Елена Радова - Сука
– Интересное положение бывает только у женщин, когда они беременны.
– Глупости!
– Я не могу без тебя!
– Я не хочу умирать без тебя!
И тому подобная влюбленная белиберда.
Иногда он приходит раньше и, когда я открываю дверь, бросается мне навстречу, глаза его абсолютно безумны, он буквально втаскивает меня в квартиру, в коридоре начиная срывать все, что на мне есть. Я стаскиваю все, что на нем, хохоча при этом до упаду. Мы валимся на ковер и любим друг друга, как взбесившиеся животные – грубо и больно.
– Идиот, – говорю я, с усилием выходя из состояния звериной страсти, – до крови прокусил мне плечо (грудь, бедро). Вдруг шрам останется?
– Это метка, – смеется он. – Я люблю тебя, аж скулы сводит.
Иногда в нашей квартире нет воды. Прелесть таких дней не понять ни одному зажравшемуся иностранцу. Точнее, вариант отключения воды в жилых домах нашей совдепии по графику на месяц, как правило, в самую тяжкую жару, когда днем под ногами слегка проваливается асфальт и сам ощущаешь себя плавленым сырком, попавшим на сковородку.
В эти ненавистные для всех жильцов нашего дома дни мы плотно занавешиваем шторы, включаем кондиционер, ставим на плиту ведра с водой. Потом Генка переносит их в ванную, и мы купаемся, поливая друг друга из ковшика.
В этой нашей доморощенной бане с такими длительными приготовлениями есть что-то совсем из другой жизни, в которой мы никогда не были. В заботе друг о друге, деловитом хождении нагишом из кухни в ванную, снимании забытых украшений, их укладке на полочке, когда это делают мужские руки, столько смутного ощущения давнего родства, что дух перехватывает.
А потом он моет голову, потому что «я не могу с тобой с грязной головой». «Будто все остальное время можно», – смеюсь я. На самом деле она совсем чистая, это ритуал такой, когда воды нет. Поливая ему из ковшика, я мелко-мелко целую ему спину, на которой знаю каждую родинку. При этом он несколько раз коротко оглядывается на меня какими-то удивленно-грустными глазами. Из них на меня потоком идет любовь. Я вся – в любви, вся – в нежности, ими укутанная, зачем-то сверху надеваю свой махровый халат и подаю ему – его.
Наше «банное время» я всегда предваряю фразой Наполеона, обращающегося к своей Жозефине перед очередным свиданием: «Умоляю тебя, не мойся». Бонапарт из меня никакой, объединяет нас лишь то, что я, как и он, неистово люблю запах самого близкого мне на этой земле человека.
Иногда мы любим друг друга так долго и так нежно, что потом невозможно подняться – нет сил.
Иногда мы ссоримся. По пустякам. Но это бывает так редко.
Иногда к нам в гости приходит его друг Мишка Гаминский. Мы сидим на кухне, и я слушаю Генкины славословия в свою честь. Миша всегда приходит с полной сумкой продуктов, потому что у нас вечно нечего есть. Мишка говорит так, что не поймешь, когда он шутит, а когда – нет.
– Что ты в Романове нашла? – спрашивает он, когда Генка уходит в магазин пополнять наши запасы спиртного. – Тебе нужен я. Он не способен тебя оценить.
Я смеюсь, качаю головой:
– Я его люблю.
– Но толку не будет.
– Какой может быть толк от любви?
– Дети.
– Они у нас уже есть.
– Это не ваши дети. От такой любви должен быть общий ребенок, а вы не хотите.
– Миша, ты с ума сошел, сколько нам лет! Этот ребенок по возрасту будет нашим внуком. Мы не успеем его воспитать.
– Я его воспитаю. Вы только родите. От такой любви должны быть дети. Я его в Израиль увезу.
– Что за чушь! У тебя же там первая жена с сыном.
– Господи, Оля, при чем здесь это?
– Положим, ни при чем. Просто ты говоришь глупости. Если б даже и родили, с какой стати нам отдавать его тебе?
– Но вы хоть когда-нибудь думали об этом?
– Генодокс, мы думали о ребенке? – спрашиваю я.
– ???
– Романов, Мишка просит, чтобы мы ребенка ему родили.
– А больше он ничего не просит?
– Я серьезно, я не шучу, – снова возникает Мишка.
– А если серьезно, то какого ж рожна ты стрелял у меня на прошлой неделе полштуки рублей на аборт своей очередной любовнице? Рожали бы.
– Сравнил говно с лопатой. Я ж ее не люблю. Хотя что с вами говорить о каком-то ребенке – вы сами как дети, только сорокалетние.
– Миш, а как ее зовут? – спрашиваю я.
– Отстань, я не помню, – выкручивается Мишка.
– А она красивая? Молодая? – не унимаюсь я.
– Не знаю, красивая, наверное. Но я ее не люблю. Она молодая, красивая и очень глупая.
– Как тебе повезло! – влезает в наш разговор Генка.
– В чем же?
– Да столько достоинств в одной женщине.
– Главное из них для тебя, конечно, третье.
– Я ж не ты, – с усмешкой отвечает он.
– Хрен ты меня знаешь тогда, – замечает Гаминский.
– Мишка, а что ты не женишься опять? – спрашиваю я.
– На ком? Ну покажи мне такую, как ты.
– Так ты в меня влюблен?
– А ты?
– Я великолепно к тебе отношусь.
– Ты и не представляешь себе, почему я тебя люблю.
– Интересно...
– Помнишь фильм французский, достаточно старый. Он назывался «Старое ружье», с Роми Шнайдер в главной роли. Там один мужик у нее спрашивает: «Чем вы занимаетесь?», имея в виду где она работает. А она отвечает – с такой обворожительно-спокойной улыбкой, за которую полцарства, мне кажется, раньше отдавали. Она отвечает: «Я? Я просто живу...» И все! Этим все сказано. А ты, Алешина, – такая же.
Я аж краснею от удовольствия.
– Что вы тут устраиваете? – возмущается Романов. – Я вообще-то здесь тоже присутствую. Вы совсем обнаглели. Гаминский, тебе самое время сунуть в морду, и прекрати подливать Ольге шампанское, она им водку запивает. Механически или сознательно, не знаю. Как вы схлестываетесь, так пьете как сумасшедшие, я весь следующий день отойти не могу.
Глава 5
– Не славы и не коровы,
не шаткой короны земной —
Пошли мне, Господь, второго —
чтоб вытянул петь со мной!
Прошу не любви ворованной,
Не славы, что на денек —
Пошли мне, Господь, второго...
– Чтоб не был так одинок, —
подхватывает Мишка.
– И пусть мой напарник певчий, —
со стоном подхватываю я.
Забыв, что мы сила вдвоем,
Меня, побледнев от соперничества,
Прирежет за общим столом...
Я вопросительно смотрю на Генку – мол, продолжай. Он уперто режет колбасу. Ну и ладно, сама – так сама.
– Прости ему. Пусть до гроба
Одиночеством окружен.
Пошли ему, Бог, второго —
Такого, как я и он.[1]
Я выхватываю у Романова кухонный нож и картинно ударяю им Мишку.
– Вы какие-то сумасшедшие, – диагностирует мой единственный.
– А ты? – Мишка уже завладел ножом и крутит им у Генкиного лица.
– И я, потому что нам с Олькой с тобой хорошо.
– Это вам друг с другом хорошо, а я – бесплатное приложение. Я везде бесплатное приложение. Старики в Израиль уехали, жену с ребенком перевезли, а я здесь с вами сижу, разговоры разговариваю. В принципе тоже надо собираться.
– Ты серьезно? – спрашиваю.
– Куда уж серьезней. А что мне здесь ловить, Алешина? Я бывший венценосный кавээнщик, им на всю жизнь и останусь. Вот Романов чуточку в студенческие игрушечки поиграл, капельку на гитаре побренчал и за дело. Работает по специальности и дело свое открыл.
– Да кто ж тебе, хрен моржовый, то же самое мешал сделать? – возмущается Генка.
– Мятущаяся душа еврейского народа.
– Положим, ты еврей довольно неординарный для своей национальности. Водку жрешь, как истинно русский.
– О, это мы умеем в совершенстве.
– Вообще-то это огромная редкость.
– О чем вообще речь, друзья мои? А кто его знает, может, там я себя и найду, на исторической-то родине?
– Если ты уедешь, мы с Генкой останемся совсем одни, – грустно отмечаю я.
– Да ладно плакать-то. «Все только начинается!» – как говорили мальчики из «Взгляда».
– Нет, я серьезно, нам будет плохо без тебя, правда, Романов?
– Вам не без меня будет плохо, душа моя, – вдруг резко говорит Мишка.
– Нам вообще будет плохо? – чуя, что он имеет в виду что-то очень для меня жизненно важное, тоскливо спрашиваю я. – Только не ври!
– Все зависит от него, – кивает в сторону Романова Миша. – Ему надо что-то решать. Так дальше невозможно. Я же вижу, как ты мучаешься.
– Во! Класс! – возмущаюсь я. – Здорово, когда от тебя ничего не зависит. Значит, ты считаешь, что все дело в нем? А со мной все ясно?
– Да не обижайся ты на меня, Олюшка. Просто ты сильнее его гораздо.
– Я что – покойник? – раздраженно спрашиваешь ты. – Почему вы разговариваете так, будто меня нет?
– Козел ты, причем молодой еще, прыткий и очень живой козел. Я ж твой друг, кто тебе, кроме меня, всю правду-матку нарежет?
Я внимательно разглядываю дно хрустального бокала, крутя в руках его ножку.
– Пошел ты знаешь куда? – предлагает Генка.
