Леонид Бежин - Остров должников
— Нет, только не у них, — сказал отец Валерий, чувствуя в жене решимость, достаточную, чтобы не поддаться сомнениям, успокоительным для совести, но опасную для практического исхода затеваемого дела.
— Ты прав, прав, — вздохнула она, как бы мирясь с безвыходным положением, создаваемым их щепетильностью, и в то же время оставляя для себя некоторую надежду на то, чтобы из него выбраться. — Рука не поднимается, хотя им эти деньги не нужны — они их лишь тяготят и обременяют, а жертва стала бы для них облегчением.
Матушка безучастным голосом перечисляла доводы, которые могли бы говорить и в пользу решения, обратного тому, что принято.
— Да, да, — согласился отец Валерий, избегая брать на себя инициативу и как бы намекая, что любой его довод открыт встречным доводам со стороны жены. — У людей такое горе… Нельзя!
— Что же нам предпринять? — Матушка мельком взглянула на мужа, словно бы ища у него подсказки и в то же время избегая ее, как избегают уличать себя в лукавстве, лицемерии и неискренности. — Ведь договоренность уже есть… нельзя подводить человека!
— И какого человека! Вот русская душа!
— Да, было бы кощунством… Бог нам не простил бы!
— И все же занять явно не у кого, — отец Валерий опустил печальные глаза.
— В том-то и дело… Ведь ты же спрашивал у знакомых прихожан, а я — у родственников. Все разорены — такое время… — Матушка повздыхала, сдерживаясь, чтобы не осудить тех, кто повинен во всеобщем разорении.
Повздыхала и снова мельком взглянула.
— Даже не знаю, не знаю, как быть, — отец Валерий расхаживал взад и вперед и потирал руки с видом человека, которому нужно лишь выждать определенное время для того, чтобы его положение перестало быть столь затруднительным. — Может, все-таки отказаться? — спросил он с нахмуренным и озабоченным выражением лица, адресованным жене на тот случай, если она вдруг примет его предложение.
— Неудобно, отец, неловко. Нехорошо… Нельзя гасить в человеке благие порывы, осквернять в нем святое! Если бы не безвыходное положение, мы не стали бы занимать у Одинцовых, ведь раньше мы у них не одалживались. Но ведь ты помнишь, сколько раз мы сами давали им в долг! Тем более что им сейчас не до покупок…
Аргументы приобретали активный заряд.
— Собственно… Но как спросишь?!
— По-простому… Скажем, такая, мол, ситуация, так-то и так-то, — бойко зачастила матушка. — Они поймут…
— Вообще они предлагали: “Если нужны деньги…”
— Вот видишь!
Матушка ждала от него окончательного согласия, и отец Валерий, сочтя, что церемонии мучительных сомнений соблюдены достаточно, решил поставить точку:
— Ладно… Только договоримся, что вернем им долг через полгода.
— Или через год, — поправила его жена.
5
Чтобы расплатиться с долгами, Агафоновы решили, прежде всего, отказаться от дачи, утешая себя тем, что они, считай, живут за городом, у окружной дороги, и подмосковный лес подступает к самому их крыльцу. Вот они, опушки с сосенками, камышовое болотце, угадывающиеся грядки бывших огородов и одичавшие яблони, оставшиеся от садоводов, переселившихся в новые дома. Конечно, жаль расставаться с хозяевами, у которых снимали дачу столько лет, и те ни разу не повысили плату, хотя с новых дачников наверняка возьмут вдвое больше, ведь время-то бежит и цены растут! Но зато Агафоновы могли гордиться тем, что сэкономили, поскольку экономия стала для них таким же выстраданным мировоззрением, как для Одинцовых поначалу безденежье, а потом сменившая его жажда заработать побольше.
Экономили они на всем, в том числе и на еде: сверх положенных четырех постов держали пятый, добровольный. Они грызли орехи и посасывали размоченные в воде сухарики, молясь Богу о том, чтобы Он уберег их от соблазна оскоромиться и тем самым потратить лишнюю копейку, и в запрятанной на дно комода жестянке у них множилось, тучнело, прибавлялось.
Отнесли в букинистический библиотеку, собранную в университетские годы, продали кое-что из мебели и одежды. Матушка шубкой пожертвовала, подаренной ей на свадьбу: не барыня, обойдется, им сейчас не до выездов в гости, а по двору можно и в телогрейке ходить! И забрезжила надежда — вернут! Однажды, пересчитав купюры, отец Валерий от радости задержал дыхание и зажмурился. Зажмурился, отказываясь верить своему счастью, и чуть слышно застонал от блаженной муки: еще немного, и он больше не должник.
Но когда мастера-бессребреники закончили ремонт, был вынесен весь мусор и храм засверкал на солнце золотыми маковками, стало стыдно за старую церковную утварь: позеленевшие медные кресты, прохудившуюся крестильную купель, чадившие кадильницы, вылинявшую епитрахиль. С таким убожеством душа на литургии не запоет и праздничным светом не просияет, а тогда выходит, что и благочестивая жертва набожных людей оказалась напрасной. Мастера потрудились, храм снаружи обновили, а изнутри он никакого вида не имеет: убожество оно и есть убожество.
И Агафоновы решили повременить с возвратом долга, но зато приобрести новую церковную утварь. Достали со дна комода жестянку и поехали на Пречистенку. Долго приценивались, выбирали и наконец купили.
В новом, сверкающим золотым шитьем облачении, среди обновленных, оштукатуренных и выкрашенных стен отец Валерий служил вечерню и в первых рядах молящихся видел многих знакомых, приглашенных по такому торжественному случаю: однокашников, бывших дачных хозяев, мастеров, сиявших как именинники, с благоговением опускавшихся на колени и целовавших престольный крест.
Среди прочих гостей позвали и Одинцовых, но те неуверенно отказались, стараясь не обидеть своим отказом. Агафоновы не настаивали. После вечерни они собиралась устроить скромное угощение — накрыть столы, выставить бутыль с домашней наливкой, квашеную капусту (особенно в ней хороша виноградинка!), студень, грибки, пироги. И стоило себе представить несчастные глаза Левушки, сгорбленную фигурку его жены, как становилось ясно: Одинцовы стеснялись бы гостей, гости стеснялись бы Одинцовых, и никакого праздника не получилось бы.
К тому же отцу Валерию по-прежнему не нравились книги, которые читал Левушка, — раздражали, сидели у него как кость в горле, но если раньше он свое раздражение сдерживал, то теперь его все больше подмывало высказаться.
6
Миновало полгода, а затем и год, но никаких надежд поправить финансовое положение семьи не появлялось. Наоборот, жизнь гораздо охотнее предоставляла случаи не прикопить, а потратить деньги.
Отца Валерия давно мучила совесть при виде сиротливых кирпичных столбов, оставшихся от разрушенной ограды. Они взирали на него с немым укором, словно бы горько сетуя на то, что церковный двор у них как проходной: каждый зайдет, на лавке рассядется, да еще и ноги вытянет, чтобы другие о них спотыкались. Старушки на солнышке греются, дамочки в зеркальце глядятся, пудрятся, красятся и брови подводят. Ребятня галдит, пьяницы куражатся, бьют себя в грудь, заплетающимся языком о своих геройских похождениях рассказывают. Кумушки судачат, всем косточки перемывают да на их окна с любопытством косятся: мол, как там духовенство живет, что у них в лохани, что в бадье, что на столе? Разве хватит терпения выносить такое?! Отец Валерий с матушкой не раз обещали себе: как только отремонтируем, сразу обнесем оградкой и замок повесим.
И вот отца Валерия свели с человеком, который запросил за работу недорого, по-божески — какая удача! Матушке тоже подвезло, подфартило: у нее в хоре певчего недоставало (она, бывшая консерваторка, сама пела и дирижировала), а тут нашелся. И она теперь могла не страдать и не морщиться, словно от зубной боли, слыша, как фальшивит сторож Сидоркин, который, пропустив стаканчик, бесплатно подпевал им по будням. По воскресеньям же и двунадесятым праздникам они приглашали певца из ресторана — вальяжного, с седой прядью в волнистых волосах, слащавой складкой губ, — Романа Романовича Бубенцова-Красновидова.
Одно дело из ресторана и только по воскресеньям и праздникам, а другое — свой собственный и на всю неделю. Но такому, в отличие от сторожа, надо платить, поэтому отец Валерий сдался перед необходимостью просить Одинцовых об отсрочке. Что им эти сроки при их равнодушии к деньгам, а Агафоновых месяц-два могли бы спасти! Сбылась бы мечта об оградке, и кончились бы мытарства с певчими. С этими обнадеживающими мыслями отец Валерий подсел к застеленному вышитой салфеткой столику, где стоял телефон, и поднял трубку, держа ее на весу так, словно ему была необходима дополнительная решимость, чтобы набрать знакомый номер.
— Извини, дружище, что я об этом, — произнес он, стараясь не казаться слишком пристыженным и виноватым и в то же время и беззастенчивым в использовании чужой доброты, — но ты понимаешь, после ремонта… понадобилось кое-что купить… а главное, представился случай починить ограду. Конечно, с моей стороны бессовестно… и если бы не обстоятельства, то, поверь…
