явлений, о которых не говорят. И обратное: то, о чём говорят, не может не существовать в реальной жизни. Разумеется, подобные рассуждения способны вызвать только смертную скуку. Такие расхожие теории столь же ошибочны, как досужие домыслы из дневника какого-нибудь незадачливого искателя приключений, бросившего всё на полпути. У меня нет желания опираться на подобные теории.
Здесь считаю необходимым сделать следующую оговорку. Да, в мире в самом деле реально существует великое множество вещей и явлений, о которых не говорят; однако же и не всё, о чём говорят, непременно существует в действительности. Другими словами, в реальном мире зачастую доминируют не факты, а ложь. Но ложь есть ложь, а факты есть факты.
Иногда бывает так, что правду принимают за ложь, а наглую ложь — за правду, настолько сложно провести между ними грань. Возьмём наш случай: всё, о чём я рассказал вам, читатель, — правда; и воистину нелегко рассказывать о реальных событиях, похожих на вымысел. Действительно нелегко. А мой рассказ настолько похож на ложь, что так и хочется крикнуть: «Это не ложь! Верьте мне!» В итоге вы всё-таки не поверите. А раз так, то видно, было бы лучше хранить истину в глубине души.
