Хавьер Мариас - Дела твои, любовь
Я с трудом удерживалась, чтобы не сказать ему, что ненавижу носки с ромбами, брюки в тонкую полоску и мокасины с кисточками, но это очень обеспокоило бы его и вызвало множество вопросов, так что разговор затянулся бы до бесконечности. — Какого цвета ромбы? — спрашивала я. — Коричневые и оранжевые. Но у меня еще есть носки с красными и синими ромбами и с зелеными и бежевыми. Может, какие-нибудь из них надеть? — Лучше оставайся в тех, что уже надел, — коричневых и синих.
— У меня нет коричневых и синих. Думаешь, нужно пойти купить?
Мне даже жаль его становилось, хотя и злило, что он позволяет себе подобного рода консультации. Кто я ему, в конце концов? Будущая вдова? Или мать? При этом к своим творениям, которые критики нахваливали и которые мне лично казались пустыми и глупыми, он относился очень трепетно и гордился ими. И все же я не хотела посылать его искать по всему городу еще одну пару ужасных носков, которые все равно бы не подошли. — Не стоит, сеньор Кортесо. Можно просто вырезать из одних носков коричневые ромбы, а из других — синие, а потом их соединить. Сделать пэчворк, как это теперь называют. Шедевр штопки.
Он не сразу догадывался, что я шучу: — Но я не умею, Мария. Я даже пуговицу не могу пришить. И потом, у меня через полтора часа встреча. А-а, понял! Ты пошутила? — И не думала. Не хотите вырезать ромбы — наденьте однотонные носки. Темно-синие, если есть. И в этом случае советую надеть черные ботинки.
В конце концов мне удавалось ему помочь. Уж чем могла.
Сейчас настроение у меня было не такое хорошее, и я вымещала его на Кортесо, гадко обманывая беднягу. Если он говорил мне, что приглашен на коктейль во французское посольство и собирается надеть темно-серый костюм, я тут же советовала ему надеть бледно-зеленые носки, уверяя, что это последний писк моды и что все только на него и будут смотреть (впрочем, тут я не лгала: человек в бледно-зеленых носках на приеме в посольстве не может не привлечь к себе внимания). Не удавалось мне быть любезной и с другим прозаиком, который подписывал свои сочинения псевдонимом Гарай Фонтина — двумя фамилиями без имени.
Наверное, думал, что это оригинально и к тому же звучит загадочно, — хотя на самом деле это звучало как фамилия футбольного арбитра, — и считал, что издательство должно помогать ему преодолевать все трудности, устранять все стоящие перед ним препятствия и решать даже те его проблемы, которые не имели никакого отношения к его литературным трудам.
Он звонил нам и просил, чтобы кто-нибудь заехал к нему, забрал пальто и отвез в химчистку. Или чтобы прислали специалиста по компьютерам или пару маляров. Или чтобы ему подыскали отель в Тринкомали или в Баттикалоа и чтобы организовали ему эту его личную поездку (он ехал отдыхать вместе со своей толстухой женой, которая тоже звонила нам иногда, а то и являлась лично и не просила, а приказывала). Мой шеф возлагал на Гарая Фонтину большие надежды, а потому всячески ублажал его, выполняя (то есть заставляя нас выполнять) все его просьбы. И не столько из-за того, что творения Гарая Фонтины продавались огромными тиражами, сколько потому, что поверил его россказням, будто его часто приглашают в Стокгольм (по чистой случайности мне стало известно, что Гарай Фонтина ездит туда по собственной инициативе и за свой счет — подышать северным воздухом и поинтриговать на пустом месте) и что ему собираются дать Нобелевскую премию. На самом деле никто его официально на эту премию не выдвигал — ни в Испании, ни за ее пределами. Даже его родной город, как это часто случается. Он, однако же, считал вопрос о присуждении ему премии решенным и пыжился перед шефом и перед нами, а мы краснели, слыша от него что-нибудь вроде: „Мои лазутчики донесли, что вопрос решится если не в этом году, то в следующем“ или „Я уже выучил по-шведски то, что скажу Карлу Густаву на церемонии. Я ему такое выдам — мало не покажется! Он у меня узнает! Он в жизни своей такого не слышал, и к тому же на своем родном языке, которого никто не учит". — "И что, что ты ему скажешь?“ — живо интересовался мой шеф, волнуясь раньше времени. "Прочтешь в газете. Вся мировая пресса напечатает это на следующий же день, — самодовольно отвечал Гарай Фонтина. — Ни одна газета не обойдет вниманием мое выступление. И всем газетчикам придется переводить это со шведского, даже нашим. Забавно, правда?» Я даже завидовала ему — надо же, какая уверенность в достижении цели! Пусть даже человек сам придумал и цель, и то, что он может ее достичь. Я старалась вести себя с Гараем Фонтиной крайне дипломатично — не хотелось терять из-за него работу, — но теперь мне с невероятным трудом удавалось сдерживаться, когда он звонил мне с утра с очередным наглым требованием. — Мария, — услышала я в трубке однажды, — ты должна добыть для меня пару граммов кокаина. Это нужно для одной сцены в новой книге. Пусть кто-нибудь привезет мне кокаин домой, и как можно скорее. И обязательно до того как стемнеет: я хочу посмотреть, какого он цвета при дневном освещении. Чтобы потом не ошибиться в описании.
— Но, сеньор Гарай…
— Гарай Фонтина, милочка. Я тебе уже говорил. Просто Гараев сколько угодно — хоть в Стране Басков, хоть в Мексике, хоть в Аргентине. Даже среди футболистов найдется наверняка.
Он так на этом настаивал, что я окончательно убедилась: свою вторую фамилию он просто выдумал. (На всякий случай заглянула потом в телефонный справочник Мадрида и не обнаружила там никакого Фонтины. Нашла только какого-то Лоуренса Фонтиноя — еще более невероятное имя, словно сошедшее со страниц «Грозового перевала» Эмилии Бронте. Впрочем, возможно, на самом деле под этим именем скрывался какой-нибудь Гомес Гомес, Гарсиа Гарсиа или еще кто-нибудь в том же роде.) Если вторая фамилия была псевдонимом, то, выбирая его, наш творец наверняка и не подозревал, что «фонтина» — это сорт итальянского сыра. Кажется, его производят в Валь-д'Аоста — не то из коровьего молока, не то из козьего (говорят, этот сыр очень хорош для фондю). Впрочем, существует соленый арахис фирмы ‘‘Борхес", и не думаю, что знаменитого аргентинца это смущало. — Извините, сеньор Гарай Фонтина, я просто хотела сократить немного. А что касается цвета, — я не смогла промолчать, хотя это было не самое главное и вообще не главное, — то вы особенно не беспокойтесь: кокаин белый. Хоть при дневном свете, хоть при электрическом. Это всем известно. И в кино все не раз видели. Вы смотрели фильмы Тарантино? Или ту картину с Аль Пачино, где он насыпает кокаиновые горки?
— Уж не настолько я темный и невежественный, дорогая Мария! — оскорбился он. — Я тоже живу на этой грязной планете, хотя те, кто знаком с моим творчеством, говорят, что в это трудно поверить. И пожалуйста, не старайся казаться хуже, чем ты есть: ведь ты не то что твоя подружка Беатрис и все остальные — ты не только издаешь книги, ты их читаешь и при этом очень вдумчиво.
Подобные комплименты я слышала от него довольно часто — наверное, он хотел заручиться моим расположением: я никогда не высказывала ему своего мнения о его романах, за это мне не платят.
— Я просто хочу дать правильное описание, подобрать как можно более точные определения. Вот ты говоришь, он белый. А какой именно белый? Белый, как молоко или как известь? И какая у него текстура? Он похож на толченый мел или на сахарный песок? Или он как соль? Или мука, или тальк? Ты знаешь? Можешь мне объяснить?
Я не хотела продолжать этот бессмысленный и опасный — если принять во внимание ранимость будущего лауреата — разговор, который сама же и начала.
— Он как кокаин, сеньор Гарай Фонтина. И описывать его в наше время не нужно, потому что его видели даже те, кто его никогда не пробовал. Разве что старики… Да и те, думаю, знают, как он выглядит: видели по телевизору тысячу раз.
— Ты будешь учить меня писать, Мария? Будешь указывать мне, что я должен описывать, а что нет? Будешь поучать Гарая Фонтину?
— Что вы, сеньор Фонтина, — мне не хватало терпения каждый раз называть обе фамилии (слишком долго выговаривать, да и звучит, на мой взгляд, не слишком хорошо), но на этот раз он, кажется, даже не заметил, что я обошлась без "Гарай".
— Если я прошу вас привезти мне сегодня два грамма кокаина, значит, мне это зачем-то нужно. Возможно, сегодня вечером этого потребует моя книга. Вы ведь заинтересованы в том, чтобы книга была написана и чтобы все в ней было правильно? Значит, вам следует не спорить со мной, а достать и привезти мне то, что я прошу. Или я должен поговорить лично с Эжени?
И тут я уже не выдержала:
— Вы нас за верблюдов[1] держите, сеньор Фонтина?
"Держать за кого-то" — каталонское выраженьице, я таких нахваталась от своего шефа: он каталонец (хотя и живет почти всю жизнь в Мадриде) и сыплет ими на каждом шагу. Если требования Гарая достигнут ушей Эжени, то с него станется отправить нас на поиски чертова кокаина — в кварталы, что пользуются дурной славой, или в пригороды, в которые отказываются заезжать таксисты. Лишь бы угодить своему самому спесивому автору, к которому слишком серьезно относится. Невероятно, как люди ухитряются заставить всех поверить в свою значимость. Необъяснимый феномен!
