Джессика Андерсон - Лицедеи
— Может быть, Сильвия попробует с ним поговорить, — сказала Розамонда, помолчав.
— А как к этому отнесется мама?
— Но кто-то же должен вмешаться.
— Во всяком случае, не я. Если только она сама меня не попросит. Сильвия приезжает одна, ты не слышала?
— Кажется, да, — с изумлением ответила Розамонда.
— Она не всегда путешествует в одиночестве. Когда мы с Маргарет были в Лондоне, она собиралась в Испанию с каким-то типом. Моложе ее лет на восемь. Мясо уже готово.
— Почему ты ешь так рано?
— Очередное заседание, в прошлый раз я сделал кое-какие записи, хочу их проглядеть.
— В таком случае я тебя отпускаю. — Розамонда положила трубку, забралась с ногами на сиденье и откинула голову на спинку кресла.
Розамонда все еще сидела в кресле и смотрела, как постепенно темнеет вода, когда в комнату вошел ее муж. Она не обернулась. Тед перегнулся через спинку кресла и поцеловал ее в губы. Она встала и протянула к нему руки. В последнее время Розамонда перестала интересоваться одеждой, она встретила Теда в том же длинном хлопчатобумажном платье с накинутой на плечи шалью, в каком проводила его утром. Они обнялись, обменявшись несколькими быстрыми горячими поцелуями.
Теда и Розамонду считали одной из немногих любящих пар, и эта репутация, казалось, защищала и поддерживала их любовь. Розамонда хранила верность Теду, кроме единственного эпизода в первые годы их супружеской жизни, но и Тед не заводил романов в Сиднее, а когда уезжал из города, имел дело только с первоклассными профессионалками.
— Сброшу сейчас эту чертову сбрую, и мы с тобой выпьем.
Тед говорил быстро и отрывисто, как всегда, когда уставал.
Он возглавлял несколько компаний, часть которых была зарегистрирована в безвестных городишках где-то далеко от Сиднея. В жестком, придирчивом следовании моде костюм Теда не уступал костюмам Джека Корнока. По сравнению с одеждой мужа платья Розамонды казались изделиями прошлого века. Поработав перед замужеством в какой-то конторе, переполненной (по ее словам) грохочущими пишущими машинками, Розамонда с облегчением вернулась к традиционному образу жизни, позабытому современными женщинами. Она развязывала галстук Теда и не отпускала его от себя.
— Мама звонила. Я сказала ей, какой ты скверный человек.
— Сказала так сказала. У тебя шаль упала.
— И грубиян. Да-да! И что у тебя скоро не будет ни гроша.
— Отпусти меня, дорогая. Я хочу выпить.
— Совсем скоро не будет ни гроша — вот что я сказала.
— Умница.
— Поэтому мальчикам придется оставить школу, а нам — этот дом. И хорошо еще, если мне не придется искать работу.
— Все равно не найдешь.
— Это пророчество?
— Вряд ли.
— Тогда я перестану заниматься домом. Пусть все зарастет грязью.
— С тебя станется. Давай поднимемся наверх, ты будешь болтать, а я скину эту сбрую.
Розамонда поднялась в спальню вслед за Тедом.
— И все-таки, Тед, сейчас или потом, нам нужно поговорить серьезно.
— Ты совершенно права. Потом. Как наш Грозный Командир, что сказала Грета?
— Без перемен. Кейт Бертеншоу действительно приезжал к нему дважды за эти дни.
— Старый черт явно что-то затевает.
— Сильвия возвращается домой.
— Кто это — Сильвия?
— Мы были у нее в Лондоне.
— Да, да, да, — Тед швырнул на кровать пиджак и вслед за ним галстук. — Худющая. Кудряшки на голове и маленькие острые груди. Без конца улыбается. Помню.
— Завидую Рози, — сказала Гермиона. — Она не знает душевных мук. Так, конечно, гораздо легче.
— Ты мне еще дороже из-за того, что тебя постоянно что-то мучает, — возразил Стивен.
Гермиона сдвинула брови.
— Постоянно что-то мучает?
Стивен держал на руках Имоджин. Он наклонился и поцеловал ее в щечку.
— За то, что тебе все легко и все трудно, — сказал он.
Стивен только что вернулся с работы. Как и Тед Китчинг, он одевался в соответствии со вкусами своих клиентов, но в отличие от Теда ему не приходилось себя насиловать. Стивен работал советником по делам молодежи в одном из правительственных учреждений, поэтому на нем были синие джинсы и хлопчатобумажная рубашка, дешевый легкий пиджак он только что снял. Тело его дышало здоровьем; всегда опрятный, подтянутый, он держался спокойно и приветливо, но его мягкость была, видимо, сознательно выработанной манерой поведения. Стивен познакомился с Гермионой на демонстрации против атомной бомбы, а в шестидесятые годы вместе со многими другими протестовал против присутствия австралийских войск во Вьетнаме. Недавно он сбрил бороду — поступок, вызвавший неодобрение Гарри Полглейза, заявившего, что растительность на лице Стивена помогала следить за изменениями его политических взглядов: во время войны во Вьетнаме у Стивена была борода пророка, потом она постепенно уменьшалась и, наконец, стала походить на бородку английского короля Георга V. Родился Стивен в Новой Зеландии, в семье англиканского священника. Чисто выбритой щекой Стивен коснулся нежной щечки своей маленькой дочери, поцеловал ее еще раз и посадил на пол.
— Посмотри, что лежит у меня в заднем левом кармане, — сказал он жене.
Гермиона вытащила из кармана его джинсов матово-розовую ленту.
— Увидел, какого цвета эта лента, и вспомнил про твою косу, — сказал Стивен. — Повернись.
Гермиона встала к нему спиной. Стивен распустил ее косу и стал вплетать в нее ленту.
— Сильвия возвращается домой, — радостно сообщила ему Гермиона.
— Дочь Джека?
— Да. Помнишь, мы никак не могли с ней встретиться, хотя целый год провели в Европе.
— Хорошо, что она возвращается. Я видел сегодня Теда, когда бегал. Но не остановился. Может, надо было остановиться. Вот уж кому я не завидую, так это бедняге Теду, будь он неладен.
Гермиона насмешливо улыбнулась, и Стивен, будто заметив ее усмешку, сказал не без злости:
— На этот раз он не выкрутится.
— Тед считает, что мама должна стать официальным поверенным папы, — лениво проговорила Гермиона.
— Советы Теда не всегда оказываются такими мудрыми, как кажется.
— А ты не думаешь, что маме следует это сделать?
— Необязательно, дорогая. Инсульт сам по себе не является основанием для того, чтобы считать человека неспособным отвечать за свои поступки.
— Конечно, но видишь ли, папа по-прежнему не дает маме ни копейки.
Стивен старательно расправлял петли розового банта.
— Я понимаю, в каком трудном положении оказалась Грета, но нельзя забывать, что капризы Джека говорят главным образом о его физическом состоянии.
2
В одной руке Стюарт Корнок держал чемодан Сильвии, другой повернул ключ в замке и распахнул перед сестрой дверь квартиры. В золотисто-коричневых, слегка навыкате глазах Сильвии сквозили усталость и безразличие, но губы сами собой растягивались в улыбке. Некоторые говорили, что Сильвия улыбается слишком часто, другие объясняли, что эта защитная реакция выработалась у нее, когда она начала работать гидом в туристских автобусах. Но Сильвия уже давно не работала гидом.
Стюарт поднял жалюзи.
— Мэри обычно не сдает квартиру, запирает и исчезает. Бродяга вроде тебя.
За окнами сквозь ветви платанов проглядывали вечнозеленые деревья парка, а за ними круглая массивная белая башня упиралась в небо, о котором Сильвия еще в аэропорту сказала, что оно сияет воистину туристской голубизной.
— Напрасно ты называешь меня бродягой. Вот как раз то место, где я давно хотела оказаться.
— Мечты иногда сбываются.
— Надеюсь, ты не про меня?
Вопрос Сильвии показался Стюарту настолько нелепым, что он не удостоил ее ответом. На столике рядом с диваном стоял телефон. Стюарт взял ручку, блокнот и отчетливо написал номер.
— Мамин телефон, Сил. На всякий случай.
— У меня есть.
— Ну и прекрасно, я выйду и принесу чего-нибудь поесть, а ты пока позвони, самое время.
Стюарт простодушно считал, что каждое его указание будет тут же выполнено, а Сильвия слишком устала, чтобы сопротивляться, поэтому она села на край дивана и, как только Стюарт закрыл за собой дверь, набрала номер матери.
С двенадцати лет каждое письмо матери, каждый разговор с ней давались Сильвии с мучительным трудом. Услышав длинные гудки, она вздохнула с облегчением и представила себе, как будет извиняться перед Стюартом: «Позвоню попозже… после ланча… сначала кофе… душ…», поэтому, когда трубка ожила, она в испуге тут же сделала ошибку:
— Миссис Корнок?
— Нет, — послышался негодующий голос, — это миссис Фиддис.
— Ой, мама, прости, пожалуйста, это я, Сильвия.
— Ах, это ты, Сил.
Мысль, что мать испытывает те же муки, разговаривая с ней, никогда не приносила Сильвии облегчения. С необычайным высокомерием Молли постоянно твердила: «Лично я писем не пишу», но ее пренебрежение, отсутствие хотя бы двух слов в поздравительных открытках и коротенькие бессодержательные письма Стюарта давно заставили Сильвию смириться с тем, что пропасть между ней и ее родными становится все глубже.
