Лаура Рестрепо - Ангел из Галилеи
Орландо оправдал свою репутацию ответственного юноши и через четверть часа вернулся с моим удостоверением, вручил его мне и, встав в центре «Звезды», провозгласил, словно какой-нибудь герольд:
— Сеньора Крусифиха говорит, что все в порядке, Мона[5] может подниматься!
Мона — это я. Ничего уж тут не поделаешь — бедняки всегда меня так называют. Более того, они никогда не спрашивают моего имени — оно им неинтересно, а фамилия и того меньше. Для них с первой минуты знакомства я — Мона, и все тут. Это из-за волос, из-за копны светлых волос, которые я с детства ношу длинными; люди среднего класса не обращают на них особенного внимания, а вот среди бедноты они производят фурор. Диковинные для этих мест волосы вкупе с ростом на двадцать сантиметров выше среднего — наследство от дедушки-бельгийца. Во время работы я заплетаю косу — это гораздо удобнее и менее броско, чем шевелюра до плеч. Так было и в тот день, когда я впервые поднялась в Галилею. Но это не важно, это никогда не было важно — паренек назвал меня Моной, Моной я и осталась до конца.
Орландо привел с собой компанию разномастных малолетков, все они были до нитки промокшие.
— Вы можете идти, они отведут вас, — указал старик на толпу детей. — Верно говорю, дорогая?
— Именно так, — подтвердила старуха. — Идите спокойно, они отведут.
— Ну, хорошо, — ответила я, не спросив даже, куда мы отправимся, так как поняла, что в этом деле наравне с таинственностью существует еще и собственный бюрократический порядок. Увидев, что дети тоже в резиновых сапогах фирмы «Кройдон», я поняла, что это мода, характерная для слякотной Галилеи, и спросила стариков, не могут ли они продать и мне пару.
— Какой размер носит сеньорита?
— Сороковой, — ответила я, уже зная заранее, что моего размера скорее всего не найдется. И в самом деле самая большая пара была тридцать восьмого, так что мне пришлось смириться с тем, что дальше я так и пойду в своих кроссовках. Я надела не успевший просохнуть плащ, поблагодарила старуху за предложенный в качестве укрытия кусок картона и вышла вслед за своими провожатыми.
Ливень заметно усилился, ветер словно бился в истерике, а под ногами была непролазная грязь. Я подумала, что если все будет продолжаться в том же духе, то в итоге вся Галилея сползет к площади Боливара, и, прежде чем отважиться наконец погрузить ноги в потоки воды, я тоскливо подумала: а ведь кто-то мог бы сейчас спокойненько сидеть себе в тепле под крышей и интересоваться у мисс Каука, правда ли, что огуречная маска идеально подходит для ее кожи!
Я уже трусила под проливным дождем вместе с процессией мокрых детей, когда решила уточнить у Орландо, куда именно меня ведут. В ответ он пожал плечами и поднял брови, словно это и так очевидно.
— Так мы идем смотреть на ангела, разве нет? Он является в этот час?
— Он всегда здесь.
— Ах, тогда это, наверное, какая-то скульптура или картина?
Он посмотрел на меня круглыми глазами, явно не в силах поверить в подобную тупость.
— Никакая он не картина, он а-н-г-е-л, — отчеканил Орландо, произнеся это слово по буквам, словно я плохо говорила по-испански. — Ангел из плоти и крови.
Такого я не ожидала. Я представляла себе, что, если мне будет сопутствовать удача, я смогу взять интервью у свидетеля совершенных ангелом чудес, или какого-нибудь адепта его культа, или — в самом лучшем случае — у исцеленного им больного и что смогу сфотографировать камень, на который он наступил, нишу, где ему ставят свечи, гору, где его впервые увидели. В общем, соберу обычный мусор, который удовлетворит требования редактора, потому что на его основе можно будет за пару часов состряпать историю, притянутую за уши, зато оправдывающую заголовок типа «В Колумбии тоже есть ангелы!» и подзаголовок «Достоверные случаи явлений Небесных Сил».
Но нет! То, что обещал Орландо, было настоящей встречей с ангелом во плоти.
— А где живет ангел? — решила уточнить я.
— В доме своей матери.
— У него есть мать?
— Как у всех в этом мире.
— Ах, ну да. А его мама — это та сеньора Крусифиха, что дозволила мне подняться.
— Нет, ее зовут сеньора Ара.
Я предполагала, что следующий вопрос снова возмутит моего провожатого, однако все же решилась его задать:
— Ты можешь сказать, о каком ангеле идет речь?
— С этим проблема, мы до сих пор и сами не знаем.
— Как это?
— Не знаем. Он не захотел раскрыть свое имя, — сказал Орландо, а другой мальчик подтвердил:
— Точно, не захотел.
Мы добрались до начала последней улицы, длинной, круто уходящей вверх, зажатой между двумя рядами приземистых лачуг, подпирающих друг друга на манер карточного домика. Людей не было видно, лишь вода бежала вниз, подпрыгивая на камнях. Этим улица была похожа на остальные, но все же она выглядела живописнее прочих благодаря зеленой шапке из мха и ветвей, покрывающей ее крыши, и аляповатому зигзагообразному украшению из пластика, оставшемуся от празднования дня какого-нибудь святого.
Орландо показал наверх:
— Там Нижний квартал. Ангел живет там, в розовом доме.
— Что за Нижний квартал?
— Эта улица.
— А почему же ее так называют, если она выше всех остальных?
— Потому что там живут самые бедные.
— Ладно, поднимаемся.
Я наклонилась, чтобы закатать джинсы, смирившись с тем, что придется по щиколотку погрузиться в воду шоколадного цвета, увлекающую за собой мусор.
— Нет, подождите под этим навесом, — сказала девчушка из моей свиты, одетая в красное пальто, и тут же исчезла, как по мановению волшебной палочки, вместе с другими детьми, включая Орландо. Я остановилась, где было велено, вжавшись спиной в стену, чтобы спрятаться от потоков, срывавшихся с крыши. Медленно потекло время.
— Орландо! Орла-а-андо-о! — Мои безнадежные крики гасли, едва родившись, как огонек свечи на ветру.
В переулке не было ни души, лишь минуты шли одна за другой, а я все ждала на том самом месте, спрятавшись в своем закутке, ощущая все возрастающий страх, что дети попрятались по домам и пьют горячее молоко, окончательно забыв обо мне. Я уже совсем впала в панику от безнадежности ситуации, когда увидела, что они возвращаются — по двое, по трое, неся в руках доски.
Потом они запрыгали над водой и, повинуясь указаниям Орландо, руководившего маневрами, установили доски поперек переулка, укрепив края на камнях и соорудив нечто вроде идущей вверх лестницы из пяти-шести ступенек, под которыми текла вода. Девчушка в красном пальто взяла меня за руку и помогла подняться, перешагивая со ступеньки на ступеньку. Остальные замирали в ожидании и каждый раз, когда я убирала ногу с доски, тут же хватали ее, чтобы снова пристроить повыше, так что она становилась первой, и, сколько бы я ни поднималась, лестница все время оказывалась впереди.
Я чувствовала себя словно Иаков, возносящийся на небо по ангельской лестнице. Эти улыбчивые создания, надрывающиеся под дождем, чтобы сделать мой путь максимально удобным, впервые пробудили во мне чувство, которое впоследствии будет иногда охватывать меня в те дни, что я проведу в Галилее: ощущение, что я попала в некое царство, не принадлежащее к миру сему.
— Вы не первая журналистка, которая приходит. — Орландо опустил меня с небес на землю.
— Здесь многие побывали?
— Достаточно. Один даже с телекамерой приезжал. И люди из других кварталов приходят. Из Лома-Линда, из Ла-Эсмеральда… Даже из Фонтибона добирались, чтобы поглядеть…
— Должно быть, у вас тут очень важный ангел.
— Именно так. Это волшебный ангел.
Меня очаровало выражение «волшебный ангел», прозвучавшее из уст ребенка, и я спросила, видел ли он его своими глазами.
— Ясное дело, мы все его видели, потому что он нам позволяет видеть себя.
— И ты говорил с ним?
— Нет, этого не было. Он ни с кем не разговаривает.
— Почему не разговаривает?
— Разговаривать-то он разговаривает, но только все больше сам с собой. Дело в том, что мы не понимаем его слов.
— Почему?
— Потому что не знаем его языков.
— А на скольких же он говорит?
— Я бы сказал, на двадцати или двадцати пяти. Не знаю.
— Мне показалось, что ваш падре не верит в ангела…
— Если даже и верит, то говорит, что нет. Просто он ревнует.
— Ревнует к ангелу? А почему?
— Потому что люди ангела очень полюбили. А еще он боится — наверное, прежде всего потому что боится.
— Боится? В каком смысле боится?
— Просто иногда ангел бывает ужасен.
Последняя фраза словно ударила меня током. Но продолжать расспросы не было возможности, так как мы пришли к розовому дому и дети, сбившись в кучу, подняли гвалт. Это было типичное жилище бедноты, из тех, что вечно остается недостроенным, а его обитатели время от времени вдруг берутся за дело, пуская в ход доски, куски картона, ставят там и сям горшочки с цветами, нелегально подключаются к электросети, устанавливают гигантское радио и мощную телевизионную антенну.
