Феликс Ветров - Старая проза (1969-1991 гг.)
Стоит ему позвонить, и она, забыв все на свете, примчится к нему, ему нравится таскать ее с собой к друзьям, с улыбкой слушать ее умненькие разговоры, но разве он не понимает, что все это ей не так легко дается? Понимает, конечно. Делает вид, будто не понимает. Любит? Он этого ей никогда не говорил.
Неужели ей первой заводить этот разговор? Самой рубить концы? Сегодня он улетает. Он идет в свой самый тяжелый рейс.
— Улица Королева, — рокочет динамик под потолком автобуса, — следующая остановка Телецентр.
В редакции ее тотчас втягивает в бешеное колесо последнего предэфирного дня, водоворот бумаг, текстов, поисков пропавших роликов кинопленок, звонки…
Галка встречает на лестнице; «Забегай ко мне, детка!» Забежалаю Закурили. Киношники из Галкиной редакции прихватили свои «флоксы» — и на объекты, за сюжетами, вечерний выпуск варганить. Остались вдвоем. Галка с ножом к горлу:
— Как у вас с летчиком? Давай не темни, я все вижу. Все-то все видят…
— Не будь, Натка, дурой.
На том и расстались, разбежались по этажам.
А Лешки нет ни дома, ни в штурманской. Неужели не удастся попрощаться, пожелать ему, как всегда, счастливого полета? Где он? Может, спит? Сунул телефон под подушку? Или… А что «или»? Никаких «или». Ну, ладно, Гузик Алексей Петрович… Мы это тебе припомним. Будто трудно самому снять трубку, набрать номер. Прилетай только — будет разговор. Видно, и правда пора.
Если вы любите аттракционы — всякие там качели, карусели, чертовы колеса, — садитесь в машину к Лешке Гузику. Не прогадаете. Совершенно бесплатно вы получите кучу удовольствий.
Не каждый, кто хоть раз гонял с ним из Москвы в Домодедово, садится снова в его синенький «Москвичок». А уж если кто, скажем, жениться надумал или за кооператив две с половиной выложил, ни за что не сядет. Проверено жизнью. Надо видеть Лешку за рулем. Надвинув шикарную аэрофлотскую фуражку на темные хохочущие глаза, Лешка в голубой шелковой рубашке еле касается двумя пальцами обмотанной красным проводом «баранки».
— Прошу, — небрежно роняет, распахивая перед вами дверцу. Вы усаживаетесь, а он вставляет в замок зажигания ключ с веселеньким брелоком:
— Н-ну, какой расклад?
Если вы человек опытный и мало-мало сечете в жизни, вы ответите в тон:
— Семь червей!
Тогда он довольно хмыкнет, тряхнет своей большой головой мексиканского божка — скуластый, с приплюснутым носом, с толстыми красивыми губами — и рванет машину с места. Ну держитесь! Что там ралли!..
Откинувшись на спинку сиденья, почти не переключая скоростей, Лешка дует на четвертой. Машины не машины, люди не люди — он несется вперед, и вы чувствуете, как мотор тянет вас все дальше по зачумевшей от солнца и бензина Варшавке. На поворотах вас швыряет по машине, как ту дробинку, что закладывают в пластмассовый шарик детской погремушки. Разбегаются прохожие, наполовину высовываются из кабинок голые по пояс самосвальщики, грозя вам вслед здоровенными кулаками.
— Пижон! — кричат они, перекрывая рык своих дизелей. — Бандит!
Но Лешка Гузик не бандит и не пижон. И это, видно, давно поняли все инспектора ГАИ Домодедовской трассы, потому что они никогда не свистят ему вдогонку и не записывают номер.
— Привыкли! — смеется Лешка, ловко пристраиваясь в «зеленую волну». — Хоть бы раз штрафанули!
— Все до разу! — нервно говорите вы, опасливо проверяя, хорошо ли закрыта дверца. Упаси Бог вывалиться на такой скоростенке. Убьешься.
— Мой раз уже был! — щурится Гузик на солнце и улыбается дороге, светофорам, постовым.
Так «на газах» он прикатывает к порту и сегодня. Выбирается из салона и набрасывает синий китель с командирскими нашивками, Облегченно скрипят рессоры. Лешка обходит пару раз вокруг «Москвича», стучит ногой по баллонам, присаживается на корточки и колдует с «антиугонкой-секреткой»: авиация есть авиация, кто его знает, сколько придется стоять машине без хозяина… Смотрит на ручной хронометр — время топать в отряд.
— Здорово, бухгалтерия! — басит, просунув голову в штурманскую. — Какая погодка-то, а! Не захочешь — полетишь!
— Леха! Гузик! — стонут штурмана. — Тут тебе девушки звонили, звонили, мы уж и трубку не снимаем. Пользуешься, сокол, успехом?!
— Бывает, — смеется Лешка, лукаво прикрыв глаза. — Где моя команда?
— Будто не знаешь. Покрутились-покрутились, видят: нет тебя — и на стоянку.
— Ясно. Наша марка. Ладно, парни, до скорого.
Помахивая портфельчиком, таким маленьким в его крепкой смуглой руке, Гузик торопливо проскальзывает по узкому коридору, сплошь завешанному грозными памятками: «Пилот, помни!», «Штурман, не забудь!». Выходит на поле, высоченный, крутоплечий, и широко шагает по горячему от июльского солнца бетону.
— Эй! — кричит водителю длинного, рычащего, китоподобного «KЗ» — керосинозаправщика. — На какую пилишь?
Тот тормозит, обдавая Гузика синим дымом солярки.
— На сороковую!
Лешка прыгает на подножку и так, держась за скобу в кабинке, едет между самолетами. Одни стоят неподвижно, шипят и свистят турбинами, другие катятся, разворачиваются на месте, раскручивают винты до звенящего рокота, рулят по дорожкам. Снуют автотрапы, сопроводительные желтые «пикапы» с мигалками наверху.
— Жара! — кричит водитель в наушниках наземной связи сквозь рев мотора. — Как… мышь мокрый!
Лешка кивает.
Далеко, на самом краю поля, у сосняка, на сороковой стоянке стоят три «шестьдесят вторых». K ним еще ехать и ехать по бетонке. Один из них — Лешкин корабль.
Надо пересекать взлетную полосу. Шофер тормозит и просит разрешения по рации. Ждут. Вот с громом разгоняется и взлетает «стотридцатьчетверка». Гузик прищуренным из-под козырька глазом привычно провожает взлетевшую машину.
Хорошо, радуясь силе своей, соскочить на ходу с подножки тягача, тиснув на прощанье жесткую, черную от загара и масла руку, хорошо шагать, размахивая портфелем, под серо-зелеными животами и крыльями самолетов, переступать через шланги, вдыхать спиртовой дух гидрожидкости, раскаленного дюраля и керосина, хорошо видеть, как, расставив ноги, скрестив руки на груди, на тебя смотрят издали твой «второй», штурман, радист и инженер.
— Они задержались, — ехидно скалится радист Крымов. — они обчественники.
— Вы знаете, что меня погубит? — говорит Гузик, пожимая руки ребятам.
— Ха! Спрашиваешь! Уж кто-кто, а мы-то знаем.
— Ну?
— Темперамент!
— Мальчик! Сядь и не поднимай больше руку. Меня погубит мой либерализм. Распустил вас себе на голову, никакого почтения.
Один за другим карабкаются по легкому подвесному трапу в смотровой люк и уходят вперед по самолету, в пилотскую, в его громадную дельфинью голову. Радист с техниками прозванивают каналы, Гузик проверяет гироприборы, локатор, гидравлику и противопожарку, списывает девацию магнитных компасов, ставит крестик за крестиком в ведомости технарей.
Через час все готово. Гузик связывается с руководителем полетов.
— Броня, Броня, я борт 86015-й. Опробование закончил. Машину принял. Разрешите отрулить с техстоянки к вокзалу.
Самолет на низших оборотах турбин плавно трогается и, подрагивая на стыках плит, ползет вперед…
Пора идти к медицине. Дохнуть в «хитрую трубку» — проверка насчет пива и прочего. Проверить давление, Дать выслушать свою загорелую, поросшую черными волосами широкую грудь. Улыбнуться Зиночке-вампирочке, лаборантке, берущей кровь на анализ…
И снова идут к самолету. Вылет в 15.00, но их дальний, беспосадочный — обычно задерживается. Значит, еще минут сорок.
И вот они сидят на своих местах. Сняли кители, закинули фуражки, Гузик открывает боковые форточки, налаживает вентиляторы, смахивает пот со лба, ерошит курчавую, как у негра, шевелюру.
— Полегше вроде?
— Хорош, — говорит Прохоров, второй пилот. — Обдувает. Слушай, как Наташка? Жениться не надумал еще?
— А куда спешить-то? — говорит Гузик.
— Попробуй, жени такого, — хмыкает Крымов. — Задачка!
Но его перебивает начальник службы перевозок по УКВ-станции:
— 86015-й! Погрузку блока питания, багажа, пассажиров начинаю.
Уже заправлены баки, сейчас приедет бригада бортпроводниц, блокпитовцы втащат по галерейке контейнеры с едой и льдом, и повалят, загалдят пассажиры: дамочки в пестрых платьях, ребятня, морячки, офицеры, интуристы — загорелая с юга, шумная, чуть-чуть разволнованная скорым отлетом публика.
Вот и бригада. Из «рафика» выскакивают, все в синих формах, пять девчонок.
Гузик, улыбаясь во весь рот, приветствует «хозяек воздушного дома»:
— Салют, девочки! Ирочка, что ты как неживая! Что, уже заморилась? Еще не то будет. Откуда знаю? Хм, теоретически.
— Ох, трепач, ох, артист! — смеются бортпроводницы и смотрят с обожанием. Чуть подмигнув, он поворачивается и уходит в пилотскую.
