Войцех Кучок - Как сон
Мать пытается защититься вечной формулой:
— Для меня он всегда останется моим ребенком, для матери сын навсегда остается ребенком…
— Хорошо, сынок, мы поели, а теперь я забираю тебя на мужскую прогулку, пройдемся, поговорим, что называется, как мужчина с мужчиной, а у меня уж и приготовлено кое-что, чтобы у нас беседа пошла…
Отец находит выход в выходе, к которому направляет Адама, хватая его за руку (так что у Адама, здраво рассуждая, нет иного выхода).
Мужская прогулка не слишком дальняя, хотя изматывает похлеще изнурительного восхождения; Адам не привык к мужским прогулкам, пить не любит, не привык, а если и случается, то только по большим праздникам, и то только красное вино, Отец же специально на этот исторический момент припас бутылку литовского рома, Адам уже после первого глотка начинает хватать воздух, чувствует, как его организм переживает тектонический сдвиг, что не может хорошо кончиться, но Адам старается не выказывать усталости, вот только эта прогулка, а завтра чуть свет уедет, да и что там, раз в жизни человек кончает институт, может ли быть случай лучше, чтобы напиться, кроме того, не такое уж дрянное пойло, разве только чуток крепковатое, могло быть и хуже, Отец мог его угостить так называемым черешневым — Отец гордится своим изделием, Адам не посмел бы уверять его, что вино должно быть, как указывает само название, из винограда, Отец высмеял бы его, сказав, что в институте все в голове у него перепуталось, что испокон веков в деревне гнали из черешни, передавая из поколения в поколение секреты производства, потому что не достаточно, чтобы фрукты-ягоды сферментировались, надо знать, как вино гонят; ну да, могло быть и хуже: черешневое вино Отца всегда вызывало у Адама изжогу и тошноту; ром, к счастью, произвели в фабричных условиях, Отец привез его с какой-то давней экскурсии, много лет хранил его, и вот, выдался случай, мужская прогулка с господином доктором, короткая, потому что до порога нового деревянного дома сто пятьдесят метров по горизонтали, не по вертикали, хотя различия между горизонталью и вертикалью понемногу начинают в Адаме стираться; Адам смотрит на этикетку и пытается прочитать цифру, обозначающую процентное содержание чистого спирта, пять тысяч пятьсот процентов, как это, как это, думает Адам и щурит один глаз, пятьдесят процентов, боже мой, это меня убьет, думает Адам и слушает Отца, который объясняется, анализирует ситуацию.
— Ведь как мы с матерью хотели — мы с матерью хотели, чтобы у тебя все было в лучшем виде.
Адам непроизвольно вступает в диалог с Отцом, пытаясь подсчитать количество пустых калорий в пятидесятимиллиграммовом глотке пятидесятиградусного рома.
— Понимаю, папа.
— Только нам, дуракам, хотелось, чтобы ты сразу был с нами.
— Знаю, папа…
— А так не получается.
— Да, папа…
— Сколько мир стоит, всегда дети уходили от родителей.
— Мхм…
— Еще в Библии сказано, что оставишь отца-матерь и чего-то там…
— Мм…
— …и пойдешь за женой… Как, сынок, есть что-нибудь в этом смысле?
— …
Адам пытается сохранить равновесие в сидячем положении, думает, как бы не загнуться на этой прогулке от потери сил, чувствует, что должен встать, потому что чем более он неподвижен, тем быстрее вертится земля; вдруг где-то близко начинают бешено лаять собаки, слышны какие-то крики, вроде как пьяные, но этого Адам уже оценить не может, он не уверен, на самом ли деле он слышит собак, может, это в его мозгу ром залаял; вопросительно смотрит на Отцов, говорящих в один голос:
— Хе-хе, старику Кубице снова собак привезли. Пошли, посмотришь щеночка.
Теперь в самый раз была бы его рука сыну под локоток, ну да ладно, прогулку надо кончать, он ищет взглядом Отцов, щурит один глаз, один Отец спрятался за деревом и подает ему знаки, чтобы пошел посмотреть. Адам щурится, смотрит, видит, что за забором не столько старика, сколько дурака Кубицы бегают и грызутся два ротвейлера. Шатающийся Кубица пытается добраться в середину, но, как только он немного приотворяет калитку, собаки суют свои бешеные пасти в просвет, пытаясь его укусить. Отец анализирует ситуацию, объясняет:
— С тех пор как в партию записался, совсем у него ум за разум зашел. Собак завел. На ночь ему привозят… Страшная собака хорошо в саду выглядит… если кто залезет… Говорит, что на определенном уровне достатка собак надо иметь…
Адам спрашивает Отца, не узнавая собственного голоса и пытаясь вспомнить, на каком языке он обычно говорит:
— Ашивонитыкиизлыыыи, а? Ниузныюютыво, а?
— А потому что нет времени приручить зверюг… А если он долго из кабака не возвращается, то старуха запирает дом и идет спать.
Отец делает глоток рома, наслаждаясь напитком, после чего наклоняется к Адаму, будто хочет сообщить ему какую-то тайну, но замечает слабость, нет, пожалуй, он назвал бы это иначе — минутное ослабление сына; в конце концов, ром такой крепкий, что у него самого слезы на глаза наворачиваются, может, немного переборщил, сынок-то ведь здоровый образ жизни ведет, людей лечить собирается, может, он вообще без надобности этот ром доставал, надо было черешневого, подольше бы посидели-поболтали, а так вот вынужден сына под руку взять, чтобы не упал, и домой проводить, ноги у Адама заплетаются, папа, помедленнее, а еще лучше возьми меня на закорки, думает он и отплывает в бесчувственность, а в остатках сознания проклевывается чувство вины.
С ним-то он и проснется на следующий день на заре, только это неопределенное чувство вины и будет помнить, как и то, что автобус отъезжает в шесть сорок пять, то есть прямо сейчас, то есть надо бежать, несмотря на головокружение, заплетающийся язык и расстройство центральной нервной системы. Он добежит, автобус уже будет стоять со включенным двигателем; он сядет, вздохнет и, пока снова не заснет, успеет проверить, чем это его сумка так набита, — мать бутерброды положила и чай в термосе — и, убаюканный, спокойно проспит первую фазу похмелья.
2
Роберт выглядит нездорово, с некоторых пор он сам это замечает. Жена не раз призывала его заняться внешним видом, а то одевается во что попало, бреется кое-как, такое впечатление, будто он постоянно пребывает в состоянии похмелья, что люди подумают, он должен больше обращать внимание на то, как его воспринимают, в конце-то концов, он ведь не кто-то не пойми кто, за такого она никогда бы и не вышла; какое-то время он даже был публичной личностью и, если бы не перестал писать, был бы до сих пор, женские журналы по-прежнему испытывали к нему интерес, его бы рассматривали в рейтингах самых красивых людей года, а что, мужчина он интересный, потому что, не будь он мужчиной интересным, не позволила бы она ему себя окрутить: она совсем не уверена, что если бы все сводилось только к эффектным словечкам — написанным ли, сказанным, — к его знаменитому мастерству по части слов и словечек, то она вышла бы за него замуж, стала бы его Женой, потому что познакомилась с ним как раз в тот момент, когда его мастерство и его внешний вид находились в апогее; она стала Женой внешне очень даже привлекательного мастера слова, теперь ей трудно смириться с тем, что он перестал писать, перестал хорошо выглядеть, поэтому-то она и начала обращать его внимание на то, что он опустился и в телесном, и в духовном смысле; конечно, она часто говорила ему, что выглядит он ужасно, однако до сих пор так и не заметила того, что беспокоило самого Роберта, а именно непреложного факта, отразившегося на его внешности: Роберт стал выглядеть нездорово.
Врач послал его к другому врачу, другой врач послал его к специалисту, специалист направил на анализы, а когда увидел результаты, спросил, давно ли Роберт курит и с какого времени пьет, узнал, что Роберт, случается, иногда закурит, да и то, чтобы не грызть ногти, но зато практически не пьет, потому что подшофе он не смог бы работать, тогда врач спросил, где Роберт работает и в каких условиях, только, пожалуйста, ничего не скрывайте, потому что результаты не слишком радостные; Роберт сказал, что обычно работает дома, но с некоторых пор в бюро, в судебном архиве, Тесть устроил его на это тихое место, туда никто не приходит целыми днями, можно сосредоточиться на писательской работе; врач спросил: «Чем в таком случае вы, собственно, занимаетесь?» Роберт сказал, что теоретически он писатель, упомянул название последней своей книги, врач сказал, что действительно что-то слышал, но Роберт не поверил ему, потому что книга была издана давно, а у людей память короткая, тогда врач спросил: «А почему вы сказали «теоретически»?» Роберт ответил, что на практике он уже больше не писатель, потому что не пишет, с некоторых пор не может собраться с мыслями, а когда пытается сосредоточиться, творчески напрячь ум, становится сонным, измотанным, не знает, может ли это иметь связь с его нездоровым внешним видом и не слишком веселыми результатами анализов; «Все возможно, — сказал врач, — надо будет еще раз обследовать вас, подетальней»; Роберт еще раз, подетальней, прошел все анализы и сегодня должен получить результаты на руки.
