Бен Хетч - Знаменитый газонокосильщик
В полночь мы спускаемся в сад и выпиваем за маму.
— С нашей годовщиной, родная. Ну и как, на твой взгляд, мы справляемся? — говорит папа, повернувшись к розовому кусту, где развеян мамин прах.
Мы стоим еще некоторое время, и папа рассказывает ей о последних выходках Чарли и приготовлениях к свадьбе Сары.
— Думаю, мама была бы рада, что теперь ты ездишь на ее прачечном фургоне, — в какой-то момент замечает он. — Я никогда не возражал против того, что она занимается глажкой. А она считала, что мне это не нравится. Ведь правда, дорогая? — И он снова делает жест в сторону куста. — Она считала, что компрометирует меня этим. Жена главного редактора телеканала занимается глажкой чужого белья. Но меня это нисколько не смущало. Ей нравилось это делать. Ей хотелось быть полезной. И я любил ее за это. Я просто хочу, чтобы ее старший сын оказался таким же.
Он говорит, что волнуется за меня. Он говорит: «Знал бы ты, сколько раз мы с твоей матерью о тебе говорили… Кем он станет? Счастлив ли он? Чем мы можем ему помочь? Представляешь ли ты себе, как мы тебя любили… и любим?»
Я говорю, что представляю.
Настроение его внезапно меняется, и я явно начинаю вызывать у него раздражение, возможно из-за статьи, опубликованной в «Нью стейтсмене». А может, потому, что сегодня вечером, когда Чарли делал домашнее задание перед телевизором и он посоветовал ему уйти в столовую, тот ответил, что в наше время домашнее задание должны делать роботы.
Мама умерла от рака. Сегодня я прочитал старые записи из своего дневника, относящиеся к этому времени. 1 июня, день, когда ей был поставлен окончательный диагноз.
1 июня: Когда я вошел в приемное отделение, то заметил, что сестры смотрят на меня как-то испуганно. Но в тот момент я еще не понял, что это первый сигнал, и считал, что все в порядке, пока в коридоре меня не остановила медсестра по имени Донна. «Боюсь, твоей маме только что сообщили плохие новости. У нее сейчас сестра», — сказала она.
Я спросил, какие именно, и почувствовал, как у меня начинает колотиться сердце.
«Лучше спроси у сестры», — ответила Донна.
Когда я открыл дверь, то увидел, что мама лежит в кровати и плачет. Вся палата была заставлена цветами. Рядом стояла медсестра и держала ее за руку.
«Привет, милый», — сказала мама, утирая слезы. Я взял ее за другую руку и посмотрел на сестру. «Биопсия, милый, — промолвила мама, снова разражаясь рыданиями, — показала, что это рак».
Мама продолжала плакать, а сестра принялась рассказывать истории о больных, которым удалось победить опухоль, главное — сохранять позитивное отношение к жизни. Потом приехал папа, и мы сели с ним по обе стороны кровати, но мама по-прежнему плакала между редкими всплесками оптимизма. Она сжимала нам руки с такой силой, что костяшки пальцев у нее белели, а сухожилия на запястьях напрягались и начинали напоминать спагетти.
— Моему отцу, твоему деду, семьдесят три года, — кричала она. — Это несправедливо! Ну почему это должно было произойти именно со мной? Почему со мной?
Я чувствовал, как к глазам подступают слезы, но не мог позволить себе расплакаться, потому что на меня все время смотрел папа и я знал, что он пытается сохранять самообладание ради мамы, а я должен был делать это ради него. Мама, всхлипывая, повторяла, что единственное, чего ей хочется, — это поставить на ноги меня, Чарли и Сару.
— Теперь мне придется отказаться от глажки белья. А мне так хотелось скопить для ребят начальный капитал, — сказала она папе.
Папа обнял ее и закрыл от меня ее лицо, но она продолжала сжимать мою руку, и я подумал: «Она делает это для того, чтобы я не чувствовал себя одиноким». Она не видела меня, но не хотела, чтобы я чувствовал себя менее значимым, чем папа. Я тоже сжал ее руку изо всех сил и заплакал, потому что не хотел всему этому верить и не хотел видеть маму в таком состоянии, и еще мне никогда не приходило в голову, что она ежедневно гладит белье на протяжении уже бог знает скольких лет только для того, чтобы у нас был начальный капитал.
Папа пытается ее подбодрить и говорит спокойным размеренным голосом. Он говорит, что она тоже доживет до семидесяти трех лет, как и дедушка. Мне знаком этот голос из разряда «не глупи». Он делает мне знак, и я тоже начинаю говорить таким же голосом, а мама переводит взгляд с него на меня, словно пытаясь поймать нас на неосторожном слове.
— Тебе есть для чего жить, — говорит папа. — Люди умирают от рака только тогда, когда им не для чего жить. У тебя есть сад и вот этот, — он обхватывает меня за голову.
— Это правда, — подхватываю я, вытирая глаза.
— Да-да, вы правы, — соглашается мама, глотая слезы. — Простите меня. Просто я только что узнала и еще не оправилась. Господи, что бы я без вас делала! Идите сюда. Все в порядке. Я знаю, все будет хорошо. Обязательно.
Но естественно, этого не случилось. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что у нее не было ни малейшего шанса. И врачи это знали, но не говорили нам, потому что на ранних стадиях принято внушать пациентам надежду.
«Ничего страшного, всего лишь ущемление грыжи». — «Спасибо, доктор, с этим можно справиться». Через неделю: «Извините, это оказалось гигантской доброкачественной опухолью желудка». — «Спасибо, доктор, ведь могло быть хуже». Еще через месяц: «Боюсь, это рак, но без метастазов». — «Спасибо, доктор, слава Тебе, Господи, что нет метастазов». Через три месяца: «Метастазы появились, но, похоже, мы их все удалили». — «Слава Богу, доктор, что вы это сделали». И еще через месяц: «Нет, к сожалению, мы удалили не все. Ей осталось жить не более полугода, но не волнуйтесь — болей не будет». — «Какое счастье, доктор, что она не будет страдать». И вот она умирает, и на похоронах все говорят, что у нее очень умиротворенный вид. «Да, спасибо, доктор, действительно, вид у нее чертовски умиротворенный».
Описание мамы: очень худая, длинные светлые волосы, которые она заплетает в косы, теплые синие глаза, не очень хорошие зубы, и она — самый обаятельный человек из всех, кого мне доводилось видеть. Самое смешное, что мама даже не подозревала о том, насколько она замечательный человек. Например, у нее были очень своеобразные отношения с телефоном. И мы ее прозвали Почтальоном из-за этого фильма «Почтальон всегда звонит дважды». Можно было нормально поговорить с ней по телефону, но стоило повесить трубку, как она тут же перезванивала. Поэтому все знали, что не стоит возвращаться к своему занятию — залезать обратно в ванну или снова включать видик, потому что она все равно перезвонит, чтобы извиниться за то, что тебя обидела, хотя ничего подобного и в помине не было. «Когда я сказала, что не буду делать в воскресенье жаркое, я совершенно не имела в виду, чтобы ты не приезжал. Просто у меня сейчас нет вырезки. Но если хочешь, я схожу и куплю».
От этого у меня и перехватывает дыхание, когда я представляю себе выражение маминого лица между этими двумя звонками: «Может, надо ему перезвонить? Может, он решил, что я не хочу его видеть?»
Среда, 17 февраляСегодня вместе с Линдой участвовал в проведении собеседования. Фирма «Монтонс» гордится уровнем своего профессионализма. Линда ставила к нам на учет мистера Пейна, который собирался стать прорабом.
«Сидячая работа противоречит моему чувству юмора. Можете считать меня кем хотите, но громкие названия должностей меня не интересуют — я не могу к ним серьезно относиться из-за своего чувства юмора».
Все это было очень забавно — похоже, все противоречило чувству юмора мистера Пейна: и, когда он ушел, Линда заявила:
— С такими надо держать ухо востро. У него нет никакой квалификации, он — дешевая рабочая сила. Надо всегда проверять уровень компетенции клиентов. Иначе они перестанут считать нас профессионалами.
Днем мне устроили выговор за беспорядок на столе. В этом месяце в фирме проводится соревнование на звание самого аккуратного офиса, и Бриджит хочет, чтобы его завоевали мы. Когда Бриджит вышла из комнаты, я заявил, что, на мой взгляд, все это звучит слишком патетично и противоречит моему чувству юмора. Линда надулась и заявила:
— Меня совершенно не волнует бардак на твоем столе, Джей, но постарайся, по крайней мере, не распространять его на мой. Из-за тебя я сегодня потеряла заявки двух королевских стипендиатов.
На работе я ни с кем не общаюсь. Все только и говорят о том, какой уважаемой является их фирма, как будто меня это волнует. И никто не понимает моих шуток.
9 часов вечера.
Позвонил Шону. Опять застал его в разгар скандала с родителями, на этот раз — из-за переезда в Шотландию. Они собираются переезжать в апреле, когда отец Шона выйдет на пенсию, и Шон опасается, что ему будет негде жить, если он не поедет с родителями.
