Ив Энцлер - Отличное тело
Мы, пуэрториканцы, не похожи на евреев. Мы любим большие задницы, но смертельно боимся расползтись, зарасти салом. Заросла салом — тебе конец. Мы же не цыплята, нас на суп не пустишь. И это не сифилис. Можно принимать лекарства, чтобы он не добрался до твоего мозга. Но если ты однажды начала расползаться, ты сразу слетаешь с катушек. Отличные попки, отличные задницы, о да, — это совсем другое дело, в них вся ты. Тебе хочется ее выпятить, чтобы ее замечали, где бы ты ни находилась, особенно когда идешь по улице: «Привет, детка». Мы начинаем тренироваться еще подростками. Это как уроки вождения. Выпятить ее, покрутить, сверкнуть ей (тсс!) напоказ. Хочется, чтобы твоя попка была круглой, аппетитной, подтянутой. Если бы у меня была задница Джанет Джексон, я бы ходила спиной вперед.
Но когда расползаешься, возникает второй зад — как второй подбородок, словно отрастает вторая пара бедер. Сало — оно сочится из тебя. Против твоей воли. На этом жизнь останавливается. Когда мужчины видят тебя такой, они представляют своих матерей. Они воображают бобы с рисом, измотанную жену и визжащих детей перед орущим телевизором, за который кредит выплачен только наполовину.
Нужно очень много трудиться, чтобы не расползтись после родов. Это как капля масла: если вовремя не убрать, растечется повсюду. Задушит все живое. Моя мама, злая волшебница, родила девять детей и ничуть не расплылась. «Свет мой, зеркальце, скажи, кто на свете всех милее и на голову больнее? Моя мама». Латиноамериканская девушка «Космо». Абсолютно красива: идеально шоколадная кожа, безупречная грудь, задница как у «мерседес-бенц». Я была самой страшной из детей — по крайней мере, она повторяла это снова и снова. Когда я была маленькой, она поворачивала меня спиной к зеркалу, и я стояла, как самосвал с откинутым кузовом. Она любила ткнуть кулаком в мое сало, как в желе. «Господи, Кармен, Кармен, она у тебя вся расползлась. Здесь. И здесь. Это плохо. Очень плохо, Кармен. Придется тебе поработать над талией и всем остальным, иначе никто тебя никогда не трахнет».
Я всегда носила бесформенные штаны и кофты — чехлы, как мы их называли. Часто, сидя на унитазе, я примерялась, как буду выглядеть, сидя верхом на мужчине. Ужасно. В чехле даже минет толком не сделаешь. Это не то же самое, что твой живот, Ив. Нет. Поэтому я выучила анти-сальные позиции. Есть такие позы, в которых бесформенность незаметна, при условии, что ты жестко следишь за положением тела, чтобы находиться под одним и тем же углом. Главное — держать сало в тени. Есть один особый трюк, я покажу тебе: все нужно собрать книзу, всю себя. Называется «Подбери сало». Подбираешь и втягиваешь. Подбираешь и втягиваешь. И поменьше двигаться, а не то все вывалится. Я применила этот приемчик, когда готовилась к своему первому половому акту. Секс протекал довольно гладко, хоть я и не могла пошевельнуться. Но потом мой парень здорово завелся и схватил меня за задницу. Я закричала. Он решил, что у меня порвалась девственная плева. Но на самом деле, когда он схватил меня за сало, оно поплыло у него в руке. Черт, теперь он бросит меня, как и говорила моя мама. У мамы были мужчины. А у меня нет. Но она заболела, подхватила СПИД. Она исчезала на глазах, а я зарастала жиром. Я плыла. Я была слишком унижена, чтобы куда-то ходить. Потом мама умерла. Сначала я ничего не почувствовала. А когда ехала из Бруклина с похорон, начала кричать. Не знаю, почему, но я кричала, кричала, кричала. Как будто речь шла о жизни и смерти. Все эти годы я просто хотела быть стройной и симпатичной, чтобы ты любила меня, мама. Почему ты даже не замечала меня? Теперь тебя нет. Каждый день я ездила на велосипеде по семь часов и плакала, плакала. Я стала ходить в бассейн, а волосы предоставила самим себе. Я их не сушила и не укладывала. Я перестала краситься, сидеть на диетах, мне было плевать. Неожиданно со мной стала происходить эта странная дрянь. Как будто я оказалась в какой-то запредельной бестелесной зоне. Мое сало стало таять. Как снег. Килограмм за килограммом. Как будто раньше я носила в себе свою мать и родила ее, когда она умерла. Я вытолкнула ее из себя. Потом я боялась, что она вернется.
Знаешь, Ив, мне понравилась эта группа. Может, я еще что-нибудь потом расскажу. Ладно?
___Рецепт идеальной диеты: убить маму. Может войти в моду, а главное, никаких углеводов. Шучу. Почти. Не хочу убивать свою мать. Просто не хочу больше отпугивать ее, отталкивать. Возможно, она смогла бы принять меня такой, какая я есть. Если бы меня было меньше. В Рио, столице липосакции, скоро пойдут «Монологи вагины». Я на пляже Ипанемы. Там каждая женщина выглядит так, как будто родилась высокой, загорелой, с татуировкой над областью бикини. А я дряблая белокожая провинциалка.
Продюсеры обхаживают какую-то супермодель. Просят меня встретить ее. Я думала, что попаду на фотосессию, но оказываюсь на операции. Наблюдаю, как доктор в маске вгоняет стальной стержень ей в бедра, вгоняет и выкачивает, выкачивает ее жир в ведро у кушетки.
Я никогда так не любила свой живот.
ТиффаниМодель, тридцать пять лет
Входи, Ив. Все нормально. Не беспокойся. Я привыкла к этому; просто немного побаливает. Иногда люди говорят, что их кто-то изменил, — не в прямом, в переносном смысле. Мой хирург действительно изменил меня, своими руками, своими инструментами, своим видением. Что-то удалил, что-то добавил. Я совсем не та, что была шесть лет назад.
На самом деле, я пришла к нему после того, как другой врач неудачно поставил мне имплантанты. Моя левая грудь отвисла и казалась совсем безжизненной. Моего хирурга зовут Хэм, его имя с английского переводится «ветчина», он так и выглядит: лысый, толстый, коротышка-Хэм. Он был в ужасе от того, что наделал предыдущий врач, и, казалось, даже злился на меня. За то, что я якобы не в восторге от идеи сделать из этого тела как можно лучшее. Это задача Хэма. Он этим и занимается.
Не уверена, что имела достаточно оснований, чтобы хотя бы мечтать об идеальном теле. Это я к тому, что могу иногда выпить лишнего, или проваляться в постели до полудня, или пару деньков проходить с немытой головой.
Хэм все это изменил. Он очень строгий. Когда я пришла в себя после первой операции, он был рядом. Он был очень взволнован. Сфотографировал меня обнаженной в полный рост. Мне было не очень уютно. Вообще я немного стеснительная, и потом, я его совсем не знала. Все тело было в красных пометках, как тетрадь по правописанию у семиклассника. Я еще слабо стояла на ногах, но Хэм продолжал с энтузиазмом. «Твое тело — это карта, — сказал он. — Красными точками обозначены столицы красоты, которые нуждаются в реставрации». Это было шесть лет назад, и теперь вся я — творение Хэма. Мне проделали липосакцию на животе, ягодицах и бедрах. По три раза, пока не получилось так, как надо, хотя нет — сегодня бедра уже в четвертый раз. Теперь у меня новые соевые имплантанты, которые не твердеют, они приятные на ощупь. Специально для Хэма. Мы начали встречаться после того, как он сделал мне грудь помягче. Они его по-настоящему заводили. Спустя месяц после операции он проводил осмотр. Он очень профессионально ощупывал мою грудь. А потом что-то изменилось. Просто стало по-другому. Прежде чем я сообразила, что к чему, он уже был на кушетке и мы занимались сексом. Я представляю, как ему должно быть приятно заниматься любовью с той, которую он сам сотворил. От этого испытываешь реальное удовольствие. Ив, это здорово. Дважды во время секса пальцами и языком он находил места, которые нуждались в дальнейшем улучшении.
Хэм говорит, мол, хорошо, что мне только тридцать пять: мы успеем насладиться эффектом. Он предложил мне выйти за него замуж после того, как скорректировал мне губы. Мне кажется, пухлые губки сделали меня неотразимой. Мы женаты, два года. У некоторых есть кафе или книжные магазины; у нас — мое тело. Это наш маленький бизнес. Мы с Хэмом много шутим на эту тему, но у нас и правда все замечательно складывается. Я заняла первые места на нескольких крупных конкурсах красоты и получила приглашения от рекламщиков и редакторов журналов.
Но важнее всего то, что мое тело — отличная реклама для Хэма. Его бизнес здорово вырос.
Хэм мне очень предан. Он всегда такой милый, особенно когда я только просыпаюсь после операции. Он знает, как я этого боюсь. Особенно после того сердечного приступа. Это случилось на второй операции по имплантации груди. Сердце как будто остановилось. Мне было так жаль Хэма. Он только что изваял прекрасную грудь и должен был все испортить прямым массажем сердца. К счастью, он немного замешкался, и сердце само заработало.
Иногда я беспокоюсь: что произойдет, если во мне не останется ничего, что надо менять. Хэм испугается совершенства своего собственного творения? Больше всего меня пугает то, что он может просто потерять ко мне всякий интерес. Вот поэтому я втайне никогда не бросала есть мороженое.
