Когда-то там были волки - Макконахи Шарлотта

— Из носа идет.

Я подношу руку к носу и, отводя, вижу, что она испачкана. Раньше у меня никогда не шла носом кровь. Я в замешательстве.

— Так это ты убил Стюарта?

— Ты ведь хотела, чтобы я принял какие-то меры, нет?

— Я хотела, чтобы ты арестовал его! Или помог Лэйни избавиться от него! А не убивать, Дункан, черт подери.

— Какое это имеет значение? — спрашивает Дункан. — Даже если бы это и был я.

Я уже задавала себе этот вопрос миллион раз. Я дышу этим вопросом. Потому что разве я сама не хотела сделать то же самое? Разве не мечтала об этом, как психопатка?

Ответ, к которому я всегда приходила, был: это имеет большое значение. Одно дело намереваться, другое — сделать. Я видела случаи насилия, знаю, чего оно стоит и что оставляет после себя. Обратной дороги нет.

И, честно говоря, мне плевать на Стюарта. Пусть сгниет в земле. Но мне не все равно, как он был убит и что убийца позаботился создать определенное впечатление о способе его смерти.

— Люди сваливают вину на волков, — говорю я, и мой голос дрожит.

Дункан не отвечает, возможно потому, что ему это безразлично, и в этот миг он выглядит черствым.

— Если местные жители обратят свой гнев на волков, я заставлю тебя заплатить за это, — четко говорю я.

Думаю, я уже расплачиваюсь, не так ли? — спрашивает он.

Я не знаю, что сказать. Во рту я чувствую вкус железа.

Когда я возвращаюсь домой, сестра сидит, сгорбившись, на холодном полу в кухне с ножом в руках.

— Что случилось? — спрашиваю я, забывая, что нужно остановить кровотечение из носа, и бросаясь к ней. Эгги не отдает нож, пока я не разжимаю ей пальцы, и рука ее начинает дрожать так сильно, что она никак не может объясниться со мной знаками. Ей приходится повторить одни и те же жесты несколько раз, прежде чем я понимаю, что она говорит:

«Он около дома».

— Что?

«Я слышала шаги».

— Его там нет, — отвечаю я и обнимаю ее. Она качает головой.

— Эгги, пойдем на улицу, и я покажу тебе. — Я дрожу от раздражения, и мамины слова сами собой срываются с языка: — Развивай толстокожесть.

В ее глазах я читаю упрек в предательстве. Она помнит, как болезненно воспринимала я сама этот совет в детстве. Она знает, какой маленькой я себя чувствовала из-за него. Сестра направляется в спальню, но я хватаю ее за руку и тяну к входной двери.

— Ты должна увидеть, что там никого нет!

Эгги сопротивляется, как упрямое животное. Мне удается повалить ее на пол, а потом я беру ее за ногу и тащу к двери. Она брыкается, пытается вырваться, и в конце концов мы сцепляемся и катаемся по полу, борясь как ошалелые. Кровь из моего носа пачкает нас обеих.

— Эгги, перестань! — рычу я. — Просто, так твою налево, выйди наружу. Мне нужно, чтобы ты увидела своими глазами!

Если я не заставлю ее прямо сейчас высунуть нос на улицу, то и сама сойду с ума.

«Отпусти меня, — жестикулирует она. — Отпусти меня, Инти».

Мы обе обессилены.

— Не могу, — отвечаю я, и мы в изнеможении оседаем на пол.

Меня осеняет: вот что нужно ей сказать. Как я сразу не догадалась?

— Его не может там быть, — говорю я, — потому что он мертв. Я убила его.

Эгги оторопело смотрит на меня. «Но ты не можешь убивать».

Я качаю головой:

— Я не хотела.

Она обшаривает взглядом мое лицо в поисках правды, видимо, находит ее и с облегчением наваливается на меня всем телом. Делает один знак, движение рукой, означающее «спасибо», и идет к кровати. Вероятно, не осознавая, что помощь нужна не только ей. Оставляя меня здесь на кухонном полу истекать кровью и думать о том, чего стоит убить человека. Ты платишь всего лишь частью себя, всего лишь своей душой.

Он лежит в их кровати, когда я нахожу его, там, где незадолго до этого лежала она, на кровати, которая шевелилась под ней, и теперь я забираюсь на него сверху и вижу страх в его глазах, когда вонзаюсь зубами ему в шею и разгрызаю горло…

Я просыпаюсь с мучительной болью. Мышцы одеревенели от долгого лежания на плитке, и в носу задержался запах из сна; кровь накапала на пол и застыла коркой на руках и лице. Первый утренний свет режет глаза, и через окно просачивается ржание испуганной лошади. Поначалу я думаю, что все еще сплю, что я снова перенеслась в детство и отец укрощает во дворе коня. Но это не сон, это моя бедная лошадь, которая чем-то расстроена, нервно ржет и встает на дыбы. На мгновение мелькает мысль: волк.

Я направляюсь к двери и через кухонное окно вижу Эгги.

Она вышла на улицу.

Я останавливаюсь.

Я вижу, как сестра подходит к Галле, протягивает руку к ее гриве и вскакивает ей на спину. Прижимается к ней телом, своим и моим, ложится на круп, тяжело и рьяно, успокаивает ее нашим сердцебиением, нашими крепкими нежными руками, нашим дыханием. Галла опускает копыта на траву, все ее существо смиряется, и она больше не возражает против того, чтобы нести на спине женщину. Околдованная этими шепчущими прикосновениями, этим знанием, с которым моя сестра родилась. Когда Эгги прижимается лицом к шее лошади и улыбается, я снова сажусь в кухне на пол и плачу.

Я прибываю на базу первая, а потому именно я обнаруживаю это. Два кода смерти.

Когда приезжают остальные, мы с Эваном и Нильсом отправляемся верхом искать тела и выяснять, что случилось. Два волка из стаи Танар, Номер Четыре и Номер Пять, лежат мертвые на территории, которая им не принадлежит. На территории самки по имени Пепел.

— Была драка, — высказывает предположение Эван, потому что у обоих погибших вспороты горла и животы, и это явно работа другого волка.

«К бабке не ходи», — чуть не говорю я.

Я смотрю на них с глубокой печалью, но без гнева. Эти два волка лишились жизни в результате естественного хода вещей.

Прежде чем забрать трупы, мы идем по кровавому следу в сердце владений волчицы Пепел и обнаруживаем, что она жива, но морда у нее кровит и с ней ее дочь и зять, Тринадцатая и Двенадцатый, оба тоже ранены. Видимо, только что образовавшаяся пара решила не создавать свою стаю, а присоединиться к Пепел. Тринадцатая пришла к матери, и они вместе выдержали бой. С замиранием сердца я обшариваю лес в поисках волчат; если они умерли, я не знаю, что со мной будет. Но глаз замечает движение, и я вижу, как все шестеро выбегают из зарослей, радостно играя, словно ничего не произошло, и понимаю, что мамаше Пепел и двум другим взрослым волкам удалось отбить нападение группы из пяти волков и защитить молодняк. Было бы логично, если бы Двенадцатый и Тринадцатая, как новая размножающаяся пара, предъявили права на доминирование в стае, но вряд ли они осмелятся. Думаю, Пепел — самый сильный волк, которого я встречала.

Эван, я замечаю это, потрясен смертью валков. В самом начале работы я тоже тяжело переживала каждую утрату. В те дни, даже если наши подопечные убивали друг друга в бою или умирали от болезней, горе было всепоглощающим, как если бы какой-то человек застрелил их без всякой необходимости. Поэтому я веду Эвана на прогулку, и мы собираем полевые цветы, которые он любит так же сильно, как животы ых.

— Я никогда к этому не привыкну, — признается он.

— Вполне естественно, что ты не можешь смириться с беспощадностью природы.

— Но мне уже пора бы. Мы видели достаточно таких смертей. Вот потому мы и не даем им имен.

Я пожимаю плечами.

— И все же. Мы вкладываем в этих животных столько любви, что терять их тяжело. Не кори себя за это.

Я присаживаюсь на корточки около маленьких желтых цветков с пятью лепестками, похожих на маргаритки.

— Ranunculus flammulа, лютик жгучий, — говорит Эван, — и немного Filipendula ulmaria, таволги вязолистной.

Он срывает по несколько цветков каждого растения, и мы идем дальше. Перед нами расстилается заболоченное поле, и мы сходим с тропы.