Аллен Курцвейл - Шкатулка воспоминаний
– Турки из Константинополя?
Клод заинтересовался, по каким-то необъяснимым причинам утешился и все-таки съел горький пирожок. После этого мальчик впал в наркотическое забытье. Стэмфли велел всем наблюдателям – сестрам, матери и даже аббату – уйти, а сам тем временем закрепил податливого пациента на столе при помощи ремней.
Немного сведений из истории медицины. В тот год, когда наш мальчик лег под нож, имперский суд Китая добавил еще четырнадцать евнухов к служебному персоналу при дворе императора Цяньлуна (1711–1799). Один из четырнадцати, мальчик по имени Ван, был отправлен к хирургу, скрывающему свое имя, – мастеру кастрации. Подростка оперировали в доме, расположенном недалеко от ворот Запретного города. После операции доктор наложил на рану повязку из зерен перца и бумаги, вымоченной в холодной воде. За такую услугу ему заплатили, если верить Джеймисону, сумму, эквивалентную восьми долларам шестидесяти четырем центам. В это же время в Вене доктор Альфред Драйлиг удалил яички у юноши по имени Генрих Л ютц, который позже прославился исполнением оперных арий Генделя. Ну а что касается территорий, более близких к Турне, то в этом же году один из братьев Голэ быстрым и ловким ударом мясницкого ножа зарезал выигранного на ярмарке козла.
Неужто и Клод стал жертвой подобной жестокости? Ответ мой будет весьма эмоциональным: НЕТ!
Хирург Стэмфли приехал, чтобы удалить маленький нарост между средним и безымянным пальцами правой руки Клода. Не киста и не карбункул, не язва и не рак – хотя как только его не называли, и даже куда более страшными именами, – это была всего лишь родинка. Сама по себе родинка сначала не интересовала Адольфа Стэмфли, но когда он узнал, что точно такая же есть на лице Людовика XVI и что у Клода иногда она становится красной (как и у монарха), то хирург решил ознакомиться с проблемой.
А Клод уже начхал ценить свою родинку и вовсе не хотел ее терять. Она стала привлекать к нему всеобщее внимание, а потому давала множество привилегий даже в такой местности, где не было недостатка в подобных диковинках. Когда бы Клод ни пришел в местную таверну, ему обязательно давали тарелку соленого гороха и кувшин лакричной воды. Он говорил, что похож на самого короля, и показывал всем свою родинку, прикладывая ее к портрету монарха, изображенному на монетах. А чтобы повысить свои заработки, Клод рассказывал, какую боль и неудобства приносит ему сие уродство. Такое открытое жульничество и погубило его. Новости быстро распространились по городу и дошли до кухарки аббатского поместья, потом и до самого аббата, а тот, в свою очередь, питая нежные чувства к мадам Пейдж и ее талантам, пригласил хирурга. Последний в данный момент исследовал родинку.
Стэмфли хотел удалить пораженную плоть распатором – тем самым прибором, что походил на напильник, – но в этом случае мог остаться очень неприглядный след. Вместо этого он выбрал аккуратный инструмент, похожий на миниатюрную пилу. Врач погрузил руку мальчика в снег, проверил, зажимает ли тот зубами кожаный ремень, и прочитал быструю молитву. Затем он достал руку ребенка из ведра и в ту же секунду рассек плоть, используя метод Собурина, главного хирурга Женевы. Его движения были стремительны, и рука скоро вновь оказалась в снегу, окрашивая его в алый цвет. Пока кровь текла, хирург привел в порядок инструменты на столе. Затем он снова вытащил руку мальчика из ведра, чтобы наложить на нее сложную повязку.
В течение всей операции Клод не шевелился; в глазах у него потемнело от опия. Его воображение, и гак очень живое, теперь распалилось до невозможности. Он смотрел на висящие с потолка травы и грибы. Сначала они просто покачивались, а потом начали танцевать. Скоро он почувствовал, как бежит по полю, заросшему огуречной травой, льном и вероникой, мятой и пурпурным шалфеем. Ему казалось, что его преследуют огненные псы, которых он рисовал в своей тетрадке вечером; из пасти чудовищ вытекала слюна. Последним, кого Клод увидел, перед тем как провалиться в сон, оказался хирург. Он держал в руке карту с изображением Смерти. Только теперь на ее косе появилась капелька крови.
Каждый пристрастившийся к опию скажет вам, что эффект, производимый наркотиком, очень сложно предугадать даже в идеальных условиях. Ну а когда действие опиатов подкрепляется воздействием джина и трав, это вообще практически невозможно. Клод проспал ночь, день и еще одну ночь. Он очнулся в комнате матери и сразу заметил аббата, находившегося в самом приятном расположении духа, что несколько противоречило сну мальчика. Клод протер глаза здоровой рукой, а потом застонал.
Хирург не обратил внимания на стон мальчика.
– Хорошо. Он проснулся. Мы уходим.
Аббата это явно не устроило:
– Что нам сейчас нужно делать, так это оставаться здесь до тех пор, пока ребенку не перестанет угрожать опасность.
– Вы осматриваете его каждый час.
– Да, и буду осматривать! – Как раз в этот момент пробили часы, объявляя, что настало время следующей проверки. Аббат откинул волосы со лба Клода и попытался с ним заговорить, но мальчик все еще был одурманен.
– Я возвращаюсь в Женеву. Меня зовет долг, – сказал хирург.
– Ваш долг – оставаться здесь! Напомню, что это вы хотели провести операцию немедленно, невзирая на погоду!
– Да, и она проведена.
– Погода ужасная, состояние мальчика – не лучше, поэтому мы остаемся!
Хирург сел на жесткий стул и притворился, будто читает медицинский трактат. Аббат подмигнул Клоду, как бы говоря: «Не обращай внимания на этого бесчувственного чурбана. Он просто невыносим, этот гражданин Республики!» (Возможно, жест аббата давал не так много информации, но как еще можно было истолковать смыкание век его глаза?) Почувствовав, что мальчику плохо, аббат подсел к нему. Он взял его за больную руку и сказал: «Хорошая работа! Похоже на тюрбан богатого восточного торговца!» Оже сдобрил эту попытку пошутить конфетами, которые обещал мальчику еще до операции. Он достал их из кармана и тайком передал Клоду – так, чтобы не заметили сестры.
Здоровой рукой мальчик стал теребить бумагу. «Позволь мне», – сказал аббат и покрошил сахар в рот Клода. Такое средство лучше всего помогло пареньку, выросшему на похлебке, кореньях и шишках.
– Ну вот, ты улыбаешься, а это очень хороший знак! – Аббат повернулся к мадам Пейдж и заметил: – Он улыбается не губами, а глазами! Глаза – источник всех настоящих улыбок! – Затем снова посмотрел на Клода и продолжил: – Это только половина сделки. Кажется, я обещал рассказать тебе историю. Хочешь узнать, как делают сахар, который ты с таким удовольствием ешь?
Клод выпил воды (опиаты вызывают мучительную жажду) и устроился под одеялом, приготовившись слушать.
Должен отметить, что сказки в то время были весьма жестокие. Братья Гримм еще не избавили их от намеков на насилие, инцест, каннибализм и прожорливость, а изящные манеры Перро не были присущи турнейским жителям. Вот и аббат не оказался исключением.
– Ты знаешь, откуда берется сахар? – спросил он.
Клод потряс головой. Ему было не слишком интересно, откуда он берется, если не считать карманов аббата и ярмарочных палаток.
Аббат, человек, который всегда пытался установить причину и начало вещей, объяснил:
– Почти весь сок мамбу (так называется сахар в некоторых странах) привозится на кораблях из Латинской Америки. Он прибывает к нам в двух разновидностях: либо в виде белых конусов, которые стоят в витрине кондитерской, либо в виде грубых лепешек, завернутых в пальмовые листья. Но лучший сахар – тот, что съел ты, а также тот, что подается к столу короля (его я не могу себе позволить), – делают рабы на атолле Памплмаус. – Аббат нарисовал на груди и животе Клода карту. Соски стали Лондоном и Парижем, а атолл обозначился гораздо ниже.
Мальчик хихикнул.
– Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда я расскажу тебе, что работа в Латинской Америке очень утомительна, а на атолле Памплмаус – просто смерть! Помнишь того бандита, который ударил топором старенького извозчика?
Клод кивнул, а мадам Пейдж добавила:
– Дочка извозчика потом нашла его нос под кроватью!
– А пассаральского отравителя?
– Шестеро детей остались сиротами по вине аконита! – деловито заявила мадам Пейдж.
Список преступлений рос, теперь он включал в себя детоубийство и жертвоприношение. Фиделита и Евангелина подсели поближе к кровати, а Стэмфли стал листать страницы своей книги медленнее, хотя и делал вид, что не слушает.
– Все эти преступники, – аббат остановился на секунду и оглядел комнату, – были сосланы в исправительную колонию атолла Памплмаус. Тяжесть наказания там зависит от тяжести совершенного преступления. Я объясню. Негодяи, совершившие менее тяжкие преступления, вынуждены проводить весь день на полях. Они разрезают длинные стебли тростника на короткие, а короткие – на совсем маленькие. Дни тянутся бесконечно долго. От первого крика какаду, – аббат изобразил этот крик, – и до последних лучей солнца, мягко переливающихся на волнах моря, заключенные обязаны собирать тростник. И это, друзья мои, самая мягкая кара.
