Алексей Слаповский - Я — не Я
Нахалка! И т. п.
Неделин, оглядывая комнату, удивился: хоть раньше он не думал об этом, но как-то само собой предполагалось, что красавица (Леной зовут, хорошее имя, жена вот тоже Лена, но применительно к красавице это имя звучит совсем по-другому) живёт если не в роскошестве, то в красивом девичьем уюте. Здесь же — вон шкаф допотопный, без одной ножки, вместо которой подложена стопа книг, вон трюмо с лопнувшим зеркалом, платок брошен на продавленный диван, старушечий платок, тёмный, наверное, мать Лены — это и по голосу слышно — почтенного возраста, родила Лену поздно.
Мать Лены прошла в прихожую, не взглянув на Неделина, он успел только заметить, что она не старуха, но, очевидно, больная женщина: лицо жёлтое, волосы седые, глаза безнадёжные. Хлопнула дверь.
Вот сука какая, — проворковала Лена, нежно обнимая Неделина. — На час, говорит, и ни минуты больше, говорит. Вот сука противная, правда?
Конечно, — "сказал Неделин, чувствуя, что понемножку овладевает чужим языком. — Но она тебе мать.
Лена пожала плечами и сказала:
Ну?
Неделин огляделся. Похоже, местом действия должен стать вот этот продавленный раздвижной диван, похожий, кстати, на их с женой Еленой супружеское ложе, тоже раздвигаемое на ночь. Неделин взялся за низ, потянул на себя, диван заскрипел, но не поддался.
Ты что? — спросила Лена.
А?
Он не раздвигается, ты забыл?
Я так, попробовать…
Снимай шкуру-то, время идёт.
Над диваном висела мохнатая шкура, медвежья, что ли? И ведь заметная вещь, а он, хоть видел её, не придал значения, не задумался о ней. На шкуре, значит? Вполне эротично.
Он снял шкуру, расстелил на полу.
Лена быстро, без жеманства разделась.
Неделин глядел и не глядел на неё, видел и не видел.
Ну, — сказала Лена, красавица, голубоглазая певица. — Ну? Время мало. В чём дело-то?
Да, — сказал Неделин и стал раздеваться. Лена легла на бок, подставив руку под голову, ждала, посмеивалась. Неделин торопился, скидывая с себя чужие вещи: всё красивое, чистое, но, оказавшись голым, не мог не увидеть подробно чужое тело. Он увидел волосатые ноги с когтистыми кривыми пальцами, выпирающие кострецы бёдер, бледного цвета кожу живота, груди, рук, увидел нечто ещё…
Вид чужого тела, запах чужого тела. А Лена закрыла глаза, ждёт. Неделин, торопясь, присел на корточки, потом из этой позиции лёг, приткнувшись к Лене коленками, грудью, головой. Рука её прошлась по его бедру, по животу — окружая, приближаясь, — и удивлённо замерла. . — Ничего, ничего, — сказала Лена. — Сейчас.
Но сейчас не получалось.
Витя, Витя, Витя, — шептала красавица, и звуки чужого имени добавились мешающим грузом к впечатлению от чужого тела, чужого запаха. Надо бы отстраниться и, не глядя на себя, глядеть только на неё, но отстраниться — значит, обнаружить своё убожество, которое пока укромно, о нём знают, но его не видят, делают вид, будто всё в порядке. Прошло Бог весть сколько времени, Неделин лежал, словно окоченев, только однообразно гладил грудь Лены, но чужая рука плохо чувствовала наготу сквозь чужую кожу — как сквозь перчатку. Лена, устав ждать, стала целовать его в губы, в подбородок, в ключицы, (щекоча распущенны ми волосами), в грудь, в живот… но тут Неделин застыдился и удержал руками её голову.
Ты что? — спросила Лена. — Витя, что случилось? У тебя кто-нибудь ещё есть?
Жена.
Жена — это хренота! Ещё, что ли, бабу нашёл?
Я устал просто.
Мы же месяц не виделись! Нет, я ничего. Ничего страшного. Но учти, первый и последний раз!
Она — умная женщина — сказала это просто, почти весело и легла с ним рядом, не прикасаясь, только поглаживая его волосы. И Неделин уткнулся лицом в её плечо, ничего больше не желая.
Послышались какие-то тихие странные звуки, что-то капнуло ему на щёку. Плачет. Стало ласково жалко её, и от этого он забыл про чужое естество, а забыв, почувствовав себя сильным, потянулся к Лене, но в это время прозвенел звонок в дверь — длинный, раздражённый.
Глава 4
Они вышли из подъезда молча.
Вернусь, попою ещё, — сказала Лена, когда отъехали. Она опять села за руль.
И слава Богу, подумал Неделин. Надо ехать в ресторан, разбираться с этим несчастным Витей, делать что-то, пока всё это не зашло слишком далеко. Жаль только — утрачена возможность. Ведь ты был не ты, а тот, другой, ведь мог делать всё, что заблагорассудится, всё — самое бесстыдное, самое голое, нагло-нагое, нежно-нагое, мучительное, до взаимного счастливого страдания, всё мог — и ничего не сделал, олух ты царя небесного, теперь не придётся уже тебе, олух, держать в руках такую красавицу, как свою собственную, олух, ведь ты был не ты, а он — и даже больше, чем он, свободнее, чем он…
Может, покатаемся ещё? — спросил Неделин. — Заглянем куда-нибудь.
Тебе отдохнуть надо.
Ну, и отдохнём.
Уже отдохнули. Ничего, не бери в голову.
Я и не беру.
Странный ты сегодня. Я не про это самое, а вообще.
Неделин посмотрел на её чистый печальный профиль и подумал, что Витя, не будучи странным, скорее всего не ценит эту девушку, не понимает её. Что он за человек, интересно, чем занимается? Мать Лены сказала о нём: жулик. Давно уже чувствуя тяжесть во внутреннем кармане пиджака, Неделин сунул туда руку и достал бумажник — большой, старый, антикварный, из настоящей кожи с тиснением: «БРЕМИНГЪ И К°». Он открыл его и увидел толстую пачку денег.
Ого! — сказала Лена. — Хороший бизнес?
Это не мои, — сказал Неделин.
Я же не прошу, — усмехнулась Лена. И эта тонкая умная усмешка — для Вити, явного негодяя? Несправедливо.
Это не мои, — сказал Неделин. — И вообще, всё не моё. Выслушайте меня, Лена. Произошло чёрт знает что. Что-то несуразное. Дикое что-то.
Это точно, — сказала Лена. — Играть опять начали? Вы всё играете, Витя, ох, игрун, ох, забавник!
Да послушайте!..
Приехали, — сказала Лена. — Извини, Витя, ты мне сегодня не понравился. Не из-за этого, ты не думай. Чокнутый ты сегодня какой-то.
Я вообще другой, неужели не видно?
Ладно, ладно. Пока.
Лена открыла дверцу, но кто-то резко захлопнул её с улицы. И тут же на заднее сиденье с двух сторон сели два плечистых парня.
Глава 5
Началась чушь какая-то. Плечистые сказали ему, что нехорошо разъезжать неизвестно где, когда его ждут вместе с Леной по заранее обговорённому делу. Приказали ехать, и Лена, всерьёз напуганная парнями и беспомощным видом Неделина, повезла их почти за город, к какому-то Кубику, который, сказали парни, ждёт Витю уже третий час, для Вити первый раз такое западло, чтобы опаздывать, Кубик очень огорчается, подъехали к большому двухэтажному дому за высоким забором. Вошли в дом и увидели там застолье во главе с небольшим квадратным мужчинишкой, который и оказался Кубиком. Этот Кубик подскочил к Неделину, чего-то требуя, угрожая, о чём-то спрашивая. Неделин почувствовал себя зрителем, включившим телевизор на середине какого-то глупого детективного фильма, он ничего не понимал. Кубик требовал, остальные гомонили, Кубик о чём-то решительно спросил, Неделин, не думая, ответил отрицательно и тут же получил сбоку от одного из плечистых парней удар по морде. Боль чувствовалась основательно, будто не в чужое лицо били, а в его собственное.
Да привёз он, привёз! — закричала Лена. — Он сегодня какой-то… Привёз, я видела!
Неделину заломили руку, залезли в карман, достали бумажник.
Сразу всё как будто прояснилось, утихло.
А говоришь нет, — удивился Кубик. — Ты что? — И при общем внимании стал считать деньги. Деньги были очень серьёзные, всё больше сотенные купюры.
Три куска, — сказал Кубик. — Не шесть. Значит, плюс Леночка. Я правильно понял?
А я не поняла! — сказала Лена.
Разве Витя не объяснил? Всё очень просто: Витя мне шесть кусков должен. До сегодня, до двадцать четыре ноль-ноль. (Публика засмеялась изяществу выражения.) Мы договорились: или шесть кусков, или три плюс ты.
Сволочь, — сказала Лена то ли Неделину, то ли Кубику. На всякий случай (если Кубику) одна из присутствующих девиц выругала её матом.
Три тысячи она, конечно, не стоит, — куражился Кубик, обращаясь ко всей компании. — Но я хочу заплатить именно три тысячи. Всякая вещь стоит не столько, сколько она стоит, а столько, сколько за неё платят. Она по себестоимости на одну ночь стоит — ну, триста, ну, пятьсот, советскими. А я даю три тысячи, мне приятно, что я могу позволить себе удовольствие за три тысячи. Потому что звучит. Триста, пятьсот — это не звучит. А за три тысячи — звучит.
Кубика слушали уважительно, перестав жевать.
А если я не соглашусь? — сказала Лена.
Витя сказал, что согласишься. Что ты его любишь и согласишься. А иначе я его в порошок сотру. Я из него обувной крем сделаю. Я Витей буду ботинки чистить.
Ладно, — сказала Лена, — Ладно, Кубик, тварь противная, сволочь. И тебе, Витя, спасибо. Только после этого вот тебе (она показала), а не любовь. Спасибо.
