Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2009)
Распалив перед домом небольшой костер (электричество в поселке еще не включили), старик вскипятил воду, заварил чай, разложил принесенные с собой хлеб, сваренные вкрутую яйца. Усмехнулся про себя: продать сад! Вообще тогда — на печь и смерти ждать. Жена была не бог весть какая помощница — руководила больше. Знала, когда сажать, удобрять, опрыскивать. Хотя она и ела-то по крупинке... За лето нагорбатишься, к осени глаза б этот сад не видели. А снег ляжет — не знаешь, куда себя деть.
Когда золотистое солнце, уже высоко забирающееся на небе в конце марта, коснулось краем дальней, с западной стороны поселка темнеющей сосновой рощицы, спрятавшись другим за светящееся, словно из подтаявшего снега вылепленное облако, старик отправился домой. Грузно шлепал резиновыми сапогами по подсохшей за день тропинке. Как всегда, целый день проработав в саду, чувствовал теперь, как переполняет его особая, светлая и благостная — словно в церкви службу отстоял — честная трудовая усталость. На ходу размышлял, что это за штука такая — старость. Вот через месяц ему исполнится шестьдесят девять — дед, неработающий пенсионер. Однако ж пешком бодро возвращается с дачи. Когда тридцать пять лет назад закладывали дачный поселок и приходилось из сосняка возить на тачке лесной чернозем вперемежку с прелой хвоей, настилать поверх бесплодной глинистой щебенки, — молодым себя считал! — ноги-руки болели так, что по дороге домой приглядывался к каждой обочине: не прилечь ли до утра...
Солнечная и сухая погода держалась весь апрель. Рассада на подоконнике, куда каждое утро исправно заглядывало солнце, тянулась вверх, так что старик с беспокойством подумывал, не перенести ли ее вглубь комнаты: перерастет — высаживать нельзя будет. Земля на открытой всем ветрам горе сохла, как всегда, быстро. Придя в следующий раз навестить сад, старик на вымощенной камнем тропинке присел на корточки, потрогал ладонью землю — и схватился за голову! Спотыкаясь, поскорее побежал в домик за граблями, как будто лишние минуты тут что-нибудь решали. Солнце в середине дня так припекло, что старик, поработав десять минут, одно за другим снял пиджак, рубашку, белую домашнюю майку. Остался в брюках, плечи и спину подставил солнцу. Каждую весну получалось так: боронуешь, пот по голой спине катится, а мимо идут люди в куртках, свитерах. И самому-то страшно от собственной смелости: в оврагах под горой снег еще не стаял. Топаешь вечером домой, счастливый от усталости, — бока печет, словно завернулся в очень теплое, колючее покрывало из верблюжьей шерсти. Первый загар в новом году...
Наработавшись за день, старик вечерами долго ворочался в постели. Металась, бессвязно бормотала в пьяном сне в соседней комнате дочь. Как-то, промучившись заполночь, старик вспомнил народное средство от боли в мышцах: сто пятьдесят граммов не закусывая. Решившись, встал с диванчика. Прозрачную жидкость, что обнаружилась в бутылке на кухонном столе, старик налил в стакан, поднес было ко рту, но от неживого, химического запаха водки подкатило такое отвращение, что старик поскорее поставил стакан, а потом, махнув рукой, выплеснул содержимое в мойку, которую тут же сполоснул водой. Принес из комнаты журнал. Прихлебывая свежезаваренный чай, стал читать биографическую статью об американском исследователе природы. “Простому обывателю, оказавшемуся в тропическом лесу, грозит разве что опасность заблудиться. За ним будут пристально следить сотни внимательных глаз, но едва ли кто покусится на его драгоценную жизнь. Напротив, такого лесного бродягу, как Сетон-Томпсон, в тропических зарослях подстерегают постоянные, неожиданные и не всегда приятные встречи. Едва устроишься на ночлег, как, сердито хрюкая и грозно бряцая иглами, пробежит по тебе, словно ты просто поваленное дерево, дикобраз...” Начав сладко позевывать, старик закрыл журнал и отправился спать.
Наутро он проснулся поздно, однако чувствовал себя бодро. Едва позавтракав, тут же отправился на дачу — добороновывать. Все круче и круче забиралась в гору сухая глинистая тропинка, белое солнце за спиной мягко грело макушку. Стоявший без листьев по такой теплыни лес казался погибшим в результате какой-то вселенской катастрофы. Старик, проходя посадки, приглядывался к набухавшим почкам, замечал кое-где уже показавшийся из коричневой шелухи нежно-зеленый краешек формирующегося листа. В косых лучах ползущая по ямам и кратерам тень старика вырастала длинной. Подсохнув, шуршали, словно подарочная оберточная бумага, опавшие прошлогодние листья.
Старик давно заметил: на его дачу, расположенную высоко на горе, удобно идти работать рано утром и возвращаться домой попозже вечером, тогда солнце, весьма жаркое летом в степных краях, оказывается каждый раз за спиной. Старик не сам выбирал место, где заложить сад, — родной завод, не спрашивая, выстроил дачный поселок, совершенно случайно оказавшийся с западной стороны. Летом, когда город внизу у реки душила жара, здесь было прохладнее, ночи — свежее. В прежние годы старик пробовал ночевать на даче: вечером после работы ковылял в гору, наутро, переспав в домике, не завтракая, тащился обратно. В несколько дней замучился: солнце на безоблачном небе нахально блестело прямо в лицо, зависнув низко над горизонтом, так что слезились и болели глаза. В дачный поселок в принципе ходил автобус, сильно в объезд крутой горы. Однако остановка его была совсем в другом микрорайоне, считавшемся на южной окраине города центральным. Если силы есть, пешком через гору получалось быстрее и проще.
Раскрыв калитку и положив на порог садового домика сумку с провизией, старик первым делом старательно обходил сад. Сорвав мимоходом, жевал первые выглянувшие из земли терпкие перышки молодого, сам собой растущего чеснока (сортовой, с крупными головками, посаженный с осени и тоже уже проросший, старик не трогал). Раздевшись до пояса, принимался за работу. Понемногу, не спеша приготовлял ровные, точно по линейке прочерченные грядки — морковка, свекла, фасоль, укроп. Выпрямляя усталую спину, еще раз осматривал сад, прикидывал, где будут посажены огурцы, помидоры, капуста и перцы. В апреле, несмотря на пышущее солнце и потемневшие от загара руки и спину, тепло было еще непрочным, земля вместе с талой снеговой влагой хранила в себе еще и губительный зимний холод.
Лишь после заморозков, случившихся, как положено, на майские праздники (старик за тридцать пять лет по пальцам мог перечесть года, когда их не было), дождавшись, когда стает засыпавшая проклюнувшуюся уже редиску снежная крупа, старик решил, что во вновь прогревшуюся землю пора высаживать рассаду. Несло перегаром от дочери, в дачном автобусе — старик не решился нести рассаду пешком — вяло мотавшей всклокоченной головой. Лишь на свежем воздухе дочь немного пришла в себя. Трясущимися пальцами держала ворсистые, хрупкие стебли помидорной рассады, пока старик готовил лунки, бережно окутывал обнажившиеся было корни черной садовой землей. Когда он предложил обедать, дочь, не попробовав даже сваренной на костре гречневой каши, заявила, что пойдет поболтать с соседкой, и исчезла. Старик, разомлев от еды, посидел немного перед домиком, потом принялся в одиночку копать лунки, рыхлить, пересаживать из ящика стебель за стеблем, поливать водой. Распрямляя ноющую спину, посматривал на неумолимо катящееся к горизонту солнце, светло улыбнулся, вспомнив прочитанный накануне рассказ писателя Пришвина про то, как, живя в тихом лесном домике, он прикармливал гречкой случайно залетавшего грача. Подошедшая в этот момент к забору соседка Алеся остановилась с виноватым, сочувственным видом:
— Дедусь! Иди Наташку свою забирай. Лежит на перекрестке, переедет ее еще кто.
Шатающуюся, в пьяном беспамятстве что-то лепетавшую дочь старик уложил спать на единственную в садовом домике широкую двуспальную кровать, сам на ночь пристроился рядом. Рассады в привезенном ящике оставалось — завтра весь день сажать не пересажать.
На другой день вечером, вернувшись домой, старик в почтовом ящике нашел открытку: старшая дочь из Ставрополя запоздало поздравляла отца с уже прошедшим, забытым за делами днем рождения. Старик с полминуты рассматривал красивый, буковка к буковке, почерк старшей дочери, пожелания счастья, здоровья, долгих лет. Наташке привет. Под всем этим рельефные, с тенями, как старик сам не нарисовал бы, наискосок красные и синие буквы: “Приезжай в гости!”
— Эх, вот пишет! — поворачивая открытку в руках, сказал старик. — Да как же я теперь приеду? Самая работа в саду...
Назавтра он собирался везти на дачу другой, не менее внушительный ящик с рассадой.
Пока жарит солнце да вихрится пылевыми смерчами весенняя сушь, высаженную в открытый грунт рассаду необходимо поливать. Однако в тот год, едва старик высадил последний серо-зеленый капустный росток, зарядили на неделю моросящие дожди — такое в степных краях случается не чаще, чем раз в десять-пятнадцать лет. Спрятался в сером сумраке закругленный амфитеатром склон. Старик только уныло качал головой, подходя к пестрящему дождевыми каплями окну. Идти пешком на гору он не решился, потому побрел на остановку автобуса. По раскисшему дачному проулку едва доковылял до своего участка. Потоптался на твердой, вымощенной желтым камнем дорожке, поглазел на мокнущий под дождем сад: рассада бодро и крепко сидела в земле, потряхивала листиками от попадавших на нее дождевых капель. Однако уже проклюнулись между лунками первые былинки пырея... И подойти было нельзя — утонешь! Старик, тяжко вздохнув, махнул рукой, поехал обратно.
