Леонид Бежин - Остров должников
— Извини, дружище, что я об этом, — произнес он, стараясь не казаться слишком пристыженным и виноватым и в то же время и беззастенчивым в использовании чужой доброты, — но ты понимаешь, после ремонта… понадобилось кое-что купить… а главное, представился случай починить ограду. Конечно, с моей стороны бессовестно… и если бы не обстоятельства, то, поверь…
Отец Валерий выражал словами искреннюю озабоченность своим положением должника, но голосом невольно подавал пример легкого и беззаботного отношения к денежным обязательствам, которого ждал и от друга.
— Сколько тебе? — внезапно спросил Левушка.
Отец Валерий смутился, не зная, как объяснить ему, что не собирается снова занимать, а просит лишь об отсрочке старого долга.
— Тысячу, две, три?
Отец Валерий взглянул на жену, со страхом следившую за выражением его лица.
— Ну, если десять…
Положив трубку, он долго и испытующе смотрел на нее, словно не решаясь оторваться от предмета, за счет которого поддерживалось шаткое равновесие между ним и окружающим миром.
— Что?! — спросила жена, берясь за сердце от дурного предчувствия.
— Я, кажется, занял у него еще, — прошептал отец Валерий, не веря собственному голосу. Он сделал попытку встать и припал на отсиженную ногу, словно нога у него отнялась.
— Занял? На что же ты, отец, занял? — Матушка явно опасалась, что под влиянием новых замыслов, роившихся в его голове, он забудет о ее заветных нуждах.
— Там и на оградку, и на целый хор хватит, — вяло отмахнулся отец Валерий.
7
Прощаясь с Одинцовыми, отец Валерий их даже не благословил, хотя они по привычке склонили головы и сложили ладони, как он сам их учил. Но на этот раз учитель сделал вид, что не заметил их выжидающей позы, торопливо откланялся и удалился (лучше бы он удавился!).
Скверное чувство не покидало его. По дороге домой вспоминалось, как Левушка выдвинул ящик стола, отсчитал купюры и в ответ на его заверения о скором возврате долга лишь криво усмехнулся и поморщился: “Какая ерунда! Сочтемся!”. У Одинцовых ничего не изменилось, жилище напоминало склеп, словно хозяевам по-прежнему внушала отвращение сама мысль за что-то браться, к чему-то прикладывать руки, наводить порядок. Все та же пыль покрывала буфет, все та же паутина висела в углах и все те же книги лежали раскрытыми на столе. Все это вспоминалось навязчиво, неотступно, висело, маячило перед глазами отца Валерия, и тогда неприязненное, скверное, гадкое чувство к себе смешивалось со жгучим желанием обличить Левушку.
Обличить — словно в отместку за то, что так долго терпел, не обличал, и вот наконец-то почувствовал: можно! Постепенно это жгучее желание овладело им настолько, что отец Валерий забыл, скольким он Левушке обязан, и собственное положение должника перестало мучить и угнетать его. Если раньше он был опутан по рукам и ногам унизительной необходимостью постоянно выражать свою благодарность, то теперь разорвал эти путы и стал свободным.
Свободным как обличитель, обличитель во имя истины — какая это опьяняющая свобода! Отец Валерий понял, осознал всем своим существом, как тяжела была эта дружба, требовавшая от него стольких уступок и компромиссов, что он попросту терял в ней самого себя. И когда Левушка из друга превратился во врага, отец Валерий, все равно любя его как друга, словно бы заново себя обрел и впервые почувствовал об-лег-че-ни-е…
Дома он обо всем поведал матушке — поведал как на духу. Матушка, крутившая швейную машинку (на ногах валенки, толстая коса поверх безрукавки), выпрямилась, вынула изо рта шпильки, задумалась, надолго погрузилась в себя, и они вместе решили, что не следует брать деньги на святое дело у человека, читающего такие книги — не просто вредные, но крамольные! Поэтому, как ни заманчива возможность поставить оградку вокруг храма и пригласить в хор певчего, придется от нее отказаться и на следующей неделе (раньше отцу Валерию не выбраться) вернуть хозяину нечестивые деньги.
Решили и стали ждать: дни тянулись медленно, потому что каждый день они вновь и вновь убеждали себя в своей правоте. А чем больше убеждали, тем больше сомневались, и сомнения одолевали настолько, что принятое решение казалось хуже любого предлога, позволяющего от него отказаться.
И тут матушке предложили… предложили шубку, похожую на ту, проданную, и совсем недорого, вдвое дешевле первой. Получалось, что на продаже они выгадали, подзаработали…
— Может быть, купим? — предложил отец Валерий, как предлагают то, с чем надо либо молча согласиться, либо мучительно долго и подробно обосновывать свой отказ.— Ведь это не для храма, не на святое, а так, для себя… Зимой-то без шубки и за ворота не выйдешь!
— Даже и не знаю, как быть, — матушка потерянно вздохнула, сознавая, как слаба она, грешная, и в своем согласии, и в своих отказах. — Решай сам. Ты у нас голова…
— Да я тоже не знаю, — честно сознался отец Валерий (сознался с таким видом, словно в ее вопросе было что-то нечестное). — С одной стороны, оно бы и можно, а с другой…
— То-то и оно…
Возникшее затруднение ощутимо повисло в воздухе. Отец Валерий кашлянул.
— А, может, у дочки совета спросим? — он улыбнулся так, словно для него самого было загадкой, шутит ли он или говорит всерьез.
Матушка посмотрела на него с недоумением и, прежде чем ответить, с выжидательной задумчивостью помолчала.
— Ну, спроси, спроси. Посоветуйся…
Отец Валерий подозвал дочку, зардевшуюся оттого, что ее будут спрашивать о неизвестных вещах, в которых запутались сами взрослые.
— Дуняша, купим маме шубку, чтобы она не мерзла?
Отец Валерий погладил дочку по голове. Девочка задумалась, чтобы не сморозить такого, о чем пришлось бы жалеть, но никакого подвоха в отцовском вопросе не обнаружила и поэтому смело сказала:
— Купим, купим. Маме шубку, тебе полушубок, а мне — бахилы, платформы и дутики.
8
На шубку и полушубок им хватило, а вот на платформы и дутики денег не оставалось, и матушка повела осторожное наступление на мужа: “У кого бы чуть-чуть занять?” — “Нет, нет! — закричал тогда отец Валерий, накануне звонивший бывшему другу и нынешнему врагу. — Он не только читает, но и сам теперь пишет! Целую книгу задумал — в оправдание графа Толстого! Читал мне по телефону — сплошные кощунства и крамола!”
Матушка, расчесывавшая и заплетавшая волосы, лишь недоуменно пожала плечами и забросила косу за спину: “Как хочешь, отец. Разве я настаиваю?”
Они долго крепились и ничего не покупали. Отец Валерий как мог старался заработать — лепил из глины свистульки, вытачивал на станочке пасхальные яйца, матрешек, неваляшек, а матушка их раскрашивала и продавала на рынке. Но с таким кустарным промыслом особо не развернешься, большую деньгу не зашибешь. Да и стыдно, негоже ему уподобляться Левушке: все-таки отец Валерий поп, а не торгаш, не купец, не коробейник! Уважение надо иметь к собственному сану!
Поэтому капиталы его росли медленно: в жестянке почти не прибавлялось. Дочь от обиды ходила уязвленная, гордая и торжествующая: ага, себе купили, а ей шиш! Они заставляли себя не замечать этого, не упоминать в разговорах — помалкивать, но в конце концов отец Валерий не выдержал и со стоном сорвал телефонную трубку: “Дружище, еще две тысячи…”
Сумма долга кошмарно росла, и их судорожные усилия укротить его ни к чему не приводили. Заняли на новый поставец, резной буфет с цветными стеклышками, диван с выгнутой спинкой, украшенную стеклярусом оттоманку, большой абажур цвета морской волны, скатерть с кружевной каймой и вышитые гладью дорожки. С Левушкой как раз расплатились задолжавшие ему оптовики, и у него скопилась масса ненужных денег.
— Что ж, и они нам многим обязаны! — вздохнула матушка Полина, скучающим выражением лица показывая, что у них нет никаких причин избегать ссылки на этот довод.
— Прошу тебя, прошу тебя… Хватит! — отец Валерий явно досадовал, что, высказав эту мысль вслух, жена отняла у него тайный предлог для самооправдания.
— А что?! — голос у матушки дрогнул от обиды и жалости к самой себе. — Я у них, как прислуга… сор выметала, полы драила, обед им варила!
— Это несопоставимые вещи. У людей несчастье, а мы пользуемся!
— Почему? Мы же в долг…
— Вернули мы хотя бы копейку?! Человек книги создает, а я… матрешек на станке вытачиваю!
— Еще неизвестно, какие книги, — матушка напомнила мужу о его же сомнениях и опасениях. — Не от лукавого ли?
— А!… — отец Валерий то ли не находил новых возражений жене, то ли устал от бесплодного спора с самим собой.
9
В студенческие времена Валерий Маратович (отца назвали Макаром, но мода заставила переименовать в Мараты) относился к презренному металлу легко и беззаботно. Он забывал возвращать долги и не уподоблялся тем, у кого саднило, посасывало, ныло в душе, если долго не возвращали, а если вообще отказывались вернуть, темнело в глазах и подступало обморочное удушье.
