Анар - Юбилей Данте
Эльдар, сорвавшись с места, бросился к двери, однако Меджид оказался проворнее, успел удрать.
Девушки в комнате прыснули, но, увидев лицо Эльдара, тотчас примолкли.
Айдын сказал:
— Да плюнь ты на этого ублюдка! Что тебе его болтовня? Разве он человек?.. Видит, ты выходишь из себя, вот и старается. Не обращай внимания.
Эльдар закусил губу:
— Ничего, я с ним сочтусь. Взял себя в руки. Успокоился.
После записи Фейзулла поставил свою подпись в явочном листе и вышел из студии в коридор.
К нему подскочил Меджид:
— Послушай, Кябирлинский, приструни своего сына!
— А что он сделал тебе?
— Терроризирует меня. Сам видишь, я парень хилый, слабый, дунешь — упаду. А твой сын, слава аллаху, тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы, верзила каких мало. Верно говорят: велика фигура — да дура.
— Наверное, ты сам виноват. Распускаешь язык, а теперь жалуешься.
— Да что я сказал ему? Что я сделал? Я спрашиваю: почему у твоего отца фамилия одна, а у тебя другая? Разве за это бьют человека?
Фейзулла на миг смутился, затем начал объяснять обстоятельно, сдержанно:
— Видишь ли, сынок, у нас с Эльдаром одна фамилия — Алескеров. Кябирлинский — это мой псевдоним.
— Вот спасибо, теперь все ясно! Смотри, ты объяснил по-человечески, и я все понял. Зачем драться, зачем ругаться?
В этот момент в коридоре появился Эльдар, приблизился к ним.
Меджид поспешил спрятаться за спину Фейзуллы.
— Ну скажи ему, чтобы не приставал ко мне. Не то, смотри, пойду прямо к председателю комитета.
— Эльдар, сынок, — сказал Фейзулла, — что тебе надо от него?
Эльдар не ответил. Он с ненавистью смотрел на Меджида, однако не решался тронуть его при отце.
— Ничего, я с тобой рассчитаюсь, — процедил он сквозь зубы.
— Ну видишь! — воскликнул Меджид. — Опять угрожает. Смотри, Эльдар, я спросил у твоего отца, он объяснил мне. А ты сразу обижаешься, выходишь из себя… Фейзулла-муаллим. — В присутствии Эльдара он всегда говорил старику «Фейзулла-муаллим»; однако в этом обращении скрывалась ирония. Фейзулла-муаллим, не обижайтесь, пожалуйста, но меня очень удивляет, что это за мода — артисты берут себе всякие псевдонимы: Араблинский, Кябирлинский… Он говорил абсолютно серьезно, даже на губах его не было усмешки, только в глубине глаз светился бесовский огонек.
Эльдар понимал: Меджид издевается. Как ему было ненавистно его лицо, весь его облик — эта рыжая челка, рыжие брови, круглые рыбьи глаза без ресниц, эти редкие золотистые волосики на обвислых щеках (у Меджида даже торчащие из носа волосы были рыжие), эти три золотых зуба спереди, эти просвечивающие оттопыренные уши, эти пухлые руки с короткими толстыми пальцами. Эльдар видел грязь на его белом воротничке.
Фейзулла ответил простодушно:
— Когда-то было принято: каждый брал себе какой-нибудь псевдоним.
Бегающие глазки Меджида иногда встречались с глазами Эльдара. Каждый хорошо понимал, что думает, что чувствует другой. Эльдар кипел от негодования. Что касается Меджида, он давно не получал такого удовольствия: здорово он дурачит Кябирлинского прямо в присутствии его сына! Вернее, Кябирлинский в своем простодушии сам выставлял себя в глазах Эльдара и его недруга.
Бессильный что-либо сделать, Эльдар от стыда готов был провалиться сквозь землю.
А Фейзулла продолжал объяснять, ни о чем не догадываясь:
— Да, каждый взял себе какой-нибудь псевдоним — Араблинский, Агдамский, Сарабский…
Меджид подсказал тихо:
— Кябирлинский.
— Подлец!.. Негодяй!.. — взорвался Эльдар. — Я тебе дам сейчас!
Фейзулла изумленно смотрел нa сына:
— Что с тобой, Эльдар? Ты что кричишь? Что он сказал особенного?
— Как что? Или ты с Луны свалился?.. С Марса?! Неужели не понимаешь?
— Нет!
— Впрочем, лучше тебе не понимать! Эльдар махнул рукой и пошел прочь. Из студии вышел Джавад.
— Хорошо, будьте здоровы, я побежал.
— Джавад, дорогой, тебе в какую сторону? — спросил Кябирлинский. — Может, меня захватишь? Джавад на миг задержался.
— Клянусь, спешу. А то бы с удовольствием… — Он сделал еще несколько шагов, повернул голову. — Хорошо, пошли, подброшу до Баксовета.
— Вот спасибо!.. Оттуда я сам поеду… Когда они, спустившись вниз, проходили по вестибюлю, кто-то позвал:
— Кябирлинский! Кябирлинский!
Фейзулла обернулся. К ним бежал помощник режиссера из телестудии Мамед. Поздоровался с Джавадом, схватил Фейзуллу за руку:
— Сам аллах послал тебя мне, Кябирлинский! Ты свободен вечером?
— Нет, а что?
— У тебя спектакль?
— Спектакля нет, но я занят… Мамед перебил его:
— Значит, так… В приказном порядке! Дело свое перенесешь на завтра. У нас вечером спектакль. Садык заболел. Надо заменить его.
— Не могу… У меня…
— Могу, не могу — ничего не знаю. Пойми, мне же голову оторвут.
— Мамед, ты знаешь, как я тебя уважаю. Но у меня вечером кружок.
— Во сколько?
— В семь.
— Значит, так… В восемь я тебя отпускаю. Перенеси свой кружок на один час. Соберетесь позже. Что особенного?
Джавад был уже у выхода. Спросил:
— Кябирлинский, ты едешь? Имей в виду, ждать не буду. Я спешу.
— Еду, еду! — откликнулся Фейзулла, сказал Мамеду: Хорошо, Мамед, не могу отказать тебе. Но ведь мне надо подготовиться. Роль большая?
— Слушай, э, какая там роль?! Одна-единственная фраза. Значит, так… Ты почтальон, входишь в квартиру, говоришь: «Принес вам письмо». Вот и все. К чему здесь готовиться? Слава аллаху, ты сорок лет в артистах. Только прошу тебя, Кябирлинский, смотри не подведи, иначе мне голову оторвут… Значит, так… В шесть ты будешь здесь.
— Хорошо, не беспокойся, Мамед. Раз дал слово приду.
— Браво, молодец! Живи сто лет! Ты у нас единственный. Была бы пара — запрягли бы в арбу. Ха-ха-ха! Не обижайся, Кябирлинский, это шутка. Я ведь люблю тебя, ценю. Ты моя честь!
— Спасибо на добром слове.
Мамед был уже на пути к лестнице, обернулся, крикнул, прижав ладонь к голове по-военному:
— Моя честь — это вот что!
Он снова расхохотался и исчез.
Фейзулла кинулся бегом из здания.
Джавад успел завести мотор и разворачивал машину.
Кябирлинский замахал ему рукой:
— Подожди, я еду!..
Подбежал, сел рядом с Джавадом. Тот сказал:
— Кябирлинский, да ты нарасхват. Преуспеваешь: днем — радио, вечером телевизор.
— Ай, Джавад… Тебе ли завидовать, как мы побираемся?
Он подмигнул Джаваду, довольно улыбнулся.
Молодой человек повернул голову, посмотрел на Кябирлинского. Большие темные очки скрывали выражение его глаз.
Коротко посигналив, он обогнал троллейбус и погнал машину вниз по улице.
— Джавад, — нарушил молчание Фейзулла, — ты мне как сын… Хочу сказать тебе одну вещь.
— Говори.
— Ты близок с Сиявуш-муаллимом. Скажи ему, чтобы он лучше обращался со мной при людях. Позорит… Ведь я не мальчишка. Поседел на сцене.
— Что же он говорит тебе?
— Да всякое кричит, обзывает. К тому же при всех. Сегодня, например, в зале сидел художник. Молодой парень, у нас с ним хорошие, уважительные отношения. А Сиявуш начал прямо при нем, ты такой, ты сякой… Будь мы одни черт с ним, пусть бы говорил что угодно. Но зачем при посторонних? Ведь я ему в отцы гожусь.
— А все-таки, что он сказал?
— Да всякую ерунду… Вспомнил мечеть, муэдзина, азан… При чем здесь я, если мой отец был муфтием?
— Кем, кем был твой отец?
— Муфтием. Разве ты не знал?
— Нет, откуда?
— А я думал, знаешь. Все знают об этом. Мой отец был муфтий. Когда я стал артистом, он выгнал меня из дому. До последних своих дней не разговаривал со мной. С той поры мы с ним ни разу не виделись. Даже в завещании распорядился, чтобы я не присутствовал на его похоронах. Очень переживал… Мать после говорила: это ты свел отца в могилу.
— Скажи, чего тебя понесло в артисты, а, Кябирлинский?
— Не знаю… Очень хотелось… Ты не смотри, что я сейчас такой… Было время, я играл в нашем районном театре Октая, Айдына, Шейх-Санана…
— Иди ты!
— Клянусь своей жизнью, Джавад. Я был единственный сын у отца, он мечтал сделать и меня муллой, хорошо обучил меня персидскому языку, арабскому.
— Напрасно ты не стал муллой, Кябирлинский. Знаешь сколько они зарабатывают? Читал бы себе сейчас заупокой ные молитвы по умершим и жил бы лучше, чем народны; артист.
Фейзулла улыбнулся, покачал головой, предаваясь каким то воспоминаниям.
Затем сказал:
— Я до сих пор хорошо помню молитвы из корана.
— В самом деле? Тогда почему ты не станешь муллой? Фейзулла удивленно посмотрел на собеседника.
— О чем ты говоришь, Джавад? Какой из меня мулла?
— Почему бы нет?
— Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Я — и вдруг мулла?
