Анхель де Куатьэ - Сердце ангела
«Он относится ко мне как к юродивой, — эта мысль буквально обожгла Марьяну. — Словно бы я какое-то ничтожество! Как он может так говорить обо мне? На что он рассчитывает? Он думает, что сейчас он оскорбит меня, а я брошусь ему в ноги и буду молить о прощении? Но этого не будет никогда. Я люблю его, но... Я не буду унижаться».
— Не хочу разговаривать с тобой в таком тоне, — тихо, но четко сказала Марьяна.
— Марусь, а в каком тоне с тобой разговаривать? — Иван сделал вид, что ему смешно до сарказма, что он недоумевает. — В каком?!
«Как он ужасно говорит! — Марьяна сглотнула слезы. — Ужасно!»
— Подойдет любой другой тон, — сухо ответила она.
— А у меня нет другого тона! Понимаешь, теперь — нет! Не осталось! — прокричал Иван, вскочив на ноги, и двинулся по направлению к Марьяне.
Она обернулась и замерла от ужаса. Свет из окна падал так, что, если смотреть в глубь комнаты, все казалось в ней бесформенно-темным. Но тут это резкое движение, приближающийся к ней силуэт Ивана, его огромная, напряженная, агрессивная фигура, как чья-то зловещая темная тень... У Марьяны перехватило дыхание.
— Не подходи ко мне! — заорала она. — Не подходи!
Слезы брызнули у нее из глаз. Сердце билось в груди, словно мотылек с обожженными крыльями.
— Я не могу больше! Не могу! Уйди! — кричала Марьяна, закрываясь руками.
Иван замер всего в одном шаге от нее, выпрямился и смотрел в окно поверх ее головы. Насколько хватает глаз — высотные дома, новостройки. Далеко внизу — машины, люди, заснеженные деревья. Все это живет, движется, там жизнь. Там все настоящее. А здесь, в этой комнате, нет и толики жизни. Холод.
Иван смотрел поверх ее головы, ведь Марьяна совсем маленькая, миниатюрная. В ней всего полтора метра роста. Полтора с копейками. Когда Иван вставал с ней рядом, ее лицо оказывалось у него на уровне груди.
Словно бы специально, чтобы Марьяна могла видеть его сердце.
«Мне всегда так хотелось, чтобы она видела мое сердце, — думал Иван, разглядывая тяжелое низкое небо. — Мне казалось, она умеет любить. У нее такие прекрасные глаза... Они могут быть такими прекрасными. А сейчас в них пустота. Пустота и злость. Она ненавидит меня. И какое ей дело до моего сердца?»
«Холодное, холодное сердце, — шептала про себя Марьяна. — Я так любила слушать биение его сердца...»
Когда он ложился на постель, закладывая руки за голову, грудная мышца, поднявшись, освобождала просвет между ребрами, и можно было видеть биение его сердца — маленький квадратик кожи, ритмично толкаемый сердцем. Марьяна помнила эти моменты счастья. И понимала, что теперь это в прошлом. Умерло.
Человек — существо странное... Один мудрец назвал его «играющим зверем». Человек все превращает в игру. Любые отношения между людьми, любые ценности и даже объекты веры — все постепенно становится игрой, пьесой, где прописаны не только реплики и роли, но даже сами характеры героев, их сущности.
Несколько репетиций, а дальше — пожизненные гастроли. Пожизненные. Повторы, повторы, повторы. Но, заигрываясь, человек теряет не только свою индивидуальность, самого себя, но и ощущение жизни. Но потерять себя — значит умереть. И он умирает, физически оставаясь живым.
Начав играть однажды, человек уже не может остановиться. Он играет снова и снова. А в какой-то момент ему начинает казаться, что все — это игра, а игра — это все. И тогда он решает: без игры ничего не выйдет — все на ней держится, она включает в себя абсолютно все. Не выйдет...
Но не выходит как раз из-за этой самой игры — вот то, чего человек не понимает.
— Ты боишься меня... — прошептал Иван — тихо, холодно, безучастно. — Как это низко, Мара. Как ты могла подумать?.. Я сделаю тебе больно?.. Как это низко. Низко и подло.
— Иван, уходи, — прошептала Марьяна.
— Если я уйду сейчас, я уйду навсегда, — предупредил он.
Марьяна вздрогнула — едва заметно, будто ее ударило разрядом электрического тока.
«Уйдет... — это слово выстрелило ей в самую душу, разорвав мгновение тишины. — Почему я должна это решать? Если я ему не нужна — пусть уходит. Если не любит... пусть уходит».
— Как знаешь... — ответила Марьяна.
— Черт! — рассвирепел Иван. — «Как знаешь»! Что значит это твое «как знаешь»?! Как я ненавижу это твое «как знаешь»! Что — знаешь? А ты?! Ты любишь меня или нет, Марусь?! Любишь или нет?! Я нужен тебе или нет?! Нужен или нет?!
— Не знаю, — шептала Марьяна, утирая слезы. — Я ничего не знаю.
— А кто знает, Марусь? Кто?!
— Мне кажется, ты меня не любишь... — прошептала Марьяна.
— Но я же говорю тебе, что люблю, — грозно оборвал ее Иван.
— Не кричи, — шикнула она.
— Черт! Черт! Черт! — Иван опять схватился руками за голову и попятился назад. — Зачем ты меня мучаешь?! Ты издеваешься надо мной?.. Я не понимаю! Скажи: «Я не люблю тебя». И тогда все. Все понятно. Но что значит это «как знаешь»?!
— Ты меня не слышишь, — Марьяна снова повернулась к окну.
«Не люблю?.. Сказать — "не люблю"?.. — спрашивала себя Марьяна, сдавливая рыдания. — Я люблю. Но почему все так? Я хочу, чтобы меня любили. Я больше не могу жить так, чтобы любить и не чувствовать, что это ему нужно. А ему это совсем не нужно, совсем. Он любит себя, а не меня».
— Чего я не слышу, Мара?! — Иван грохнулся в кресло.
«Господи, зачем весь этот спектакль?! — Иван чувствовал, как от напряжения у него сводит руки, а ноги становятся будто ватные. — Знает ведь, что если я уйду... Но и другое, конечно, тоже знает — люблю ее. Поманит — прибегу. Поэтому и издевается надо мной. Издевается! Прямо заколдовала меня! Заколдовала!»
— Ничего не слышишь, — едва слышно произнесла Марьяна.
— Чего?! — Иван скривился, пытаясь понять, что она сказала. — Что ты говоришь? Я не слышу.
— Я говорю, что ты меня не слышишь, — буркнула Марьяна и шмыгнула носом.
— Я тебя не слышу, — согласился Иван, но тут же опомнился: — В смысле... Ах, черт! Всегда так! Всегда! Подлавливаешь меня, хочешь меня дураком выставить! Всегда! И зачем?! Потому что ты меня ненавидишь! Ненавидишь!
— Это ты ненавидишь меня, если думаешь обо мне так!. Ты! — Марьяна рыдала, не в силах с собой справиться. — Ты!
«Господи, да что с ней происходит?» — Иван оторопел.
— Ну ладно тебе, будет... — попросил он. Его голос изменился, в нем прозвучали нотки нежности и заботы. Иван словно просил прощения. Встал, сделал пару шагов навстречу...
— Не подходи ко мне!
Марьяне вдруг стало страшно, еще страшнее, чем прежде. Она закрыла лицо руками и вся задрожала.
— Это какой-то бред... — Иван замер и смотрел, как Марьяна содрогается от нервной судороги. — Ты с ума сошла.
— Нет, нет! — кричала сквозь слезы Марьяна. — Это ты! Ты сошел с ума! Ты!
Иван молча повернулся и пошел в сторону двери. На пороге остановился, бросил на Марьяну последний взгляд, секунду раздумывал и прошептал:
— Знаешь, Марьяна, наши отношения может спасти только чудо.
— Да, да... — обреченно повторила Марьяна, понимая всем своим существом, что это конец. — Только чудо.
Дверь скрипнула. В квартиру ворвался поток холодного воздуха. Словно дыхание смерти... Раздавшийся следом щелчок дверного замка обозначил конец.
Человек — странное существо... Наибольшее счастье ему приносит любовь, но именно любовь он делает полем своих главных сражений. Именно его любовь, его искренняя привязанность, как лакмусовая бумажка, выявляет все, что есть в нем подлинного, — его эгоизм, его желание быть всегда и во всем правым.
Сказать или оставить за собой «последнее слово», обвинить в неудавшихся отношениях своего партнера, сложить с себя ответственность за результат отношений — все это эгоистическое желание взять «верх» над любимым (или некогда любимым) человеком, выйти незапятнанным из собственной грязи.
Да, ни в чем эгоизм не достигает такой степени, такого высшего своего пика, как в этом желании — взять «верх». Причем не просто «верх», а чтобы обязательно «верх» над любимым человеком! Люди складывают о любви стихи и песни, описывают это волшебное чувство в книгах. Но ни слова правды — только красота слова.
Любовь подобна солнцу. Она прекрасна. И она ослепляет... Тень влюбленного эго растет как раз тогда, когда человек идет навстречу своему солнцу...
И в это самое время
где-то на западной окраине города,
на пустыре за гаражами, шел снег.
Но не тот — обычный, из кристаллов воды,
которые неизбежно превращают
всякую снежинку
в шестиконечную звездочку,
а другой. Совсем другой.
Из чистых хлопьев. Когда-то люди назвали
этот снег манной небесной.
Той самой, что выпала в пустыне Израиля,
накормив народ Моисея.
Впрочем, на сей раз манна падала
не для того, чтобы спасти от голода
измученных путников.
Прошло то время, когда Господь
должен был время от времени
подкармливать своих детей —
манной ли, рыбой, водой,
обращенной в вино, или хлебами.
Люди научились питать себя сами.
Сейчас манна падала совсем для другой цели...
— Что там за странный человек? — спросил мальчик в потертом полушубке.
