И. Ермаков - Володя-Солнышко
– Собачни-то, собачни-то у вас... – удивленно протянул юноша.
– Это еще не все, – кивнул на берег кудрявый и молодцеватый ненец Яунгат Алико. – Не все еще, – повторил он. – Которые пузато кушали, в чумах сейчас отдыхают – спят. Гудок дадим – как одна сюда прибегут. Тогда посмотришь...
Яунгат посвистел вытлевшей до донышка трубкой и, сверкнув черной искоркой хитроватых глаз, спросил юношу:
– Ты тоже комсомолец?
– Комсомолец, – отвечал юноша.
– Тоже кобыляков в бане мыть будешь?
– Каких кобыляков? – остался с открытым ртом юноша.
– Всяка-разна... – хохотнул Яунгат. – Я, напримерно, кобы-ляк, – выговаривалось у него «копыляк», – Тялька Пырерка – кобыляк, Кузьма Кандыгин... Много кобыляков.
– Но почему вдруг кобыляки? – продолжал недоумевать юноша.
– Сам не знаю, – пожал плечами Яунгат. – Комсомолка нас так еще до войны называла.
Пять часов уж знаком юноша с Яунгатом. Пять часов расспрашивает он веселого, компанейского ненца про северное незнаемое зверье, про здешнюю охоту и промысел.
– Талара будет. Песца стреляешь, – загадывает ему Яунгат. Катер скрежетнул днищем на прибрежном песке.
Мыс Вануйто. Это за Полярным кругом, на правом берегу Оби, почти при ее впадении в Обскую губу.
«Здравствуйте, собачки! Здравствуй, дедушка Север!» – с волнением рассматривал юноша суровые неуютные берега.
Все мы немножко землепроходцы, в каждом из нас засекречен великий иль малый Колумб. Ведь даже морковка и грешный запазушный огурец с чужих огородов нам кажутся слаще, духмяней домашнего. Юноша проплыл по трем рекам – Тоболу, Иртышу и Оби, миновал подтаежные лесостепи, могучий, в миллион волчьих погудок, зеленый материк западносибирской тайги, оставил за кормой лесотундру и ржавую, неоглядную тундру, взрезал носом корабля невидимую паутинку Полярного круга – теперь Заполярье. Земля, с которой ждал и искал встречи. Не случайно же на полях конспектов к аккуратно вычерченному скелету подкрадывается вороватый проказник песец. Под перечнем противоцинготных витаминов искрит глазом-смородинкой полярная куропатка. Что ни страничка, то и олень. Человек в малице... Собачья упряжка... В комиссию по распределению выпуска заранее было отдано короткое заявление: «Прошу направить меня в районы дальнего Севера».
Сегодня он принимает свою первую в жизни должность. Фельдшер Солдатов будет заведовать местным медпунктом. А давно ли? Давно ль?..
Мать не знала, что делать: смеяться иль строгонько поджимать губы. Первым Володиным «пациентом» стал шестилетний брат Сашка. Раздетый до пояса, голубоглазый и веснушчатый, он ожидал забавы, игры. Иначе зачем бы братка Володя принарядился в белый халат, надвинул на нос проволочные пустые очки.
– На что жалуетесь, больной? – совсем не домашним голосом спросил его братка Володя.
Набравшиеся к Солдатовым соседские ребятишки подтянули штанцы, затаили носы.
– На что жалуетесь? – повторил свой вопрос «врач».
Сашка подумал, колупнул в ноздре: «На что же пожаловаться?»
– Молока хочу, – вспомнил «больной».
– Молока потом... Сейчас говорите, что вас беспокоит? Где, что болит?
– Зуб выпал, – припомнил Сашка.
– Прилягте! – приказал ему «врач».
«Больной» послушно исполнил команду.
– Покажите язык!
Сашка с готовностью выворотил розоватый и влажный язык.
– Язык чистый, – констатировал «врач». – С таким языком по три века живут. Спрячьте его на место.
После этого начал проминать и выщупывать пальцами Сашкин живот, выстукивать братцевы ребра. Но «больной» оказался чересчур щекотливым и взбрыкливым. Визжал тоненьким голоском, ужимал пупок, тряслась и захлебывалась от смеха белесая головенка.
Володя все-таки поставил диагноз:
– Желудок, как у льва, селезенка, как у коня, сердце – тигриное, легкие, как у зубра, печень, как у кита...
Ребячья ватажка загодя начала оголяться. Кому же не лестно услышать такие слова про собственную печенку и селезенку? Но Сашку предстояло выслушать еще стетоскопом. Блестящая желтая дудочка прогуливалась по тощеньким его ребрам. Наступила доподлинно мертвая тишина...
– Курите много, больной, – грустно и укоризненно покачал головой «врач».
Сашка испуганно скосоротился и в следующую секунду откровенно заплакал:
– Я больше не бу-у-у-у-д-у!..
У Володи чуть-чуть стетоскоп из рук не выпал:
– Ты разве на самом деле... курящий?
– Куря-я-ящий, – сознался Сашка.
Ватажка поспешно натягивала рубашонки, фуфайки, сыпалась мелким горошком на улицу.
– И давно куришь? – не на шутку встревожили братцевы слезы Володю.
– Вчера кури-и-ил, – канючил жалобно Сашка. – За ба-а-ней. Ребята заставили... Два веника искури-и-или-и, – ничего не утаивал перепуганный «пациент».
На этом Володина деревенская практика пошатнулась. Сашку, правда, исследовал он чуть ли не каждое воскресенье, обчерчивая ему угольком селезенку, печенку, «тигриное» сердце, другие же ребятишки лишь опасливо наблюдали. Никто не изъявил желания раздеться и лечь под «хитрую» дудочку. Перешептывали друг другу свои прегрешения:
– Я сметану у мамки выпил да кошку за хвост оттягал.
– А я два карамана ягод сушеных нагреб...
– Ляжь – сразу узнает!
– Если б не дудка...
Да, давно ль это было?
Поселок назван по Мысу – тоже Вануйто. Здесь ненецкий колхоз имени Кирова. Всего несколько деревянных строений, в которых разместились правление, склады, магазины, баня, радиоузел, медпункт. Это центр. В километре, в полутора, в двух струятся жиденькие голубоватые дымки ненецких чумов. Два чума, три... А то и вовсе один на отшибе. Не терпит северный человек тесноты.
В такие-то вот диковинные края напросился и сходит сегодня по зыбкому трапу фельдшер Володя Солдатов.
«Здравствуйте, собачки. Здравствуй, дедушка Север! Я прибыл...»
* * *
«Обширная, всесторонняя, самостоятельная практика», запланированная еще в годы учебы, не состоялась. «Всесторонности» недоставало. Обследовал свой околоток на трахому, чесотку, вскрыл один немудрящий нарыв да натер Тяльке Пырерке спиртом застуженную руку.
– Зачем товар портишь? – сладко и вожделенно принюхивался к оголенному, разящему спиртом предплечью Тялька. – Давай сюда, и сразу здорова я, – раскрывал он щербатый рот. – Шибка полезна... – подстрекал пациент молодого лекаря.
– В кожу полезней, Тялька. Кровь приливает, кость прогревается, – просвещает больного Володя.
Живут в Вануйто рыбаки, оленеводы, охотники – люди незапамятных, вечных профессий. Причем любой член колхоза почти равно мастеровит и искусен в каждом из названных дел.
В штате у Володи – он сам да молоденькая санитарка Галя Халилова. Сверх штата – одноглазый кот Сыч. Сыч бдителен, зорок, пружинист, когтист – в два уха службу свою несет, двумя усами причуивает.
Рядом с медпунктом, через смежную стенку, располагается радиоузел. В нем работает Ага[1] В поселке ее так и зовут – Ага-радистка. Отсюда она держит связь с ближайшими на побережье «мирами» – Пуйковским рыбозаводом и районным центром Яр-Сале. Соседство – в сотни километров. У Аги есть гитара. У Аги – последние новости. Сюда по давней привычке стягивается вечерами поселковая молодежь. Парни, девчата. Последнее время заглядывают они и в медпункт, где квартирует Володя. Русские зовут его медиком, ненцы – лекарем. По вечерам здесь не стоны разносятся, не морзянка попискивает, а подстраиваются к шаманке-гитаре озороватые или взгрустнувшие голоса, подпрыгивает и приседает в лампе от обвального дружного хохота ее огненный язычок. Не совсем «режимная» обстановка для лечебного заведения и радиоузла, но уж простите старые молодых! Заполярье... Вечера на полсуток растягиваются. Длинней дня и утра, вместе взятых. А клуба в поселке пока нет.
В двадцати километрах от Вануйто – маленькое ненецкое стойбище Ватанги, в тридцати – Махтаска. Они тоже входят в Володин околоток. Хоть раз в неделю, но надо туда понаведаться.
Река здесь замерзает рано. В затишье, у берегов, лед схватывается уже первыми молодыми морозцами, и, если не подштормит Губа, стоит ровненький, гладкий, до блеска, до отсверка чист. Глядеться можно в него!
Прочными ремешками притягивает Володя коньки к своим валенкам. Старую санитарную сумку, с залоснившимся красным крестом, пущенную на лямке через плечо, тоже надо прихватить ремнем, да потуже. Чтоб не болталась туда-сюда на бегу, не сбавляла бы скорости.
На крутояре появляется председатель колхоза Иван Титович Корепанов.
– Запряг бы собачек! С ветерком прокатят! – хрипло кричит он.
Конькобежец отмахивается.
– А ей-богу! – стоит на своем председатель. – Хоть послушаешь, как у них когти по льду ноют, чечет выговаривают.
