Роман Сенчин - Русские (сборник)
А на кухне светло, стол пустой, по трём сторонам черноволосые сидят, каждый с папиросою и при галстуке. В пиджаках, да. Один безо всякой рубашки — а всё равно при галстуке.
— Присаживайтесь, — говорят. — Будем решать ваш вопрос.
— Да у меня никакого вопроса. У меня, вот, подписной лист.
Галстучные хмыкнули хором.
Который без рубашки, папиросу затушил и в форточку выкинул.
— Подпись-то дорогого стоит. За подпись отвечать потом. Мы просто так подписываться не будем.
Агитатор чувствует, люди подозрительные. С тюремными, что ли, замашками. Ну их.
— Не будете, так и ладно. Я пойду тогда.
Приподнялся, развернулся — а за кухонной дверью к стеклу с десяток детских рож прилипло. Подмигивают.
— Нет, отчего же, — останавливают его галстучные. — Мы подпишем. Только и вы подпишите.
— Что подписать?
— Да предвыборную тоже бумагу. Только не к муниципальным выборам. К грядущим. Мы тут партию учредили. Хотим баллотироваться.
Агитатору уж лишь бы уйти поскорей. Подают ему бумагу.
— Пишите, — диктует тот, что без рубашки. — Я, фамилия-имя-отчество, готов отдать свой голос в пользу партии «Гражданская позиция». Дата, подпись. Собственно, всё.
— Что хоть за программа у вас? — спрашивает агитатор.
— А у нас программы нету никакой. У нас демократическая стратегия. Главное — заставить людей активную политическую позицию занимать. По каждому вопросу. Чтоб непременно сами решали. А как решат, так пускай и будет.
— Разумно, да. Ну, я пойду?
— Погодите-погодите. Мы вас отблагодарить должны. За голос. Хотите подарок какой? Или денег?
— Да у меня всё есть вроде. Спасибо. А денег не надо. Деньги за такое нехорошо брать.
— Правда, нехорошо, — соглашаются галстучные. — Но ведь есть у вас мечта какая-нибудь? Не может быть, чтоб мечты не было.
— У меня мечта, чтоб сома в нашей речке поймать, — агитатор признаётся зачем-то. — Дед ловил, отец ловил, а мне, видно, не судьба. Нету больше сомов. Экология такая. Но вдруг да забредёт? Вот, мечтаю.
Галстучные заулыбались.
— Знаете что? Вы как домой пойдёте, к берегу-то сверните. Да пакетик растопырьте пошире. Она к вам сама из воды запрыгнет, ваша мечта.
— Шутите всё, — смеётся агитатор. Папку обратно за пазуху запихнул — и в коридор. Дети за дверью врассыпную кинулись, только сквозняк им вслед шуршит.
— Погодите-ка, — агитатор соображает. — А вы не таджики? Вы вообще зарегистрированы тут?
— Зарегистрированы-зарегистрированы, — опять улыбаются галстучные. — Мы не таджики. Мы черти.
— Какие черти?
— Обычные черти. Девять этажей в доме людские, а три — наши. Как кто чёрта позовёт на нижних этажах, к нам новосёл едет. Набились уже, как в бочке. Скоро будем четвёртый этаж надстраивать.
Агитатор сам в тумане, света не видит, а умную беседу отчего-то продолжает.
— Как же дом выдержит?
— Понятно, не выдержит. Мы свой этаж надстроим — первый под землю уйдёт. Так постепенно весь дом туда запихаем. А вы ступайте, ступайте.
Агитатор в лифт — да на улицу. Потом, думает, квартиры обойду. Мутит чего-то, шатает. Заболел, наверное.
И домой.
На воздухе развеялся чуток, решил к речке-то завернуть. Смех смехом, да мало ли.
Только пакет целлофановый из кармана вытащил, река фонтаном пошла, а наружу — сом. Килограмм с десять, не меньше. Сам в пакете улёгся и хвостом чуть бьёт.
Агитатор домой его приволок, жену кричит.
Верней, собрался крикнуть — а нету крика.
Сбавил голос — и того голоса нету.
Шепчет — так и шёпота не стало.
Подписался же.
Пакет перед женою вывернул — оттуда куча вонючей грязи вывалилась.
Грязь-то жена убрала. А вонь осталась.
Живёт теперь агитатор молча и не принюхивается.
Митя-бизнес
В одном посёлке городского типа в смутные годы при Доме культуры ткачей имени Николая Островского открыли детское кафе «Островок».
И вот стали люди замечать, что через два дня на третий ходит в кафе чужой человек. Придёт часу в шестом, сядет за столик у окна, закажет водки сто грамм и пирожок с печёнкой. Потом стопку пирожком прикроет, достанет книгу в чёрном кожаном переплёте, да не открывает, а всё сидит, в окно смотрит.
Целый месяц так продолжалось. Народ в посёлке терпеливый, тихий. Разное видел. Наконец Фёдор-официант не выдержал. Подошёл к чужому и говорит в пол:
— Чего сидишь? Сам, — говорит, — розовый, а книга у тебя чёрная. Шёл бы ты наружу.
Чужой рукою по окну провёл медленно, потом к Фёдору-официанту повернулся и палец ему показывает.
— Стёкло, — говорит, — у вас грязное. Закоптилось. Помыть надо.
— А ты, — отвечает Фёдор, — санэпидстанция, что ли? Чего тебе стекло? Наружу иди, говорю.
— Не кипятись, Фёдор, — чужой ему улыбается. — Лучше присядь, водочки со мной выпей.
И из-за толстой своей книги вторую стопочку выдвигает.
— Глумишься, что ли? — Фёдор спрашивает. — Если я с тобой водки выпью в рабочее время, меня отсюда навсегда выставят. Хозяин у нас суровый.
— Ты ведь, парень, обидеть меня собирался. А не вышло. Я не обидчивый. И откажешься — не обидишь. Да только холуйским местом ради живого человека не рискнуть — это ж как себя не уважать надо? Смотри, потом стыдно будет.
Взял чужой Фёдора на слабо. Сел тот за стол, стопку покрутил между пальцами.
— Как хоть звать тебя? — спрашивает.
— Зовут меня Митя-бизнес, — отвечает чужой. — Митя-бизнес, даритель предвечных радостей.
— Ну, будь здоров, Митя, — Фёдор сказал, махнул стопку, поднялся да и рухнул на пол.
Думали, мёртвый — нет, просто пьяный вусмерть. Вытащили Фёдора на плечах, уложили на скамеечку, а он хохочет да орёт — «под вечерок путь недалёк! под вечерок путь недалёк!» — а после что-то уж совсем неприличное.
Хотели люди чужому морду набить. Но побоялись.
Два дня Фёдор пропадал. Хозяин, понятно, не искал его, нанял нового, Фёдора же обещал по стенке размазать, как увидит.
А на третий день останавливается у кафе бордовая «девятка», выходит из неё Фёдор, с волосами напомаженными, в костюме с искрой, всем говорит «здравствуйте» и улыбается довольно.
— Откуда ты, Фёдор? — спрашивает народ.
— Из Ярославля, — тот отвечает. — Ресторан у меня там. Большие всё люди обедают. Отцы города. Европейская кухня, отдельные кабинеты, цены в скв. Не абы что.
Потом рукою всем помахал, сел в «девятку» и уехал навсегда.
С тех пор повелось — кого чужой за свой стол посадит, водкою угостит, у того жизнь повернётся так, что и не мечтал прежде. Милицейский сержант Егоркин стал начальником областного ГАИ. Огородник Николай Ильич — лётчиком на международных авиалиниях. А безымянная учительница русского языка и литературы победила на конкурсе «Мисс Европа». Тут её, понятно, все по имени узнали — да поздно.
Ну, порадовались за учительницу и обратно забыли. Все забыли, только жених её бывший не забыл. А жених у неё заведовал отделом происшествий в газете «Ленинское знамя». Не последний человек был в посёлке. Журналист.
«Разоблачу, — думает, — прохвоста. Отомщу за разбитую любовь и материал в газете напечатаю. На две полосы».
Стал журналист следить за чужим. Сядет в кафе за колонною, кофе попивает и глядит на предмет всего подозрительного. Две недели следил — ничего путного не выследил.
Решил тогда — пойду, мол, в лобовую атаку. И не такие передо мной раскрывались. Напою и секрет его выпытаю.
Приходит чужой в кафе, книгу достал, а журналист к нему шасть за столик.
— Здравствуйте, — говорит, — уважаемый. Вот вы всех нас, жителей, угощаете, а я решил, отчего бы и вас не угостить. Не откажите в любезности.
— С удовольствием, — отвечает чужой. — Угощусь.
Заказал журналист поллитру, потом вторую и давай чужому подливать. Беседу завязал степенную. Политическую. У самого привычка — едва только ветер в голове забродил. А чужой вроде уж и лыка не вяжет.
Ну, думает журналист, настал момент.
— А вот ещё, — говорит, — я интересуюсь, как это у вас получается нашим людям предвечные радости дарить? Что за секрет такой? Не расскажете ли?
— Расскажу, — отвечает чужой. — Обязательно расскажу.
И голову на стол уронил.
Журналист его посадил обратно, по щекам легонько похлестал. Тот вроде очухался.
— Всё дело, — говорит, — в книге. Если в эту книгу чьё имя записать задом наперёд — всё самое заветное у того человека сбудется. До самой последней смерти. А сейчас, — говорит, — извините, малость проветриться надо мне.
Поднялся чужой и ушёл, шатаясь.
Журналист книгу со стола дёрнул. Всё, думает, моя теперь книга. И счастье моё теперь.
А книга будто привинчена. Не отрывается.
Журналист в азарт вошёл. «Ну, ничего. Сейчас имя своё туда впишу. А чужому пожелаю, чтоб немедленно под машину попасть. Да насмерть. И все дела».
Распахнул книгу наугад. Думал, будут чистые страницы — а там жирными буквами неясные слова напечатаны. Одну только фразу успел взглядом выхватить:
