Райнхарт Юнге - Экскурсия выпускного класса
– Нам надо назад, на шоссе! – крикнул он. – Здесь они нас сразу зацапают!
– Болван!
Пахман хладнокровно изучал указатель на другой стороне улицы. Налево в Ахен – это исключено. Зато направо – Штольберг, Корнели-Мюнстер, Моншау…
– Сюда! – скомандовал он. – По направлению к Айфелю!
Светофор все еще горел красным – вот уже двадцать секунд.
Стон сзади.
Грау обернулся: шеф скорчился в своем углу, глаза закрыты. На лбу выступил пот, губы подрагивают.
А что с Хельге?
– Зеленый!
Пахман грубо толкнул Грау в бок.
– Двигай!
Светловолосый покорно вывел машину на широкую улицу с четырехрядным движением. Но через пятьдесят метров опять светофор: и снова красный!
Грау затормозил, и что-то твердое глухо ударилось сзади в спинку его сиденья. Он обернулся и вскрикнул. Тело Хельге Визнера, потеряв равновесие, ткнулось головой вперед.
Пахман протянул руку. Ухватившись за темные визнеровские волосы, он приподнял голову. Неподвижные, слишком широко раскрытые глаза без признаков жизни.
– Он – он ведь уже… – пролепетал Грау.
– Судьба.
Пахман равнодушно выпустил голову из рук.
– Зеленый. Поезжай не быстрее пятидесяти…
Больше всего на свете Грау хотелось сейчас до упора нажать педаль газа. Но длинный Пахман был прав. Дома пошли плотнее, появились первые, еще слегка заспанные пешеходы. Мчавшийся автомобиль тут же бросился бы в глаза.
Наконец они миновали населенный пункт. Впереди показались густые луга и лес. Грау прибавил скорость и хотел уже усесться поудобнее, как снова пришлось нажать на тормоз – впереди медленно тащилась в гору колонна автомобилей, движение застопорил тягач с низкой платформой, на которой был установлен танк.
Пахман показал налево. Там был указатель: «Штольберг 8 км». Рядом узкая дорога уводила с пригорка в лесок.
– Давай туда!
– Но тут сплошные джунгли!
– То, что надо. Пойми, мы должны избавиться от этой колымаги. Ее ищут сейчас вплоть до самого Кельна. Жми на газ, парень!
С момента перестрелки прошло всего семь минут.
6
Илмаз жил в Хольтхаузене.
Самым большим достоинством поселка для многих его обитателей был разве что открывающийся отсюда вид. Перед жителями верхних этажей самых высоких домов открывалась панорама долины, в которой лежал Хаттинген. Даже металлургический завод Хайнрихса с висящим над ним сероводородным смогом смотрелся отсюда идиллически. Впрочем, у работавших там жителей Хольтхаузена не было на сей счет иллюзий.
К тому же беспорядочное нагромождение спешно возведенных коммунальных построек демонстрировало полную несостоятельность социального планирования. Кроме двух пивных, существовавших здесь с незапамятных времен, поначалу имелась лишь начальная школа со спортзалом и детский сад. Все остальные жившие здесь люди вынуждены были завоевывать в упорной позиционной борьбе с некомпетентными представителями муниципалитета: магазин, медицинскую практику, пункт приема рецептов. Проявлением высшей милости городских властей стала выдаваемая за молодежное общежитие постройка, состоящая большей частью из прессованного картона и потому после первых трех жарких летних дней имевшая тенденцию к самовозгоранию.
Здесь вырос Илмаз.
Вместе с родителями и тремя младшими сестрами проживал он в трехкомнатной коммунальной квартире общей площадью семьдесят восемь квадратных метров. Поскольку девочки согласно строгим турецким представлениям о морали должны были спать отдельно, мальчику для спанья оставалась разве что тахта в гостиной. Однако здесь стоял телевизор, и он практически никогда не бывал в одиночестве.
Писк электронных часов разбудил его около семи утра. Он потер глаза и вспомнил, что сегодня тот долгожданный день, когда они, наконец, отправятся на экскурсию. В тот же миг он проснулся окончательно и соскочил с постели.
Когда он вошел в кухню, Нильгюль, старшая из сестер, как раз накрывал на стол. В шестнадцать лет он уже считался взрослым, и за столом сестры обслуживали его почти так же, как мать – отца.
– Желает ли мой сын кофе?
Илмаз кивнул и потянулся к кофейнику.
Мать не позволила.
– Сядь, я сама. Эту неделю нам будет не хватать тебя.
Илмаз пил кофе. Здесь каждое его желание старались угадать по глазам, зато в школе то и дело давали пинков, и ему постоянно приходилось защищаться от некоторых учителей и от многих учеников. А стоило ему представить что Стефании с шестого этажа в жизни не пришло бы в голову налить брату кофе или выгладить рубашки, мир и вовсе казался непонятным.
– Скоро автобус, – напомнила мать.
Илмаз покачал головой.
– Нас отвезет Гертнер. У него сегодня вечерняя смена.
Мать поджала губы.
– Что с тобой? – улыбнулся сын. – Да говори же.
– Не дело, что ты ходишь к этой девушке. Отцу это не нравится. Ты ведь обещал другой…
– Мать! – Илмаз почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. – Вы сделали это четырнадцать лет назад, когда я не в состоянии был сказать еще ни да, ни нет. Я даже не знаком с этой Ширин, которую вы мне предназначили…
– Но ты не можешь нарушить слово, которое дал твой отец!
– Я не женюсь на той, кого не знаю, – решительно заявил Илмаз. – А что касается Стефании – все совсем не так, как ты думаешь.
– И господин Гертнер может понять тебя неправильно.
Илмаз сунул в рот последний кусок хлеба и запил его кофе. Потом сказал:
– Пойми, в этой стране все по-другому. К тому же ничего тут такого нет…
– Неправда! – воскликнула девятилетняя Айша. – Вчера в подвале, где велосипеды, ты с нею целовался!
Она тут же прикрыла рот рукой и спряталась за Нильгюль, испуганно глядя на мать. Та вдруг постарела на десять лет. Пальцы ее так крепко ухватились за спинку стула, что суставы побелели.
Илмаз встал и положил матери руку на плечо:
– Давай не будем ругаться. Неделю меня не будет – не стоит расставаться в ссоре.
Мать с тревогой посмотрела на сына. Он уже давно перерос ее на голову. Жесткие, почти угловатые черты лица, темный пушок над верхней губой, низкий сильный голос – все свидетельствовало о том, как он повзрослел. И поведение его доказывало, что он все больше ускользает из-под ее и отцовского влияния.
Илмаз был рад, когда наконец натянул джинсовую куртку и взял сумку. Он еще раз заглянул на кухню, прежде чем уйти.
– Будьте здоровы. Салам…
Когда за ним захлопнулась входная дверь, мать накинулась на Айшу:
– Никогда не говори такого больше, слышишь? Никогда! Особенно отцу и его братьям!
Потом она выглянула из окна, выходившего на северо-запад. Там находилась, закрытая высокими домами, реальная школа имени Анны Франк, где учился ее сын.
– Эта девушка, – проговорила она тихо, – ничего хорошего нам не принесет.
7
«Кто рано встает – тому бог подает!»
Такая надпись украшала кафельную плитку, расписанную под голубые дельфтские изразцы и издавна висевшую над столом в кухне Густава Шойбнера. Этого золотого правила тружеников маляр из Ахен-Бранда придерживался всю свою жизнь. Тем приятнее было ему обнаружить в одном из сувенирных магазинчиков в Катвейке-ан-Зе изразец с основополагающим изречением. Не колеблясь, выложил он за него восемь гульденов.
Ровно в шесть Густав Шойбнер покинул теплую супружескую постель. Он разбудил жену, которой, как обычно, предстояло сварить кофе и приготовить бутерброды на завтрак и с собою, потом прошаркал в ванную. Ему было уже пятьдесят четыре – взгляд в зеркало подтвердил, что вчерашний вечер в пивной «Бык» не прошел для его внешности бесследно.
Тем не менее в половине седьмого он уже сидел в кухне, жевал бутерброд с ливерной колбасой и просматривал спортивные новости в «Ахенер нахрихтен». Постепенно, с помощью четырех чашек кофе ему даже удалось привести себя в форму.
Без четверти семь он уже стоял у ворот гаража, рядом с маленьким своим домиком на две семьи на Рингштрассе, пятьдесят четыре. Бодрый и деятельный, он уселся за руль своего красного «форда» модели «транзит», багажную часть которого загрузил еще в субботу. Ведь уже в семь он собирался начать в Фенвегене неподалеку от Штольберга оклеивать обоями симпатичный стандартный домик, приобретенный одним штудиенратом из Ахена.
Осторожно вырулил он свой «транзит» на обочину. Эльза как и каждое утро, мывшая, несмотря на свой ревматизм, ступени лестницы, еще раз помахала мужу. Затем Шойбнер дал газ и повернул в направлении федерального шоссе номер 258. По первой программе радио передавали новые песни Мирей Матье – они задавали хороший тон начинающемуся майскому утру, пусть даже погода вновь оставляла желать лучшего.
Остановившись у светофора на Трирштрассе, Шойбнер ощутил некую естественную потребность. Остатки семи больших кружек пива, которые он позволил себе вчера вечером, да еще утренний домашний кофе делали свое дело.
