Виктория Токарева - Кругом один обман (сборник)
Я пробежала глазами первую страницу. Есть такое слово: шуткует. Не шутит, а шуткует. От подобного юмора меня буквально тошнит. Мне делается плохо. Юмор – это прежде всего ум, а без этого ингредиента суп не получится. Дурак не способен пошутить интересно. А Белый, скорее всего, принадлежит к этому подвиду.
Когда Белый ушел, я отнесла его рукопись в гараж. В доме я плохие рукописи не держу. Мне кажется, они как микробы отравляют все вокруг.
После его ухода я обнаружила на столе очки, которые он забыл. Я позвонила ему вдогонку.
– Вы забыли очки, – сказала я.
– Оставьте их себе, – великодушно разрешил Белый.
Очки оказались мне впору. Более того, они были легкие, удобные, видимость отчетливая, как будто я заново родилась. Мое сердце обдало благодарностью. Очки – это главная составляющая моей жизни. Я в них пишу и читаю. А чтение – пассивное творчество. Я беру в собеседники Антона Павловича, например, или Серегу Довлатова. Вернее, это они берут меня в свои собеседники. А что может быть роскошнее, чем общение с талантом? Только любовь, да и то вопрос.
У меня никогда не было хороших очков. То диоптрий не хватает, то оправа не держит, то давит за ушами, и от этого болит голова. А тут – и диоптрии, и оправа, и мир предстает очищенным от пятен. Лист – белый, буквы – черные, мысль не тормозится, ни за что не цепляется. Спасибо тебе, Борис.
А орхидею он мне, кстати, привез. В коробочке. Очень изысканно, но временно. Орхидея завянет через неделю, а очки останутся на года.
Борис Белый появился в моем доме через полгода с букетом желтых хризантем и с фотографией новой невесты. С фотографии глядела вполне очаровательная барышня лет сорока. Это была русская певица, приглашенная французским продюсером на гастроли. Моя домработница смотрела на меня насмешливо. Дескать, я получила отставку. Где певица и где я?
Мне было все понятно. Белый осознал, что со мной каши не сваришь, а ему некогда. Через полгода надо возвращаться в Москву. Не поедет же он один. Что ему делать в пустой убитой квартире на краю Москвы? К тому же певица действительно – яблоня в цвету, и очень милая.
– Замечательная девушка, – похвалила я. – Если хотите, приходите вместе с ней в гости. Пожарим шашлыки во дворе.
Я хотела поддержать Бориса, повысить его цену в глазах певицы.
Но… певица сорвалась. Она отвергла Бориса. И можно понять. Зачем он ей – старый, бедный и без Франции? У нее разворачивалась карьера, весь мир под ногой.
Борис звонил мне из Парижа в глубокой депрессии. Я его утешала:
– Найдем другую, не хуже.
– А как мои рассказы? – поинтересовался Борис сквозь депрессию.
– Рассказы замечательные. Вы – настоящий талант.
Борис молчал. Он хотел счастья в личной жизни. А успехи в работе – это так… говна пирога, как говорила его падчерица Катя.
Звезды на небе сошлись.
Я поняла: Фиму надо познакомить с Борисом. Свести. С одной стороны, сводничество – это порок, а с другой стороны – что плохого, если двое людей обретут свое счастье? В мире станет на одну любовь больше. И мир станет добрее. А мне вполне достаточно мешка картошки и очков. И удачно разложенного пасьянса.
Я сговорилась с Борисом, и Фима рванула в Париж за свой счет. Есть поговорка: для бешеной собаки сто верст не крюк. Для Фимы не существовало расстояний, когда речь шла о любви.
Прошло несколько дней. Борис позвонил мне поздно, почти ночью и обиженно спросил:
– Кого вы мне прислали?
– А что? – не поняла я.
– За кого вы меня принимаете?
– Вам Фима не понравилась? – догадалась я. – Почему?
– Дама полусвета. Не высшее общество, – дипломатично ответил Борис.
– А где вы видели в России высшее общество? Его выкорчевали сто лет назад.
– Но не до такой же степени…
Чем-то Фима напугала бедного Бориса.
– Ну ладно, – примирительно сказала я. – Ничего с вами не случится.
«Тоже мне граф Вронский», – подумала я.
Фима объявилась через неделю – веселая, с коробочкой французского мягкого сыра.
– Очень сильный мужчина, – похвалила она Бориса. – И техника хорошая. Мне понравилось. Только он никуда со мной не ходил, никому меня не показывал. Стеснялся.
– А Париж ты посмотрела?
– Что Париж… Какая разница где жить: на Елисейских Полях или в Люберцах? Главное, с кем…
Фима не унывала, и меня это радовало. У нее был позитивный взгляд на вещи: получилось – хорошо, не получилось – тоже хорошо. Переступила и пошла дальше.
Ночью мне приснились битые яйца. Это к деньгам. Откуда? Никаких денег не предвиделось.
Я села пить кофе, и тут раздался звонок. Звонил Политик. Невероятно, но факт. Он поздоровался и сказал, что все в порядке. Бумаги подписаны. Дополнительная пенсия – моя. Она называется вспомоществование.
Какое тяжелое, неповоротливое слово, как паровоз, сошедший с рельс. Это слово хорошо включать в актерское мастерство для разработки дикции: вспо-мо-щест-во-ва-ни-е… А всего-навсего: прибавка к пенсии.
– Надо позвонить в приемную, там все объяснят, – добавил Политик и продиктовал телефон приемной.
Голос у него был усталый, деловой. Похоже, он звонил из машины, делал необходимые звонки. Моя задача была не визжать от радости и не хрюкать от благодарности. Не задерживать человека. Все это я просекла по его голосу.
– Спасибо, – коротко поблагодарила я.
– Всего хорошего, – попрощался Политик и нажал кнопку.
Я слушала короткие гудки, как музыку. Сон оказался вещий.
Я не столько радовалась деньгам, сколько благородству человека. Пообещал – сделал. Так приятно очаровываться людьми. Хочется побежать от радости на короткую дистанцию или сесть и написать гениальное произведение. Хочется жить и творить добро.
Я не выдержала и позвонила Фаине.
– А мне Политик позвонил! – торжествующе сообщила я.
– Зачем? – насторожилась Фаина.
– Он устроил мне президентскую пенсию.
Я специально не произнесла это тяжелое, унизительное слово: вспомоществование, как подачка на паперти. Президентская пенсия – совсем другое дело. Это как вычищенный до блеска офицерский конь, который гарцует на параде.
– Как? – онемела Фаина.
– Ну вот тогда, на столетии «Огонька», помнишь?
Раздался грохот. Я догадалась: Фаина грохнулась и умерла от зависти.
Днем я встретила Фаину в супермаркете. Она, оказывается, не умерла, выжила, но сильно похудела. Под глазами пролегла чернота.
– А пенсии эти отменили, – сообщила мне Фаина.
– Откуда ты знаешь? – испугалась я.
– Мне Ростоцкий сказал.
Я прибежала домой и позвонила в приемную. Трубку сняла девушка-секретарша. Я представилась и задала трепещущий вопрос.
Девушка ответила, что пенсии не отменили, что за глупости? Закон не имеет обратной силы. Каждое восьмое число я могу приходить на почту и получать причитающиеся деньги.
– А сколько это? – поинтересовалась я.
– Десять минимальных зарплат.
– А сколько составляет минимальная зарплата?
Девушка назвала смехотворную сумму. И десять зарплат – тоже смехотворная сумма.
– А кому еще дали? – спросила я.
Девушка зачитала список. В нем были только деятели кино – звезды советского периода, выдающиеся актеры и режиссеры, которые составляли гордость великого кинематографа 70-х. А как же я туда попала? Видимо, Политик взял список и приписал туда мое имя. И положил президенту на подпись. Президент уходил в отставку, он в эти списки даже не посмотрел, ему было все равно. Президент поставил свою подпись. И я оказалась в лодке, которая отплывала от тонущего «Титаника».
Тонущий «Титаник» – это была наша страна, наша кинематография и наши пенсионеры.
Десять минимальных зарплат – жалкая подачка. Неужели стране не стыдно перед звездами, которые положили свою жизнь на алтарь профессии?
Я позвонила актеру Икс, он был в этом списке. Представилась. Икс напрягся. Решил, что я хочу предложить ему роль в своем сценарии. Но я озвучила свое возмущение.
– Вам не кажется, что предложенная добавка к пенсии – жалкая подачка? Может быть, стоит отказаться?
Икс помолчал, потом сказал:
– Дареному коню в зубы не смотрят. Вам дали – скажите спасибо, а вы еще недовольны. Странные вы люди…
Интересно, что он имел в виду под «вы»? Кто это – «вы»? Я, а еще кто?
– Нудный вы человек, – поделилась я.
– Это вы нудный человек, – поправил Икс.
Честно сказать, мне этот Икс никогда не нравился как актер. Просто фактурный типаж, натасканный на актерство, как собака на наркотик. Сверху ему ничего не спущено.
Я положила трубку и вспомнила поговорку: старуха на город сердилась, а город и не знал. Это мой случай. Предположим, я откажусь. Никто не обратит внимания. Пусть все остается как есть. И Фаина будет грызть локти, не последнее дело.
А Ростоцкий, кстати, ничего ей не говорил, она все придумала, чтобы как-то пережить несчастье.
Мы соперничали. Это часто бывает в женской дружбе. Практически всегда.
