Юрий Шестов - Утро
***
С раннего детства я занимался хлопотливым сезонным промыслом. С весны до поздней осени народ вылавливал из Иртыша брёвна, шпалы и вообще всё что плавало и могло пригодиться в хозяйстве. Один раз сосед поймал большой фанерный ящик с сахаром-песком. По краям сахар подмок, но в середине счастливцу удалось наскрести килограммов восемь тёмного кубинского сахара.
Пойманный строевой лес продавали застройщикам – в те годы народ ещё строил свои дома. Особенно ценились непропитанные шпалы и строительный брус. Вверх по течению от нашего дома, метрах в трёхстах, был шпалопропиточный завод. При разгрузке барж отдельные шпалы падали в воду и становились нашей добычей. Периодически со шпалопропиточного завода приходила “комиссия” и конфисковывала шпалы. Приходилось их прятать и стараться быстрее сбыть застройщикам.
Брёвна пилились, кололись и использовались для отопления. Большая часть шла на продажу владельцам частных домов. Но промысел был нелёгкий. Брёвна вначале надо было расколоть вдоль, и только потом вручную напилить и наколоть. Часть владельцев домов покупали брёвна целиком, и затем сами пилили и кололи. Это был праздник души и тела, когда удавалось залучить такого покупателя. Некоторые продавцы, правда, так радовались, что не брали деньги до погрузки, а потом новоиспечённый счастливый обладатель дров отбывал не расплатившись. Наверное, чтобы не замутить постылой прозой жизни такие редкие и такие светлые моменты счастья.
***
Речной промысел занятие не бог весть какое прибыльное, зато я был предоставлен самому себе. Я любил многочисленные уютные острова на Иртыше, тихие протоки. Иногда рыбачил. Сидеть с удочкой у меня не хватало терпения. Обычно я ставил сети или использовал бредень. В ту пору в черте города ещё можно было поймать стерлядь. Налимы были обычное дело.
Иногда я попадал в довольно рискованные приключения. В ледоход меня несколько раз затирало льдом так, что приходилось вытаскивать лодку на лёд и надеяться что моя льдина окажется крепче других. Кругом меня льдины наползали друг на друга, вздымались из воды, с треском лопались, крошились на куски. Шум оглушал. Душа моя пела от восторга, и в то же время было немного жутковато.
Однажды ночью со связкой брёвен чуть не затянуло под баржу. На моё счастье под рукой оказался топор. Я в два маха перерубил тросик, за который были прицеплены брёвна, не видя его в темноте, но чувствуя местоположение каким-то шестым чувством. Я слышал как мои брёвна скрежетнули по днищу баржи. Мимо в темноте потянулся высокий вертикальный борт. Я знал, что опасность не миновала, меня всё ещё может притянуть к барже, поэтому отчаянно отгребал подальше. Топор я брал чтобы днём нарубить тальника на острове, для помидорных колышков. Колышки я отнёс днём. Тащить одновременно колышки и топор было неудобно, а идти второй раз из-за одного топора я не захотел. А он вот как пригодился. Иногда в жизни везёт. Иногда нет. И от таких мелочей может зависеть жизнь, самое ценное что есть у человека. Как это так?…
Лет в одиннадцать, пытаясь заарканить бревно на середине Иртыша, свалился в ледяную воду, когда лодку волной положило на борт. Но каждый раз я каким-то чудом выворачивался.
Река была для меня как дом. Я уважал её тяжёлый бойцовский характер и невероятную, почти живую для меня мощь. Меня никогда не обманывала временная безмятежность реки. Я в точности знал, каким диким может быть Иртыш в непогоду, когда встречались быстрое течение и сильный северный ветер, и как он беспощаден к наивным незнакомцам. Утопленники для меня было не просто слово. Это были безутешные родственники, стоящие на берегу у края воды, раздувшееся тело, чуть выступающее над водой у илистого островка, поросшего тальником. Я столько раз один на один сражался с его коварным сильным течением, штормами и угрожающе шипяшим льдом, готовым в любую минуту разнести мою лодку на куски…
***
Попозже, годам к двенадцати, я начал осваивать сухопутные профессии. Это были временные, по одной-две недели, работы на железной дороге. В основном я занимался разборкой, перепланировкой или ремонтом небольших обслуживающих зданий. Работы обычно были срочные, и в таких случаях брали кто подворачивался. У отца в железнодорожных мастерских был приятель, мастер цеха, который и подкидывал мне работёнку, раз убедившись что на меня можно положиться. Иногда какой-нибудь большой компрессор не проходил в имеющиеся двери, и я расширял широкий оконный проём чтобы затянуть махину внутрь. Потом я как умел снова закладывал проём кирпичом.
Здания в основном были старой добротной постройки. Долбить эти кирпичи было что вгрызаться в гранитную породу. Лом, кувалда, скарпель и моё упорство были единственными инструментами для этих трудовых подвигов. Иногда работа носила более созидательный и не столь каторжный характер. Я ставил кирпичные или деревянные перегородки. Деревянные обивал дранкой. Иногда навешивал двери, красил. Как говорится, на все руки от скуки. Отец ненадолго подходил, показывал как правильно делать ту или иную работу. Едиственная миссия, в которой я потерпел сокрушительное фиаско, были штукатурные работы. Стены вышли неровными. Высохнув они потрескались, как почва в пустыне. Я кое-как замазал щели, покрыл погуще олифой, и с облегчением закрасил на три раза суриком – другой краски на железной дороге не признавали. С тех пор я не люблю штукатурить.
Только один раз отец остановил меня, придя проведать что я поделываю на очередном трудовом фронте. Пару минут он смотрел, как я откалываю кусочки от какой-то необыкновенной крепости кирпичной кладки, наследия царского режима. Потом сказал, что это не дело, для таких проектов нужна техника. Мы потратили с ним полдня, но в конце концов грузовик каким-то чудом протянул компрессор для отбойных молотков по склону насыпи, у подошвы которой стояло здание. С противиположной стороны здания была железная дорога для меневровых паровозов. Другого подъезда для машины не было. Оборудование, устанавливаемое в это здание, сгружали прямо с железнодорожной платформы. Вообще, я заметил, у железнодорожников свои понятия об удобствах.
Моторист, дядя Паша, запустил компрессор, и показал нам как работать с отбойным молотком. Отец попробовал так и этак, и через минуту уже работал так будто всю жизнь не выпускал из рук этот норовистый и импульсивный инструмент. Вскоре и я уловил, как оно ловчее вгрызаться в кирпич, и дело пошло. Дядя Паша повозился у пульта компрессора. Понаблюдал как мы работаем, потом присоединил третий молоток и подкрутил что-то на пульте. Поплевал на руки, одел голицы, рабочие рукавицы, и присоединился к нашей компании.
Отбойные молотки грохотали на всю округу. Часа через четыре работа была закончена. Не прерываясь, мы быстренько смотали шланги и поскидали молотки в железную коробку на платформе компрессора. Отец отсчитал десять рублей и вручил их дядя Паше: “Это как договорились. А это премия вам с Серёгой”, – и добавил ещё пять рублей. Серёга был водитель машины, притянувшей компрессорную тележку. Дядя Паша удовлетворённо, с достоинством кивнул, принимая деньги. Прибывший на тишину Серёга, презрев законы физики, снова протащил компрессорную тележку по склону.
Мы были все в пыли и кирпичных крошках. О цвете одежды можно было только гадать. Взяли мои инструменты, и втроём отправились прямиком к Иртышу, хотя можно было попроситься в душевые шпалопропиточного завода. По пути отец расспрашивал дядю Пашу о его житье-бытье. Тот отвечал просто и понятно, попутно высказывая свои мысли. Мысли у него были чёткие и, наверное, правильные, как устройство механизмов с которыми он имел дело.
Место для купания было не самое удачное – конец причалов для грузовых кораблей и барж. Куски арматуры и осклизлого бетона выглядывали из воды. Но тело и лицо так чесались от пота и пыли, что мы не обратили внимания на эти пустяки. Сначала долго выхлопывали одежду. Потом я блаженно сполз в воду и долго промывал глаза, затем смыл остальную грязь. Метрах в двадцати от нашего места была сильная воронка. Весной туда затягивало льдины. Перед тем, как не спеша уйти под воду, льдины делали несколько кругов, постепенно приподнимая дальнюю от воронки сторону. Они выходили из воды, сверкая отшлифованными краями, поднимались почти вертикально и так, стоя, уходили под воду.
Вблизи берега тарахтел речной буксир. Тараня мутные, своенравные воды Иртыша, он упорно поднимался вверх по течению. На низкой корме, заваленной кругами толстых канатов, стоял мужик боцманского вида в замасленной тельняшке с длинными рукавами. Он прокричал что-то в рупор и покрутил пальцем у виска. Отец только рассмеялся и сделал успокаивающий ответный жест. В ответ снова раздалась жестяная фраза из рупора, завершённая усиленным хриплым смехом. …Чёрт, как мне было хорошо в тот вечер! Хотел бы я чтобы кто-нибудь вспомнил меня так, как я вспоминаю своего отца.
