Гэнъитиро Такахаси - Сайонара, Гангстеры
Впереди шел Кентуккийский Херес, которого Алиса Ричардс послала на дорожку с напутствием: «Если сдохнешь — сдохни лидером!» Третьим номером мчался мой соперник номер один, Форвард.
Это происходило 4 мая 1968 года, на Черчилл-Даунс в Луисвилле, и я был Образом Танцора, начавшим девятым и теперь проносившимся последний отрезок дистанции. Мое время — 24.14, а до финиша оставалась четверть мили.
Я не отрывал глаз от Форварда.
Смело могу утверждать, что собирался победить в этой гонке.
Когда мы зашли на дальний поворот и ускорились на последнем отрезке к финишу, копыта лошадей, прежде чем мы начали сбиваться с ритма, словно стали вязнуть в воздухе, когда я рванул вперед с внезапным импульсом энергии.
Сверкающий Меч, Адмиральский Катер, Дон Б. (видимо, в честь Доналда Бартелми), Время Джиги, Телереклама… я обходил скакунов одного за другим.
Кентуккийский Херес остался позади, и я нагонял лидера — Форварда.
Я конь в Кентуккийском дерби!
Восьмая часть мили до финишной черты!
Невероятное видение встало перед моими глазами.
Вдруг, совершенно внезапно, Несомневающийся, Ласточка и Парень-Янки шли бок о бок, ноздря в ноздрю, собравшись впереди препятствием, неодолимым барьером на пути.
Это было 18 мая на гоночном треке в Пимлико, и я прямиком следовал в поставленный ими капкан.
Я видел Форварда, галопирующего впереди, по другую сторону воздвигнутого барьера идущих ноздря в ноздрю трех лошадей, хотя, конечно, мне уже приходилось обходить его прежде.
— Прочь с дороги! — заржал я.
Три чистокровных скакуна вертелись, крутились, скакали, ржали и путались под ногами, делая все возможное и невозможное, чтобы помешать мне прорваться к финишу.
— Я вас на части порву, уроды! — вопил мой гангстер-жокей.
— О нет, я не смо… — Голос у меня перехватило.
— Р-рр-разорву!
У меня за спиной загрохотал гангстерский автомат.
Перескочив продырявленные крупы трех породистых скакунов, я вихрем рванул вперед, нагоняя Форварда, смятенно взвившегося на дыбы.
Я выжимал все силы, устремившись к финишу: гнал и гнал по долгой, растянувшейся беговой дорожке.
Но, даже изо всех сил устремляясь вперед, я по-прежнему не видел финишной черты.
4
Это было продолжение затянувшегося сна.
Там, во сне, я чувствовал охватившее меня замешательство, поскольку не мог взять в толк, что это за сон во сне, навеянный сном.
Во сне, и это уже всерьез, я просто продолжал упрямо надеяться, что я проснусь, восстану из этого упрямого тупого бреда.
Но теперь, когда сон простер ко мне свои руки, когда потянулся ко мне, когда овладел мной, он просто отказывался оставить меня в покое, преследовал меня, словно рой назойливых репортеров — единственного выжившего после авиакатастрофы.
— Прочь свои грабли! — возопил я.
И еще позволил сну продлиться десяток секунд. После чего, поскольку стало ясно, что так просто от него не отделаться, я от души врезал сну прямо по жизненно важным органам.
— Уххх, — крякнуло сновидение. — Ну ты даешь!
5
— Что это было, Книга Песен? Ты что-то сказала?
Прижавшись к моей груди, опутав меня своими волосами, Книга Песен бормотала во сне.
— ГАНГСТЕРЫ… ГАНГСТЕРЫ… — со стоном повторяла она.
После чего наступил краткий перерыв.
Затем причитания возобновились.
— ГАНГСТЕРЫ… ГАНГСТЕРЫ… ГАНГСТЕРЫ…
Книга Песен приходила в дикое состояние, когда у нее случались ночные кошмары.
— Все в порядке, ГАНГСТЕРЫ не приходили, — заверил я ее.
Я прошептал ей это на ушко самым нежным голосом, деликатно проникая в ее сон.
— Все хорошо, я рядом, — продолжал нашептывать я. — ГАНГСТЕРЫ не придут за тобой, не заберут тебя, что бы ни случилось, пока я с тобой.
И осторожно гладил ее узкую талию, чтобы снять охватившее Книгу Песен напряжение.
Затем тихо-тихо, медленно-медленно рука моя переползла к спине, следуя по ее волнистому позвоночнику, изогнувшемуся в складках постели. Потом все так же вкрадчиво и осторожно ладонь переползла на живот, такой мягкий и податливый, что в нем тонули и вязли пальцы.
Тело Книги Песен утихло.
Не просыпаясь, по-прежнему во сне веки Книги Песен чуть затрепетали, словно пытаясь заверить меня, что теперь и правда все в порядке; и тут она заговорила со мной прямо из сна.
— Целуй меня, — попросила Книга Песен.
Я запечатлел на ней поцелуй.
«Генрих IV» в своей корзинке сонно перекатился на другой бок.
И еле слышно заскулил, точно хворая собака.
— У-у-у.
Или что-то вроде:
— Фф-ф-фу-у-у.
IV
«NПNП»
1
Все пишущие беллетристику должны быть готовы к встрече с расстрельной командой
Гласил плакат на двери «Поэтической Школы», где я преподавал.
Знаменитое изречение — сказано коротко и ясно, к тому же совершенно справедливо.
2
Мои лозунги были расположены там же, бок о бок, только на стенке в уборной:
Не промахнись мимо очка
Если твой стих ни на кого не произвел впечатления, отнеси его к кузнецу, и пусть он разобьет его молотом вдребезги.
ГорацийОставалось надеяться, что ученики останутся верны обоим изречениям.
3
Я долгое время занимался стихосложением.
Мне было три года от роду, когда я сложил свой первый стих: я зафиксировал его карандашом для бровей в материнском журнале по ведению хозяйства.
Это была ода любимому детскому горшку в виде уточки.
Первая строка идет от вдохновения.
Я схватил карандаш и затрясся от напряжения.
Тогда я еще оставался в полном неведении, что поэты-классики считали: всякий стих должен начинаться с обращения к Творцу или, на худой конец, к великосветскому покровителю. Также я совершенно игнорировал опровержение так называемого «принципа Д'Аламбера», выдвинутое Валери: «Суров закон, который век наш возлагает на поэтов: признается хорошим в стихе то, что может быть найдено великолепным в прозе».
Я был трехгодовалым ребенком, которому родители терпеливо меняли памперсы, надеясь, что чадо перестанет «делать в кровать», пока не махнули рукой на это бесперспективное занятие.
Зарываясь в гущу чисел, готовых разлететься по сторонам от потока поэтической энергии, я начертал в материнском журнале исполинскими литерами:
NПNП
В этот момент явилась мать, застав меня с карандашом в руке и лихорадочным блеском в глазах.
— Что ты пишешь, олух?! — возопила она, словно оскорбленная моим невежеством. — Разве нельзя было позвать меня, если тебе приспичило на горшок? Зачем писать шиворот-навыворот?
— Мама, я не хотел на горшок, я хотел сочинить ему оду.
NПNПАКАК
— Так ты писать захотел? — поинтересовалась мама. — Или что другое?
— Мама, я не хотел писать, я хотел писать.
4
Так я продолжал еще долгое время заниматься литературным творчеством.
По достижении семнадцати я уже твердо усвоил, что являюсь поэтом.
Именно «коридор» навел меня на эту мысль.
5
Мы были выставлены с одноклассником в коридор.
Над нами навис учитель истории.
— Итак, — начал он, сперва обращаясь ко мне, — значит, ты уверен, что человека, открывшего Америку в 1492 году, звали Хаггис?
— Нет, — искренне ответил я, — не уверен. Наверное, я ошибся. Может быть, его звали Марлон Брандо?
— Останешься здесь еще на час стоять в коридоре, — посулил учитель.
Затем он перешел к моему собрату по несчастью.
— А ты, значит, считаешь, что драма Шекспира, написанная в 1598-м и посвященная королеве Елизавете, называется «Эммануэль»?
— Хммм, — засомневался мой одноклассник, уже не так уверенный в своей правоте.
Кажется, и его посетили некоторые сомнения. Ведь на самом деле есть вопросы, на которые просто невозможно ответить экспромтом. Некоторое время он простоял, задумчиво скрестив руки на груди и опустив голову — в позе мыслителя, видимо соображая, как это еще может называться. Внезапно лицо его озарила молниеносная догадка — и он прошептал что-то в склонившееся ухо наставника.
— Останешься здесь до утра! — было обещано ему.
Таким образом несколько драгоценных лет юности этот парень простоял в школьном коридоре, в углу.
Точно еврей, нашедший наконец землю обетованную, он так и не тронулся с облюбованного участка.
Застал я его там и выходя с выпускного вечера. Мимо шла толпа учеников и учителей, а он приветливо махал нам из своего угла.
