Насмешливое вожделение - Янчар Драго

«Проклятье! — буркнул Гамбо, — мне-таки придется написать эту книгу».

Той ночью он мучительно ощущал присутствие рядом с собой другого тела. Слышал дыхание, нежные слова, знакомый голос. Кто-то сидел на постели и что-то ему говорил. Это была женщина, старая женщина, от всего ее существа исходило что-то, проникающее прямо в душу, от чего сжималось сердце, что-то теплое и доброе, и в то же время смутное и тягостное. Он понял, что должен что-то сделать, должен. — Мне пора, — сказала женщина, сидящая на постели. И он похолодел от единовременности далекого и близкого, знакомого и незнакомого, благого и мучительного; его тело распалось на частицы и парило в пространстве, теперь это были разом и тело, и душа. Он вскочил на ноги, и женщина исчезла. В комнате остался только ее голос. Он его все еще отчетливо слышал. Это был голос матери.

Было четыре утра.

Заснул он с трудом, спал тревожно. В шесть зазвонил телефон. На другом конце раздался встревоженный голос Анны. — Боюсь, что приехать не смогу, — сказала она. — Мы отвезли маму в больницу.

Когда?

Два часа назад.

Грегор?

Да.

Ты еще здесь?

Да. Ты веришь в то, что…?

Что?

Ничего.

Глава двадцать третья

КУПОЛ

Над городом навис купол раскаленного неба. Лето застыло, воздух застыл, пульсирует влажная жара. Небесный купол пропитан влагой, духотой, которая проникает в поры кожи и зловонно сочится из них. Грегор Градник лежит на кровати, прислонясь к сырой стене, и смотрит на большие лопасти, которые, равномерно жужжа, вращаются над его головой. Кондиционер с хрипом выпускает в комнату струи теплого, влажного воздуха. Улица пуста, на другой стороне сидит на ступеньках молодой чернокожий и неторопливо выдувает из какого-то инструмента свою незримую историю. Напротив, в призме желтого света двигается Стелла. Она в одной комбинации, открывает и закрывает окно, он видит, как открывается рот, но не слышит ее голоса. Мужчина в майке, с татуировкой, встает, раздраженно открывает окно и заливает в себя банку пива. Майка прилипла к телу, он весь вспотел. Оба мокры от пота. Из щели под кухонной дверью высовываются и потом медленно исчезают усики-локаторы Грегора Замзы. Исчезнуть должен был бы и Грегор Градник, исчезнуть отсюда раз и навсегда, скрыться возле какого-нибудь холодного альпийского озера. Он не может, не хочет вставать, видит, как струйка пота стекает вниз по животу на разбросанные бумаги с размазанными выписками. Над городом навис купол раскаленного неба. Влажный воздух пульсирует, жара плывет, лето застыло, история остановилась.

Ветра нет и в помине, колокол неподвижен. Невидимая тяжесть, как крышка, давит на окрестности. Туристы вытирают потные лица, вокруг ни облачка. С болот тянет неуловимо сладковатым воздухом, медленно течет река.

В середине утра мимо окна проходит Боб. Тиранозавр Рекс слегка накачан. Мощное тело несут хлипковатые ноги; мускулы на плечах и руках, рукава на которых высоко закатаны, напряженно играют. Вечером на пороге паба лежит, похрапывая, пес Мартина, и его похрапывание вместе с многими другими звуками сливается в музыкальную тему, откуда-то доносится джазовая фуга.

Получил от Гамбо открытку:

Мы готовим джамбалайю. Приходи.

Куда уж тут идти? Жарко. Да и видеть его не хочется.

Фред с семьей уехал куда-то в прохладные леса. Это правильно. Мэг нашла квартиру в Нью-Йорке, без помощи Фреда нашла. Ирэн в Нью-Йорке, может быть, катается на велосипеде. Love Conquers All. All Conquers Love. Любовь побеждает всё. Всё побеждает любовь. Анна стоит у больничной кровати. А он здесь. Сейчас.

Сейчас, в разгар медленного, жаркого течения лета он снова остался один, как тогда, когда очутился здесь среди зимы, маленькая точка, затерявшаяся на огромном континенте. Фред оставил после себя в библиотеке гору бумаг и дискет. Эта штука про анатомию меланхолии так и осталась лабиринтом информации, из которой никогда не получится книга. Пожалуй, Гамбо свой «Трамвай, конечная остановка» напишет раньше, чем Фред Блауманн свои «Века меланхолии». Он погрузился в работу, машинально выписывая фразы, а спустя минуту понял, что эти он уже давно выписал. На компьютере он нажимал не на те клавиши, перед глазами возникали сцены средневековых меланхолических плотских утех. Библиотекарша в легком платье сидела за столом в полном изнеможении, в ожидании спасения. Он поймал себя на том, что стоит перед каким-то баром, где на столах отплясывают голые танцовщицы, и думает, не войти ли. Он представил себе, как устраивается среди мужчин, сидящих между этими танцующими ногами, представил, как заказывает выпивку и вместе с другими колотит по столу и ревет при виде обнаженной плоти, извивающейся в лучах света на расстоянии вытянутой руки.

Дебби сказала, что она его почуяла.

У меня на одиноких людей чутье, — сказала она. — Одинокий мужчина пахнет очень характерно. — А одинокая женщина — нет? Разве самки не распространяют вокруг себя особый запах? — Возможно, — сказала Дебби, но мы разбираемся в одиноких мужчинах. — И как же пахнет одинокий мужчина? — Как газ из газовой плиты. Его не увидишь, не определишь, но не ошибешься. Не веришь, — заметила она, — спроси у девушек. Он не стал спрашивать у девушек, потому что знал, почему она говорит это именно ему. Потому что она его учуяла. Учуял его и Боб, Тиранозавр Рекс. Боб вечно был начеку. Такова была его тараканья жизнь в засаде. Однажды жарким вечером, когда он, обессилев, сидел возле Мартина, Боб наставил на него свои локаторы. Подвел к нему высокое, молодое, хрупкое, худое существо со странно длинными, лианоподобными руками. Она была смущена, дебютантка Боба. Не хотел бы он с ней познакомиться?

Почему нет? Хотел бы.

Существо заказало бокал шампанского, потом сказало, что у него, у существа, проблемы.

Он ответил, что рад помочь, только не знает, в его ли это силах.

Да, скорее всего, в его силах, ей нужно пятьдесят долларов.

Предложение было молниеносным и недвусмысленным. Для начала в промежутке между двумя фразами он должен был выяснить отношения с самим собой: будет ли он вообще спать с женщиной за деньги? Он и подумать не мог, что искушение придет в образе хрупкого лианообразного существа с дрожащими руками и голосом. Его мысли были приземленными и тяжеловесными, под стать этому жаркому, налитому тяжестью вечеру. Тепло, пахучее животное половое влечение, медленное волнообразное напряжение. Она смеялась, она знала, что его ладони вспотели от ее близости, от жаркого вечера и от ее близости.

Он произнес не то, непоправимо не то, что хотел сказать этим жарким вечером.

«Зачем тебе эти пятьдесят долларов?» — спросил он наивно и глупо, хотя все нутро его при этом дрожало.

Так говорят в замешательстве те, у кого с собой зонт в солнечной день. Так говорят академики, которые на каждом шагу своей жизни боятся быть исключенными из элитного клуба. Если он клюнет на эту девицу, — мысль двигалась замедленно, — то его поднимут на смех. В глазах членов клуба «Ригби» он всегда будет подобен безмозглому туристу из Техаса, клиенту-лоху. Простофиле, посетителю-лопуху, корму для тараканов. Никогда больше не будет равноправным членом этого замечательного содружества с его обменом человеческой мудростью, никогда Мартин не откроет ему свое гениальное изобретение. Он будет случайным прохожим, которому чуть-чуть отсыпят, а отнимут все, что смогут. Тех, кто пьян, легко обокрасть и пнуть, ничего другого они ведь не достойны. Страх оказаться здесь комичным профессором, который солнечным днем расхаживает с зонтиком, был очень силен, кошмарный страх конформиста.