Великий Мусорщик - Кузнецов Исай Константинович

Удивленные этим обстоятельством – Гельбиш редко являлся на заседания Совета, – присутствующие растерянно переглянулись.

Некоторое время Гельбиш сидел молча, опустив голову. Наконец он выпрямился и обвел присутствующих тяжелым взглядом. С подобающей медлительностью и сдержанной скорбью он сообщил о злодейском убийстве Великого Преобразователя Лакуны. Убийца тайно проник на территорию резиденции и, пробравшись в спальню Диктатора, двумя выстрелами в сердце оборвал его жизнь. Убийца схвачен, личность его установлена. Это некий Сургут, активный участник Гарзанского восстания, личный друг Куна Кандара.

Члены Совета подавленно молчали. Раздались рыдания – это не совладал со своими чувствами престарелый генерал.

– Господа члены Совета, – продолжал Гельбиш. – Гроб с телом Диктатора будет выставлен во Дворце Нации, чтобы народ Лакуны мог отдать последний долг своему Вождю и Учителю. Но образ великого Лея Кандара должен остаться в памяти народа вечно живым, ничем не омраченным. Вид убитого не должен оскорблять веру и любовь тех, кто знал его живым, кто верил ему – живому, кто любил его – живого. Поэтому гроб должен быть выставлен закрытым.

Члены Совета дружно закивали в знак одобрения. Престарелый генерал даже зааплодировал, но, встретив удивленные взгляды остальных, тут же оборвал свои аплодисменты.

Поднялся Уйва Чобаш. Срывающимся голосом, но достаточно выразительно поэт продекламировал тут же сочиненное гекзаметром четверостишие – как он пояснил, начало траурной песни, звучавшее весьма трогательно и даже величественно. В заключение он выразил восхищение мудрым и дальновидным решением Министра Порядка.

Один за другим члены Совета вставали и выражали глубокую скорбь по поводу безвременной гибели Отца Лакунского Народа. Все, дрожа от негодования, проклинали гнусного и подлого убийцу и требовали его публичной казни по древним законам Лакуны, а именно колесования.

Слезы стояли в глазах Великого Мусорщика. Даже великан-молотобоец тихо всхлипывал, утирая рукавом нос.

Когда все десять произнесли приличествующие случаю речи, поднялся Гельбиш. Он сказал, что в соответствии с давними пожеланиями Диктатора предлагает на пост Главы Государства самого популярного человека Лакуны, верного последователя Лея Кандара, Великого Мусорщика Грона Барбука.

От испуга Великий Мусорщик издал непристойный звук. И хотя звук был достаточно громок, его не услышали: все, вскочив с мест, бурными аплодисментами приветствовали нового Диктатора.

Глава тридцать первая

Обедать к себе домой Сум Гарбек отправился в том состоянии духа, которое принято называть смятением.

Конечно, его не могло не радовать предстоящее награждение орденом Сана с Золотой медалью Кандара – награде сопутствовала весьма солидная пенсия и, соответственно, обеспеченная старость. Однако поведение Гельбиша, не признавшего нового пациента Леем Кандаром, вселяло в Гарбека сильнейшее беспокойство. Он-то слышал их разговор!

Каким образом Диктатор оказался в санлаге, а затем у него в клинике, Гарбек понимать отказывался. Однако он хорошо знал, что в этом безумном мире может произойти все что угодно, и чем фантастичней событие, тем, как ни странно, естественней.

Он понимал: Гельбиш решил избавиться от своего Учителя. А он, Гарбек, вынужден принимать участие в этом грязном деле. Однако подслушанный разговор внушил ему некоторую симпатию к Кандару, и он испытывал совершенно необычное для себя чувство, известное под названием “муки совести”. Вместе с тем он ощущал тягостное сосущее неудобство где-то под ложечкой, что было чисто физическим проявлением самого обыкновенного страха. Чтение исторических сочинений, к которым он прибегал для того, чтобы еще раз убедиться, что мир не сегодня и не вчера сошел с ума, подсказывало ему, что причастность к подобным делам – штука небезопасная.

Гарбек жил в двухэтажном флигеле, где когда-то размещались императорские конюхи. Убежденный холостяк, он жил один, пользуясь услугами бывшей санитарки, сравнительно молодой особы, крепкой широколицей бабенки, в обязанности которой входило приготовление пищи, поддержание чистоты в доме и избавление хозяина от чувства одиночества, посещавшего его по меньшей мере два раза в сутки, особенно по вечерам. Именно в этой услуге он нуждался сейчас, после всего пережитого. Но встретила она его испуганно и, даже не дав себя обнять, скрылась в кухне.

Гарбек был слегка озадачен, но, решив, что выяснит причины ее странного поведения во время обеда, стал подниматься по винтовой лестнице к себе в кабинет.

Здесь Гарбек с изумлением обнаружил незнакомого молодого человека, сидевшего за его письменным столом и погруженного в чтение объемистой рукописи. У окна стоял саквалар с автоматом на плече. При появлении Гарбека молодой человек поднялся, вышел из-за стола и протянул хозяину руку.

– Ален Розовский, – представился он. – Вы Сум Гарбек?

– Да… – Гарбек бросил испуганный взгляд на рукопись, лежавшую на столе.

Эта рукопись хранилась в особом, тщательно скрытом тайнике. Вчера вечером он извлек ее, дабы сделать кое-какие исправления, а утром забыл спрятать. Ален заметил его взгляд и улыбнулся:

– Не волнуйтесь, доктор Гарбек, вам ничто не угрожает. Во всяком случае – пока. Садитесь.

И Гарбек, подчиняясь, сел в высокое кресло, служившее когда-то главному императорскому конюху.

– Жаль, что мне не удастся дочитать вашу рукопись, – снова улыбнулся Ален. – Здесь семьсот страниц, я успел одолеть всего двести. Должен признаться, давно не читал ничего более любопытного!

Гарбек почувствовал себя оскорбленным. Слово “любопытное” показалось ему слишком слабым и даже пренебрежительным для оценки труда, которому он отдал последние десять лет жизни.

– Что же вы нашли… любопытного? – спросил он мрачно.

– Ну, хотя бы то, что затронутые вами проблемы в некотором отношении занимают и меня.

Гарбек взглянул на него подозрительно: человека, явившегося в его дом в сопровождении саквалара, “История психических заболеваний” могла интересовать только как доказательство нелояльности ее автора.

– Любопытно и то, что в Лакуне нашелся человек, попытавшийся опровергнуть доктрину Лея Кандара, – продолжал Ален.

То, чего Гарбек опасался с первых дней Нового Режима, произошло. Лучшее, на что он может рассчитывать, – палата в его же собственной клинике. И вдруг с удивлением понял, что страх, мучивший его все эти годы, куда-то пропал. Рукопись будет уничтожена. Не все ли равно, что будет с ним…

– Я не ставил себе задачи опровергать учение Кандара, – проговорил он тусклым голосом, так, на всякий случай. – Это чисто научное сочинение. Я врач. Политика меня не интересует.

Действительно, в сочинении Гарбека не упоминалось имя Кандара. В нем исследовались причины и история психических заболеваний. Но уже эпиграф, открывающий рукопись, не оставлял сомнений в позиции автора. Знаменитое изречение “Менс сана ин корпоре сано” заканчивалось вопросительным знаком.