Александр Беляев - волчья жизнь, волчь законы...
Дальше мощённая булыжником дорога широкой спиралью, против часовой стрелки, поднималась круто вверх. Идти в гору было нелегко. Взбирались минут двадцать. Но вот, наконец, поднялись на верхнюю площадку. Отсюда разворачивалась величественная панорама Львова…
Вокруг был центр, старинная часть города. Дома, построенные в XVII-XIX столетиях. Маковки униатских и католических церквей, железные крыши домов. Чуть дальше тянулись территории заводов, промышленные зоны и новые микрорайоны.
Здесь было холодно. Сильно дул ветер. Посреди открытой площадки остро возвышался шпиль с флюгером. Это была самая высокая точка Львова.
Флюгер колебался на ветру.
Кроме Сергея и Николая, на Высом Замке сегодня не было. Хотя обычно, в хорошую погоду, особенно летом, здесь было полно туристов, особенно поляков. Высокий Замок считался одной из основных достопримечательностей древнего Львова.
Сергей, облокотившись на перила, любовался панорамой.
– Красотища-то, какая! – восхищённо сказал он, видя купол Кафедрального Собора, рядом с Площадью Рынок. – Господи, какой же всё-таки Львов красивый город! И как мы этого порой не ценим, что живём среди этой красоты!
…На Львовском железнодорожном вокзале Сергея провожали отец и трое друзей.
До отправления поезда оставалось менее пятнадцати минут. Все слова были уже сказаны. Все новости рассказаны. Курили и болтали о пустом.
Вдруг из дверей вокзала выскочил высокий парень. Он бегом приближался к ним.
– Серёга, дружбан! – ещё издали заорал он.
Сергей пригляделся. Это был одноклассник – Александр Липатников. Сегодня он в течение дня он несколько раз звонил ему, но трубку брали родители Александра.
– Здорово! – радостно крикнул он.
Друзья обнялись.
Потом Липатников поздоровался за руку с остальными, извинившись, попросил Сергея в сторону. Держа друга под руку, говорил, вываливая шквал новостей.
– Ну, брат, тут такие дела без тебя происходят. Юльку Пушистую, помнишь?
– Ну, ещё бы…
– Я с ней любовь крутил. Три месяца гулял, потом она мне рога наставила. Пришлось ней расстаться. Она сейчас по рукам пошла. Совсем девка пропала. Сашка Губа на СИЗО сидит. Его на квартирной с поличным взяли. Кроме этой, у него ещё два или три эпизода. Он свои пальцы в других местах оставил.
– Ну, этого следовало ожидать, – сказал Сергей. – Сколько верёвочке не виться.
– Шального посадили… за хулиганку. Он на дискаре Пятого ножом порезал.
– Пятого? Да ты что?
– Я тебе говорю… Бабы не поделили. Толян Молоток разбился.
– Как разбился?
– На тачке. Ехал пьяный со свадьбы, на «шохе» с подругой. Лапину Светку помнишь?
– Ну, ещё бы…
– Короче, он был с ней. Несся по дороге, а навстречу – «девятка». Пытался разрулить, свернул вправо, вписался в столб. Короче, всмятку. У Светки открытый перелом бедра, короче, переломы ребёр, сотрясение мозга и прочая хрень.
– Но главное – жива?
– Жива, – переведя дух, Липатников продолжил: – Я в технарь поступил. В радиотехнический.
– Молодец. Поздравляю!
– А что толку? Один хрен, в Армию!
– А отсрочка?
– Не поможет. Бесполезно. Я уже медкомиссию прошёл. Просился в десантуру, в Житомир. Военком велел ждать призыва.
– А может, оно и к – лучшему? Тебя ж сейчас восемнадцать исполнилось. Раньше сядешь, раньше выйдешь. В армии такой же принцип. Та же зона… с той только разницей, что в увал иногда ходишь и отметки о судимости у тебя нет.
– Как она служба?
– Не сахар, но терпимо.
– Деды сильно строили?
– Я в учебке был. Там у нас Устав. Всем сержанты заправляли. Хотя в отдельных подразделениях, в спорт-взводе, например, дедовщина была. Я там земляка нашёл. Ростиком звали. Он со Львова, возле нового ЦУМа живёт. В гости к нему напостой в казарму ходил. Там у них духаны по полу в шинелях ползали, по-пластунски. Пыль собирали… За водкой в самоход бегали… Чай дедам носили, сигареты, хавку… Короче, пацаны отрывались по полной программе.
– Это всё фуфло, по сравнению с мировой революцией! – махнул рукой Липатников. – Главное живым и здоровым вернуться. А по лицу получать… лично мне не в новинку.
Сергей взглянул на часы.
– Всё, мне пора.
– Сейчас, погоди, – Липатников, блеснув серыми глазами, запустил руку в карман своих брюк, достал несколько мятых бумажных купонов, суетливо сунул в ладонь Сергею. – Держи!
– Зачем?
– Держи, говорю. Они тебе там нужнее. Я себе на гражданке ещё заработаю.
Вернулись к остальным. Сергей попрощался с друзьями. Обнялся с отцом и, закинув за спину вещмешок, взялся за перила и поднялся в тамбур вагона.
Он постоял в тамбуре, подождал, пока поезд тронулся, медленно набирая ход, стал удаляться от перрона, где стояли его провожающие…
Глава 3
Около трёх часов ночи Дробышев сошёл на железнодорожном вокзале Говерловска. Спросив у партрульных милиционеров дорогу, направился в сторону войсковой части, куда ему было предписано явиться для прохождения дальнейшей службы. Часа через полтора он был на месте, пересёк КПП и вошёл на территорию дивизии.
Сыпал мелкий снег. У центрального входа дивизии горели фонари, и розовато-желтый свет их ярко отражался в полированном граните ступеней. Вдоль здания штаба чернели высокие разлапистые ели.
…Сергей доложил дежурному по части о своём прибытии, показал документы. Дежурный по части, капитан Немоляев, велел ему ожидать в коридоре казармы, сказал, что утром, как только придёт кто-нибудь из офицеров, с ним определятся, в какую роту его зачислить.
– Скорее всего, в РМО.
До подъёма оставалось ещё около часу. Дробышев разговорился с дневальным, который, как выяснилось, был по призыву старше его на полгода. Заметив на шинели Дробышева новенькие золотистые «птички» – эмблемы ВВС – в петлицах, дневальный предложил:
– Давай, обменяемся птичками. У тебя одни хрен деды отберут. А мне они нужнее.
Дробышев, подумав, согласился. В вещмешке у него была бутылка водки, которую сунули ему друзья. Сергей, опасаясь, что при осмотре вещмешка её отберут офицеры, попросил дневального спрятать у себя, а вечером ему отдать. Дневальный согласился и, взяв бутылку, скрылся с ней в кубрике.
Утром, к шести часам, пришёл старшина РМО (рота материального обеспечения) прапорщик Коломиец и, узнав, что Дробышев призывался со Львова, забрал солдата с собой. Ввёл в кубрик РМО, где уже во всю шла утренняя уборка. Два солдата возили третьего на «машке». Тот сидел, держась руками за длинную металлическую ручку. Под сапогами у него была сваренная из металлических листов платформа, в которую вставлялись широкие щетки. Так в казармах обычно натирали деревянные полы.
– Вот, хлопци, – сказал старшина, положив Сергею руку на плечо. – Це наш новый солдат. Буде служиты у нас. Прыймайтэ, – и ушёл.
Сергей опустил на пол вещмешок. Осмотрелся.
К нему подошёл рыжий солдат с красным лицом, густо усыпанном веснушками. Коренастый, широкий в плечах, несколько сутулый, он стоял, не вытаскивая рук из карманов.
– Ты кто по призыву? – спросил он с вызовом.
– Фазан, – ответил Дробышев спокойно. (Так в учебной части, откуда прибыл Сергей, назывались солдаты, отслужившие полгода.)
– Откуда прибыл?
– Из Нижнеподольска.
– Я тоже там служил. А сам откуда?
– В смысле призывался? Изо Львова.
– Жаль, – кривовато улыбнулся Рыжий. – Опять из Одессы никого нет. Ладно. Присоединяйся, – сказал он лениво, кивнув головой в сторону солдат, натиравших полы. – Уборку наводить надо.
– Я не буду.
– Не понял?
– Я не буду делать уборку! – ответил Дробышев твёрдо. Он хорошо помнил о словах дембеля-стройбатовца, с которым позапрошлым вечером познакомился в Виннице, на железнодорожном вокзале.
– Ты что, гусь, обурел? Уборку, давай, делай! Шо неясно?
– Не буду я!
Тогда одессит, как бык, угнув голову, пошёл на Дробышева, пытаясь ухватить за шею, а Сергей, внутренне давно уже готовый и собранный, улонился и крепко врезал наглецу по зубам.
К ним кинулись солдаты, растащили в стороны.
Рыжий рвался из рук, брызгая слюной, орал:
– Ты что, гусь, я урою тебя сёдня ночью! Сука! Падла! Да я порву тебя… как газету!
– Давай-давай, – ответил Дробышев и присел на свободную табуретку.
Трое продолжали наводить уборку. (Позже Дробышев узнал их фамилии – Вдовцов, Арбузов и Вербин. Как оказалось, это были «гуси» – солдаты одного с ним призыва. Молодые в роту ещё не поступали.) Остальные занимались кто чем. Кто-то подшивался, кто-то, возвращаясь из умывальника, гладковыбритый, с полотенцем на шее, брал зеркало и долго смотрелся в него. Рыжий – его фамилия была Куриленко – вытерев кровь из разбитой губы, сел играть в шашки. Мрачный, с тяжело выдвинутой нижней челюстью, кривоватым разрезом рта, он старался не смотреть в сторону «борзого гуся».
