Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь
— Монеты берешь?
— Беру. Серебряные, царские. Можно и советские с двадцать первого по двадцать седьмой год, рубли, полтинники. Или коллекционные с олимпийской символикой, с поэтами, художниками, пятерки с соборами. А что у вас есть?
— Щас покажу.
Парень порылся в кармане, вытянул горсть монет. Я сразу понял, что из кучи можно кое–что выбрать для перепродажи постоянно отирающимся возле нас коллекционерам — перекупщикам.
Ценные экземпляры они, как правило, оставляли себе, а обычной чеканки несли на рынок нумизматов в парке Горького, где сбрасывали по еще более высокой цене оптовым купцам. Те, в свою очередь, искали начинающих любителей старины или ничего не смыслящих в ней, и толкали еще дороже. И так до бесконечности. Иной раз до нас доходили слухи, что кто–то загнал простой полтинник двадцать четвертого года, которые приносили нам буквально мешками, за десять тысяч рублей, в то время, как цена ему была не больше пятисот целковых.
Я быстренько перелопатил звонкую кучку. В ней оказался наиболее редкий серебряный рубль двадцать второго года, несколько хорошо сохранившихся медяков петровских и екатерининских времен, штук пять «от Ленина» до двадцать седьмого года белонов и отличные пятикопеечники Александра Второго. Белоны — монеты из пятисотой пробы серебра — встречались часто.
— Сколько ты просишь за все? — как можно равнодушнее спросил я.
— А хрен их, — пожал плечами парень. — Тебе, наверное, лучше знать.
По ответу я понял, что клиент в монетах дуб дубом. На хитреца, оттягивающего время, он не похож. Значит, для начала надо попробовать самый низкий уровень.
— Пару штук хватит?
— Да вроде маловато, — почесал тот затылок. — Четыре.
Выждав паузу, я почмокал губами, как бы прикидывая, стоит ли связываться с этим барахлом. Затем решительно хлопнул по серебру ладонью:
— Хорошо, три. Ни тебе, ни мне. Идет?
— Ну… давай. Один хер у бабки в шкатулке без толку валялись.
— А из наград в этой шкатулке ничего не было? — насторожился я. Сделки на короткое время, чтобы иметь постоянных клиентов, мы совершали очень часто. Иной раз поначалу принесший серебро в следующую ходку тащил золото, или, в крайнем случае, редкие предметы старины.
— Из каких наград?
— Георгиевские кресты, например, дореволюционные медали «За храбрость», награды времен крымской кампании, турецкой на Балканах. Там еще надпись на одной стороне: «Не нам, не вам, а имени твоему». или «Да вознесет Вас Господь в свое время».
Последняя надпись на медали, которой награждали солдат и офицеров в русско–японскую войну, имела свою историю. Первоначальный проект ее состоял из четырех слов: «Да вознесет Вас Господь». Когда бумагу на утверждение принесли Божией милостию императору, он, поразмышляв, дописал: «… в свое время». На обратной стороне вычеканена египетская пирамида с открытым глазом посередине. Как на американском долларе. Вообще медали и монеты имели тайны и странности, возиться с ними доставляло одно удовольствие. Например, с какой стати на старинных серебряных рублях, над двуглавым российским орлом, символом государственной власти и великодержавной мощи России, зависла шестиконечная «звезда Давида». Или эта странная надпись: «Не нам, не вам, а имени твоему». Кто ее придумал и как дословно она расшифровывается?
— Я, в общем–то, посмотрю. У бабки сундук всякой всячиной набит. Медная табакерка с охотниками и собаками, какие–то висюльки. На одной, вроде, написано: «Керенский», и его голова. Да и шкатулке лет триста, не меньше. Дубовая, в виде утки с утенком на спине. Еще картины старые за хламом в чулане. Но они облезли, цвет потеряли. И порвались.
— Неси, брат, все, у нас специалистов хватает. Если вещь ценная, обижен не будешь. У вас они все равно, как я понял, без дела валяются. Вот ты говоришь, что картины порвались. А что–то поржавело, сломалось, сгнило. Мы знаем людей, которые за предметами старины, как за детьми ухаживают. У них ничего не пропадает, потому что уважают свою национальную культуру.
— Та… национальная культура, — нетерпеливо передернул плечами парень. — Я вот свадьбу недавно сыграл, денег — ни копейки за душой. Вот тебе и вся культура. Ладно, посмотрю, а то отец уже грозился после смерти бабки все повыкидывать.
— Добро, если что — ко мне. Я на этом месте постоянно.
— Договорились.
Парень ушел. Я снова внимательно осмотрел теперь уже свое богатство. Рубль двадцать второго года сохранился на все сто процентов, ни вмятины, ни царапины даже на самом нежном месте — на гурте. За одну эту монету можно было смело просить восемь тысяч рублей. Пятиконечная россыпь до тысячи каждая, не меньше. Остальные монеты тоже что–то стоят. Короче, штук пятнадцать навара по самому скромному подсчету. Засунув рубль отдельно в боковой карман пальто, я ссыпал остальное в сумку. Толпа по–прежнему равнодушно текла мимо. Спины горбились от мешков, руки оттягивали тяжелые сумки. Народ пытался прокормиться мелкой спекуляцией. Помнится, до перестройки на прилавках невозможно было увидеть ни вяленого чебака, ни тем более, рака. На ловлю и продажу рыбных деликатесов был наложен строжайший запрет. Теперь же деревянные лотки ломились от истекающих жиром прозрачных лаптей. Сула, осетровые, желтые, сочные белужьи балыки, в маленьких баночках из–под детского питания, красная и черная икра. Покупайте, новоявленные «господа», если есть хрусты и баксы. Не жизнь, а малина, сплошное продовольственное изобилие.
Краем глаза я заметил спешащего ко мне Аркашу. Он бережно прижимал к груди картонную коробку.
— А ну, взгляни, писатель. Ты как–то говорил, что разбираешься в часах.
— Смотря в каких, — с интересом наблюдая, как Аркаша вытаскивает из коробки невысокую прямоугольную башенку на точеных ножках, неопределенно хмыкнул я. На часах не было купола. Круглый, больше, чем у будильника маятник неторопливо катался по горизонтали взад–вперед. Сразу под зубцами башенки расположился белый циферблат с черными стрелками. Основание невысокого аккуратного сооружения из меди украшал старинный орнамент. Несмотря на почтенный возраст — добрая сотня с лишним лет — механизм поражал точностью хода и надежностью. Даже невооруженным глазом было видно, что все детали подогнаны идеально друг к другу.
— Это «каретники», — рассматривая башенку со всех сторон, сказал я. — Раньше такие устанавливали на экипажах, на которых разъезжала богатая знать. Они с боем, внизу должен быть «ежик».
— Так, так. А фирма чья, известная? — нетерпеливо переминался с ноги на ногу Аркаша.
Я полез в карман за лупой. И вдруг увидел, что нас окружила довольно многочисленная толпа любопытных. Аркаша обеспокоено завертел головой в разные стороны, затем резко выхватил часы из моих рук и спрятал в коробку. Демонстрация старинного механизма закончилась так же внезапно, как и началась.
— Габю или Габел…. Не помню, — предположил кто–то из зевак. — Короче, француз, владелец часовых мастерских в России. Но пониже рангом от Буре с Фаберже. Кстати, «каретники» могли быть выпущены и во Франции. Надо взглянуть на клеймо.
— Не надо, часы не продаются, — отрезал Аркаша. И спохватился, обернулся к говорившему. — А сколько они могут стоить?
— Дорого, — ответил плотный, хорошо одетый мужчина. — Если в отличном состоянии, то на западных аукционах несколько десятков тысяч долларов. А здесь сотню–другую тысяч деревянных. Но я не смогу заплатить дороже.
— Я же сказал, что не продаю. Чего зря воду в ступе толочь.
Аркаша, видимо, вспоминал свою родословную. Заблестевший взгляд его говорил о том, что в данный момент он принял твердое решение махнуть на заманчивый западный рынок самостоятельно. Без посредников, не взирая на то, что в России останутся двое взрослых детей от первого брака.
— Послушай, если вещь стоящая, я рассчитаюсь баксами по биржевому курсу. По биржевому, а не по рыночному, — продолжал настаивать мужчина с легким, напоминающим болгарский, акцентом. Видимо, он неплохо разбирался в представляющих интерес ценностях. Не зря, несмотря на спокойный внешний вид, во всей его фигуре ощущалось внутреннее напряжение. Как потом выяснилось, он оказался международным скупщиком старинных монет, изделий. — Это прямая тебе выгода. Не повезешь же ты «каретники» сам, например, на лондонский аукцион. Тебя завернут на первой таможне.
— Запросто. И неприятностей кучу наживу — упрямо выгнул шею Аркаша. — Но я не продаю.
Мужчина пожал плечами и ушел. Обступившая нас жадная толпа быстро растаяла.
— Где ты их откопал? — спросил я у напарника.
— Старуха древняя принесла. Купи, говорит, сынок, не дай помереть до срока. Это, говорит, все, что осталось от усадьбы. Я отслюнявил ей сто пятьдесят тысяч.
— Понятно. Когда холопы приходят к власти, дворяне начинают торговать сигаретами, — как бы не заметив Аркашиной паузы перед оглашением цены, сплюнул я в сторону. — Историческая аксиома. Слава Богу, что Кремль уцелел. Впрочем, не стоит торопиться с выводами.
