Назови меня по имени - Аникина Ольга

– Хватит лицемерных объяснений, – проговорила она. – Просто согласись, что была неправа. Что нарочно делала мне больно. Извинись.

Она не договорила, отняла руку и встала. Подошла к окну. Маша помнила, что Ираида Михайловна не переносит, когда кто-то смотрит на её слёзы. Нужно было переждать несколько минут, и Маша молча наблюдала, как медленно колышется тяжёлая пепельно-розовая штора.

– Я всё про тебя знала заранее, – сказала Ираида Михайловна. – Знала, какая ты будешь. С самого рождения, безо всяких гороскопов… Высокомерная, бессердечная.

– Мама!

Любая фраза, сказанная Машей, звучала беспомощно. Её слова, как дохлые рыбы, плавали в пространстве обновлённой гостиной – брюхом вверх.

– Тебе нельзя волноваться!

Эта попытка тоже оказалась неудачной. То, ради чего Алька уговорила Машу посетить квартиру на Гороховой, Маша сказать не смогла.

Ираида Михайловна наконец обернулась и медленно подошла к столу. Лёгкая краснота век говорила о том, что слёзы всё-таки были.

– Ну что ж, – сказала мать. – Значит, всё так, как я и думала. Не хочешь извиняться. Тебе плевать на меня. Ты приехала получить гарантии, что после моей смерти к тебе отойдёт часть моего имущества.

Маша в изумлении замерла. Чашка с остатками зелёного чая дрогнула в её пальцах.

Интонация Ираиды Михайловны, со времён далёкого детства повергавшая Машу то в оцепенение, то в дрожь, даже сейчас обладала колоссальной силой. Машина голова дёрнулась – словно ей отвесили чувствительный подзатыльник. К горлу подкатила тошнота, руки вцепились в деревянные поручни кресла.

– Чего замолчала? Правда глаза колет?

Маша наконец поставила чашку, отодвинула пустую тарелку.

Медленно поднялась. Её мутило от съеденной пищи. Сглотнув кислую слюну, Маша сделала вдох носом.

– Спасибо за ужин.

Она медленно прошла в комнату, где Петька в наушниках, сидя перед экраном компьютера, взрывал очередной вражеский танк. По дороге ей пришлось сделать ещё несколько нелепых глотательных движений.

Глава 12

Маша надевала пальто, Петька завязывал шнурки на ботинках.

– Оставайтесь, я вам в любой комнате постелю, – то ли просила, то ли приказывала Ираида Михайловна. – Себя не жалеешь, так хоть ребёнка пожалей.

Присутствие Петьки действовало на Машу целительно: тошнота понемногу отступала, хотя по-прежнему каждый предмет в обновлённой квартире и каждый жест хозяйки казались ей болезненно грубыми, навязчивыми и недобрыми. Мигающие зелёными огоньками старомодные часы торопили: приближалась ночь. Если выехать сейчас – к утру можно добраться до Королёва.

– Как хочешь! – Мать перекрестила Петьку и обиженно заключила: – До утра будешь за баранкой сидеть, только бы не ночевать у родной матери. Бог тебе судья.

Они с Петькой шли через двор по бледно-жёлтой полосе, текущей от фонаря парадной. Маша обернулась и подняла глаза. На втором этаже, в оранжевом четырёхугольнике окна, качнулся узкий женский силуэт и тут же исчез из виду.

– А бабушка пожелала тебе добра или отругала? – спросил Петька.

– Кто её знает, – вздохнула Маша. – Наверное, хотела сказать что-то хорошее.

– А голос был такой, будто отругала, – буркнул Петька.

Они ещё не пересекли границу Ленобласти, а Маша была уже полностью вымотана. Петька, по своему обыкновению, дремал с наушниками в ушах. Поболтать с ним было невозможно, да и сил на разговоры у Маши не осталось.

Когда она зарулила на заправку, телефонная трубка коротко тилинькнула. Пришло сообщение. Марк писал: «В выходные буду свободен. Люблю, скучаю. Видел тебя во сне».

Сообщение от Марка стало для Маши топливом – таким же, как то, что плескалось в баке автомобиля. В сущности, что такого Марк написал ей? Ничего особенного. Но слова ещё долго звучали внутри, сверкали запоздалыми новогодними блёстками, пока их не смыло другими мыслями, от которых на однообразной ночной дороге Маша отвлечься уже не могла.

«Другие мысли» были навязчивыми и мучительными. Маше даже почудилось вдруг, что в какой-то миг над трассой появилась каракатица – сепиида линнеус. Подлая сепиида двигалась в нескольких метрах от переднего бампера и выбрасывала в воздух струю тёмно-фиолетовых чернил, похожую на длинную витую ленту. У каракатицы три сердца и голубая кровь, подумала Маша. Три сердца – это папа, Петька и Марк. А в детстве это были Алька, папа и мама – и тогда, давным-давно, Маша даже и думать не думала ни о каких каракатицах.

«Вы были у Андрюши?» – спросила Ираида Михайловна в прихожей.

Заряднов для Машиной матери всегда был Андрюшей, несмотря на то, что общались они исключительно на «вы». После Машиного развода бывшие зять и тёща ещё какое-то время поздравляли друг друга с праздниками. В истории с Машиным неудачным браком Ираида Михайловна считала Андрея пострадавшей стороной и чувствовала себя виноватой за поведение дочери. Мать не сумела понять причины развода – быть может, потому, что не хотела вникать в семейные дела дочери, а может, причиной стала вечная Машина скрытность.

Свою первую беременность Маша тоже скрыла – и молчала о ней до последнего, пока однажды ночью не закричала от острой боли. Приехала карета «скорой помощи» и увезла молодую женщину в гинекологию. Они с Андреем тогда ещё не были расписаны, просто спали вместе, и Маша по неопытности во многом окончательно не разобралась.

В отделении гинекологии всю недостающую информацию до неё донесли по возможности популярно.

– Когда мужик тебя валял, небось хорошо было? – громко комментировала нянечка, наблюдая, как Маша ковыляет по коридору в сторону туалета. – Теперь поймёшь, что такое быть бабой.

На выкрики нянечки никто, кроме Маши, не обращал внимания. Кроме Маши и Ираиды Михайловны, которая, по случайному совпадению, именно в этот момент пришла проведать дочь.

Когда Маша вернулась из уборной, мать уже сидела на табурете возле койки дочери, и вид у неё был расстроенный.

– Ну и ну! – выговаривала она. – Ты бы хоть гуляла, да ум при себе держала. Мне уже люди про тебя наговорили всякого…

– Откуда они узнали? – спросила Маша.

– Кто? – не поняла Ираида Михайловна.

– Ну, эти. Люди. – Маша покачала головой. – Я и двух дней здесь ещё не лежу.

Ираида Михайловна поставила на тумбочку пакет с апельсинами и, посидев несколько минут, ушла.

Когда за Ираидой Михайловной закрылась дверь, одна из Машиных соседок по палате подсела к ней на койку.

– Кто это к тебе приходил, Иртышова? Мать или кто? Ну и мамочка, врагу не пожелаю. Как глянула на меня, прямо сердце в пятки зашло.

Маша повернула голову на подушке. У девушки, с которой она так и не успела как следует познакомиться, было симпатичное веснушчатое лицо. Солнечный свет, казалось, насквозь просвечивал тонкие хрящи её розовых ушей, которые нелепо торчали из-под прилизанных, давно не мытых волос.

– Не смей говорить плохо про мою маму, – сказала она соседке.

– Ой-ой-ой! – Рыжая встала с койки. – Подумаешь, цаца.

Андрей появился в больнице с корзиной фруктов, на которые Маше было тошно смотреть. Зато он очаровал медсестёр и влюбил в себя всех четырёх Машиных соседок. Да что соседки – весь персонал учреждения, включая главного врача, стекался поглазеть на иртышовского жениха и его белый автомобиль, стоявший прямо под окнами палаты. А Маша, напротив, боялась визитов бойфренда.

Ей было страшно признаться Андрею: операция по извлечению внематочной беременности прошла успешно, но теперь у Маши осталась только одна труба, левая.

Она не сказала про операцию, даже когда Андрей, забрав её из отделения, проехал через Английскую набережную и остановился прямо напротив Дворца бракосочетаний.

– Остановка и стоянка запрещены. – Маша обернулась и указала пальцем на знак.

Андрей хмыкнул.

– Другим нельзя, а мне можно. – Он выключил зажигание и кивнул. – Пойдём.

Они припарковались напротив отдела ЗАГС.

– Куда? – Маша оторопела. – Туда?