Энтони Дорр - Собиратель ракушек
Восьмилетняя дочь муадини, как поведал доктор, тяжело заболела, и ему оказалось не под силу справиться с этой незнакомой формой малярии. У девочки кожные покровы приобрели горчичный оттенок, несколько раз на дню начиналась рвота, выпали все волосы. Последние трое суток она металась в бреду и угасала на глазах. Раздирала себе кожу. Приходилось фиксировать ее запястья в изголовье кровати. Эти люди, продолжил доктор, хотят, чтобы собиратель раковин вылечил ее так же, как он вылечил ту американку. А уж за ценой они не постоят.
Коллекционер чувствовал их присутствие: эти мусульмане в канзу и скрипучих шлепанцах распространяли запах своих ремесел: один – потрошеной рыбы, другой – удобрения, третий – корабельной смолы; каждый подался вперед в ожидании его ответа.
– Об этом не может быть и речи, – сказал он. – Девочку не спасти. Нэнси выжила по чистой случайности. Я тут ни при чем.
– Мы перепробовали все, – не унимался доктор.
– Вы требуете невозможного, – повторил коллекционер. – Если не хуже. Это просто безумие.
В воздухе повисла тишина. Наконец прямо перед ним кто-то заговорил резким, зычным голосом – этот голос пять раз в сутки разносился из динамиков над крышами Ламу, призывая людей к намазу.
– Мать ребенка, – начал муэдзин, – я сам, мои братья, жены моих братьев, все жители острова – мы молимся за нашу девочку. Молимся не один месяц. Порою кажется, что мы молились за нее всегда. И вот сегодня доктор говорит нам, что некую американку исцелили от такого же недуга при помощи улитки. Вот такое лечение. Очень простое, ты согласен? Выходит, улитка способна сделать то, что не под силу лабораторным ампулам. Мы рассудили: такая простота возможна только по воле Аллаха. Понимаешь? Нам даются знаки. Непозволительно ими пренебрегать.
Коллекционер стоял на своем:
– Она же совсем дитя – восемь лет. Ее организм не выдержит яда конуса. Нэнси могла умереть… по всему должна была умереть. Этот яд убьет вашу дочь.
Муэдзин подошел ближе и взял в ладони лицо коллекционера.
– Разве в таких совпадениях, – начал он, – нет ничего странного и удивительного? Если американка оправилась от того же недуга, что поразил мою дочь? Если ты здесь, и я здесь, и эти создания ползают по песку, неся с собой исцеление?
Собиратель ракушек выдержал паузу. И в конце концов проговорил:
– Представьте себе змею, смертельно ядовитую морскую змею. От ее яда тело разбухает до синевы, останавливается сердце. Весь организм терзает нестерпимая боль. А вы сейчас просите, чтобы эта змея ужалила вашу дочь.
– Прискорбно такое слышать, – сказал чей-то голос за спиной муэдзина. – Нам очень прискорбно это слышать.
Лицо собирателя ракушек по-прежнему сжимали руки муэдзина. После долгих минут молчания хозяин дома был отодвинут в сторону. Он услышал, как эти люди – возможно, дядья заболевшей девочки – с плеском роются в кухонной мойке.
– Там нет конусов! – выкрикнул он.
У него навернулись слезы. До чего же дикое ощущение – когда твой дом заполонили невидимые чужаки.
Голос муэдзина продолжал:
– Она – мой единственный ребенок. Без нее прекратится мой род. У меня не будет семьи.
Этот голос, в котором звучала незыблемая вера, медленно и выразительно пропевал каждый слог, каждую фразу. Муэдзин не сомневался, что улитка вернет к жизни его дочь.
Голос вещал:
– Ты слышишь: здесь мои братья. Они в отчаянии. Их племянница умирает. Если потребуется, они выйдут на риф, как делаешь ты изо дня в день, и станут переворачивать камни, и крушить кораллы, и копать песок, покуда не найдут то, что ищут. Конечно, их тоже может настичь ядовитое жало. А дальше – паралич и смерть. Но прежде – как ты выразился? – их будет терзать нестерпимая боль. Им неведомо, как ловить такое существо, как держать его в руках.
Певучий голос, обхватившие лицо коллекционера ладони. Это был какой-то гипноз.
– Ты этого хочешь? – продолжал муэдзин. Голос его гудел, струился, перетекал в журчащее сопрано. – Ты хочешь, чтобы моих братьев убил смертельный укус?
– Я всего лишь хочу, чтобы меня оставили в покое.
– Вот именно: оставили в покое, – подхватил муэдзин. – Домосед, отшельник, мтава. Живи так, как считаешь нужным. Но перво-наперво ты найдешь нужный конус для моей дочери и добьешься, чтобы он ее ужалил. Тогда тебя оставят в покое.
Дождавшись отлива, коллекционер морских раковин в сопровождении свиты из родичей муэдзина вышел со своей овчаркой на риф, где принялся переворачивать камни и прощупывать дно, чтобы найти конус. Всякий раз, когда пальцы попадали в рыхлый песок или в крабье гнездо среди кораллов, страх подгонял его руку. Мозаичный конус, туманный конус, географический конус – как знать, на что наткнешься? Не на тот ли шип, что сродни отравленному лезвию? Всю жизнь коллекционер проявлял осторожность, а теперь будто сам лез на рожон.
Обращаясь к Тумаини, он прошептал:
– Нам нужна маленькая ракушка, самая маленькая, какую только можно найти.
И собака вроде бы поняла, чего нельзя было сказать о людях, что рылись в песке, пачкая свои канзу.
К полудню у него в кружке с морской водой уже лежал один крошечный мозаичный конус, который – можно было надеяться – не парализовал бы и котенка.
Собирателя тут же препроводили в Ламу, где у моря стояла муэдзинова юмба – богатая вилла с мраморными полами. Через черный ход его провели по винтовой лестнице мимо капельного фонтана в комнату девочки. Он нашел ее руку: запястье, хрупкое и влажное, все еще было привязано к изголовью кровати. Под кожей веером выступали косточки. Собиратель ракушек вылил содержимое кружки ей на ладонь и один за другим загнул детские пальчики вокруг улитки. Создалось впечатление, будто кулачок забился, подобно сердцу певчей птахи. Собиратель явственно, во всех подробностях представлял, как выстреливает из сифонального канала полупрозрачный хоботок с ядом, а хищные зубы впиваются в детскую кожу.
Он спросил у тишины:
– Как ее зовут?
И снова произошло небывалое: эта девчушка, по имени Зэма, выздоровела. Полностью. Десять часов пролежала она без сознания. Всю ночь собиратель ракушек стоял у окна и прислушивался к Ламу: там цокали копытами ослы, потом справа, в ветвях акации, зашуршали ночные птицы, кто-то стал бить молотком по металлу, поодаль в доках на причальные сваи набегал прибой. В мечетях зазвучала утренняя молитва. Быть может, о нем просто забыли? Что, если девочка тихо угасла и никто даже не подумал ему сказать? Не исключено, что где-то уже собиралась молчаливая толпа, чтобы забить его камнями. И поделом.
Но когда закричали, заквохтали петухи, мимо него пробежал муэдзин, который всю ночь напролет, молитвенно сложив руки, просидел на корточках у кровати дочери.
– Чапати[1], – повторял он. – Она просит чапати.
Муэдзин сам принес дочке холодные чапати с манговым джемом.
На следующий день все знали, что в доме муадини свершилось чудо. Слухи распространялись облаком, как икринки кораллов; они уплыли за пределы острова и некоторое время жили в досужих разговорах на всем кенийском побережье. Эту историю упомянули на последней странице «Дейли нейшн», а радио Кей-би-си подготовило минутный репортаж, куда включило даже фразу доктора Кабиру: «Вначале я сомневался, что из этого будет толк. Но в результате тщательного изучения вопроса твердо поверил…»
В считаные дни кибанда коллекционера сделалась местом паломничества. Во всякое время суток в лагуне у рифа жужжали моторки-дхау или шлепали лодочные весла. Можно было подумать, всех островитян в одночасье начал косить недуг, требующий лечения. К собирателю морских ракушек потоком тянулись и прокаженные, и дети с воспалением среднего уха; в собственной хижине, переходя из кухни в ванную, он то и дело натыкался на незваных гостей. Его витые стромбиды, а также сложенные аккуратной горкой блюдечки вскоре были разворованы. Целиком исчезла коллекция флиндерских вазумов.
Верная Тумаини, которой исполнилось тринадцать лет, совсем сдала. Она никогда не была злобной, а теперь пугалась буквально всего: термитов, огненных муравьев, каменных крабов. Почти все время она лежала под койкой, содрогалась от запаха чужаков с их болячками и не оживлялась даже от звяканья своей миски о кафель кухонного пола.
Были неприятности и более серьезного свойства. Люди увязывались за коллекционером в лагуну, где спотыкались о камни или о гряды живых кораллов. Одна холерическая дамочка задела огненный коралл и от боли грохнулась в обморок. Другие подумали, что она лишилась чувств от восторга, стали бросаться на этот коралл и обдирались так, что ревели в голос. Даже по ночам, когда он крадучись шел с Тумаини по тропе, паломники вскакивали с песка и следовали за ним по пятам: невидимые ноги шлепали совсем рядом, невидимые руки шарили в контейнере для найденных раковин.
